пять тысяч франков, а после вашего первого выступления сумма будет увеличена настолько, насколько вы оправдаете наши ожидания. Может быть, вы будете получать вдвое больше, а может быть, и в десять раз.
Тут вперед выступил господин Барберри.
— А как же я, сударь? — спросил он, нахмурившись. — Что будет со мной?
Сидоли пожал плечами.
— Это меня не касается.
— Вот как? — вскипел толстый коротышка. — Значит, я должен закрыть глаза на то, что вы разрушаете мою труппу, забирая лучшее, что у меня есть? И молчать в тряпочку, — так, что ли?
— А сколько вы платите месье Касони?
Господин Барберри, не ожидавший этого вопроса, растерянно поглядел по сторонам. Но тут ему в голову пришла спасительная мысль.
— Он мой приемный сын, а это как-никак затраты…
— На что?
— Ну как же? — засуетился Барберри. — Пропитание, одежда…
Сидоли достал чековую книжку.
— Я выпишу вам чек на тысячу франков, который вы сможете обналичить в любом французском банке. Думаю, эта сумма с лихвой покроет все ваши расходы.
Миклош с замиранием сердца ждал, как отреагирует на это господин Барберри. Примет ли он деньги, хотя и не имеет на них никакого права, или с негодованием швырнет этот чек к ногам француза?
Барберри спокойно сунул чек в карман.
— Все в порядке, — сказал он.
«Ну, вот я и продан», — подумал Миклош, ощутив в душе безмерную горечь. В эту минуту он явственно увидел алчность и бесхребетность директора цирка.
Он повернулся к Сидоли:
— Я принимаю ваше предложение.
— Вот и хорошо, — француз пожал ему руку. — Значит, завтра в девять утра я жду вас на палубе «Лувра».
Стоит ли говорить, как опечалилась вся маленькая цирковая труппа, узнав эту новость?.. В конце концов на господина Барберри так подействовали слезы женщин, пролитые во время ужина, что он решил немедленно отыскать француза и вернуть ему чек. Но напрасно они с Виктором бродили по всем городским закоулкам. Француз как сквозь землю провалился.
Обычно молчаливый Громобой Иванович в этот вечер не на шутку разговорился и начал что-то доказывать Густаву, который когда-то усвоил несколько русских слов, гастролируя по российским городам. Клоун в ответ кивал головой, уныло потягивая пунш из большой кружки. У Мари-Мари глаза были на мокром месте, а Виктор понуро сидел в сторонке, переживая из-за случившегося, как будто был в чем-то виноват.
Один только Пал Чайко и не думал унывать.
— Не грусти! — хлопнул он Виктора по плечу. — По крайней мере из нашего Миклоша выйдет большой человек. И мы еще будем гордиться, что знакомы с ним!
Уже поздно вечером, бросившись на кровать в маленькой гостиничной комнатушке и закрыв глаза, Миклош прошептал:
— Так, значит, я еду в Париж!
И перед его мысленным взором неожиданно возникло видение: прекрасное лицо и ладная девичья фигурка.
Глава четырнадцатая, в которой речь идет о цирке
Знаменитый парижский цирк «Сидоли-Робинсон» находился на площади Батиньоль. Самого господина Робинсона никто никогда не видел — он постоянно сидел в конторе, занимаясь документацией, бухгалтерскими отчетами и служебной корреспонденцией.
Цирк представлял собой огромное сооружение высотой с пятиэтажный дом, с куполообразной крышей, манежем и амфитеатром, рассчитанным на пять тысяч зрителей.
К главному зданию примыкал целый ряд одноэтажных пристроек, где размещались склады, актерские гримерные, просторные конюшни для нескольких сотен лошадей. В общем, это был небольшой, но довольно многолюдный городок, в котором Сидоли поддерживал безупречный порядок.
За время ученичества Миклош основательно изучил внутренний мир цирка, скрытый от посторонних глаз, весь его жизненный уклад. И со всей определенностью понял, какая пропасть разделяет бродячую цирковую труппу Барберри и настоящих, профессиональных артистов.
Здесь царила поистине армейская дисциплина. В девять утра удар большого колокола оповещал о том, что пора приступать к работе. На манеже начинались репетиции и подготовка к вечернему представлению. В первую очередь шталмейстеры выводили на манеж новых, еще не обученных лошадей, с которыми занимался известный дрессировщик господин Кокс.
Эта дрессировка интересовала Миклоша больше всего. Он знал лошадей, ведь в цирке Барберри ему не раз доводилось выступать и в качестве наездника-вольтижера. Но тут он понял, что лошадей можно знать по-разному: либо поверхностно, либо основательно.
Господин Кокс знал лошадей досконально.
Это был маленький, сухопарый седой человечек, и только по какому-то особому блеску его черных глаз можно было догадаться, что за этой невзрачной внешностью скрывается незаурядная личность. С помощью стека он укрощал самых диких, самых строптивых лошадей. Правда, только путем длительной кропотливой работы удавалось добиться того, чтобы лошадь останавливалась от одного его взгляда. Но зато результат впечатлял. Кокс долго глядел в глаза лошади, а затем, потрепав ее по загривку, легким толчком валил наземь. Миклош не переставал удивляться, как этому тщедушному человечку удается подчинять своей воле, усмирять самых норовистых скакунов, пока не поверил в легенду, ходившую в стенах цирка, которая приписывала господину Коксу сверхъестественную магическую силу воздействия на животных.
Однако не всегда все шло так гладко. Случалось, что какая-нибудь лошадь упрямилась и не желала подчиняться. Тогда господин Кокс взмахивал стеком — и по этому знаку шталмейстеры выпускали на манеж его личного вороного жеребца, а тот уже знал, что надо делать. Он догонял строптивую лошадь и принимался кусать и лягать ее, заставляя вернуться туда, где, улыбаясь и поигрывая стеком, стоял господин Кокс.
По сигналу колокола лошади покидали манеж, и начиналась новая репетиция. Один за другим появлялись эквилибристы, жонглеры, фокусники, силовые акробаты и два десятка клоунов, которые вовсю дурачились и паясничали, готовясь к вечернему представлению.
А потом наступала очередь Миклоша, оттачивавшего свое мастерство под руководством высоченного худощавого англичанина и низкорослого коренастого немца.
Для этого над манежем во всю ширину закрепляли страховочную сетку, после чего цирковые униформисты, с кошачьей ловкостью забравшись по канатам под самый купол, опускали тросы с привязанными к ним на различной высоте трапециями. Господин Сидоли всегда появлялся в это время в ложе второго яруса и внимательно следил за происходящим.
Миклош, одетый в черное трико, и худощавый англичанин — его звали мистер Бомби — залезали по канатам на трапеции: англичанин на ту, что находилась выше, Миклош — на нижнюю. Мистер Бомби держал в руках канат, прикрепленный к нижней трапеции.
— Готов? — спрашивал англичанин.
— Йес! Да! — отвечал Миклош.
— Начали! — командовал мистер Бомби.
И сразу же принимался раскачиваться, увлекая за собой Миклоша, стоявшего на нижней трапеции. Эта трапеция была привязана к самым длинным тросам и поэтому описывала в воздухе более широкую дугу, взлетая все выше и выше.
Поодаль, на расстоянии примерно десяти саженей [31], качалась
