— Ты хорошая девочка, идите играть, идите!
И панна Пепинка, сестра священника, тоже была доброй. С Барой она много не разговаривала, хотя с соседками болтала охотно и подолгу, но каждый раз в полдник давала девочке большой кусок хлеба с медом или пирог, побольше, чем Элшке.
Панна Пепинка была низкорослая — господь бог обделил ее красотой — толстая, краснолицая, с бородавкой на подбородке, с чуть плаксивым выражением глаз, но в молодости, как она уверяла, — красивая, что всегда подтверждал церковный служка. Она носила длинное платье (как у господ) с коротким лифом, большой передник с огромными карманами, на поясе у нее висела связка ключей. Седые гладкие волосы всегда были тщательно причесаны, в будни на голове у нее был коричневый платок с желтой каймой, а в воскресенье, наоборот, — желтый платок с коричневой каймой.
Панна Пепинка обычно хлопотала по дому либо в поле, пряла или же, водрузив очки на нос, что-нибудь латала, в воскресенье после обеда шла немного вздремнуть, а после вечерни играла с братом и служкой в карты. Она редко говорила брату «пан», чаще всего — «ваше преподобие».
Панна Пепинка была главой дома, все делалось так, как она хотела, все, что она говорила, следовало воспринимать как несомненную правду, к кому благоволила она, к тому благоволили все.
Элшка была любимицей панны Пепинки и его преподобия, и то, чего хотела Элшка, хотела и Пепинка, кого любила Элшка, того привечала и Пепинка. Поэтому в доме священника на Бару никто ни разу не взглянул хмуро, поэтому и Лишая терпели, даже служка, который вообще-то не выносил собак, стараясь угодить, неоднократно пытался погладить Лишая, но пес возненавидел его и всегда на него рычал.
Бара чувствовала себя совершенно счастливой, когда бывала в доме священника. В комнатах все блестит, постели высокие, чуть не до потолка, красивые картинки, сундуки с инкрустацией.[6] В саду обилие цветов, вкусные фрукты, в огороде всякие овощи. Во дворе полно самой разной птицы, скот в хлеве — одно удовольствие на него смотреть. Пастух Якуб очень хвалил скотину священника. А сколько замечательных игрушек было в людской на печи! Элшка никогда не лепила пирогов из глины, не посыпала их толченым кирпичом или известью — у нее всегда было много такого, из чего можно было приготовить настоящую еду, а все приготовленное съедалось.
Баре очень нравилось в этом доме, но всего милее была Элшка, и нередко Баре казалось, что она любит подружку больше отца. Пусть бы Элшка даже в лачуге жила, Бара все равно с удовольствием бы к ней ходила. Элшка никогда над Барой не смеялась, если было что-нибудь вкусное, делилась с нею и часто, обхватив шею Бары, говорила ей:
— Бара, я тебя очень люблю!
«Она меня очень любит, такая красивая, племянница священника, ей все говорят «вы», а надо мною смеются», — думала в таких случаях про себя Бара и в ответ на ласку Элшки мысленно обнимала ее и целовала, но сделать это открыто стеснялась, хотя рада была бы не таить своих горячих чувств к ней.
Когда они бегали по лугу и у Элшки расплеталась коса, Бара просила:
— Давайте, Элшка, я заплету ее, у вас волосы мягкие, как лен, и я люблю их заплетать.
Девочка охотно позволяла, Бара с удовольствием перебирала мягкие волосы, любовалась их красотою, а после того как заплетала их, перебрасывала свою толстую косу на грудь, сравнивала с Элшкиной и говорила:
— Вот какая разница!
Да, волосы Элшки рядом с волосами Бары были все равно, что золото рядом с каленой сталью. Элшке же, наоборот, ее волосы не нравились, и она хотела, чтобы они были такие же черные, как у Бары.
Элшка иногда забегала к Баре, и, если обе были уверены, что их никто не видит, шли купаться. Элшка была робкой, и, как ни уверяла Бара, что ничего с нею не случится, что она будет Элшку держать и научит плавать, та не заходила в воду глубже, чем по колено. После купания Бара с удовольствием обтирала ей ноги своим грубым фартуком, а потом стиснув сильными руками маленькие белые ножки, целовала их и говорила со смехом:
— Боже, какие ножки! Мягонькие, маленькие! Во что бы они превратились, доведись вам ходить босиком! Вот, глядите! — добавляла она, сравнивая свою загорелую, исцарапанную, всю в мозолях ногу с белой ножкой Элшки.
— И тебе не больно? — спрашивала Элшка у Бары, с сочувствием дотрагиваясь до грубой кожи ее ступни.
— Пока кожа не стала твердой, как подметка, ногам было больно, а теперь я даже огонь не чувствую, если наступлю на него, — почти с гордостью ответила Бара, а Элшка этому очень удивилась.
Так мило развлекались эти девочки. Часто к ним присоединялся Йозефек. Когда они готовили, он должен был приносить все, что было нужно, тереть на терке, нарезать. Когда играли в волка, он был овцой, когда «торговали» — возил горшки. На это он не обижался и очень любил с девочками играть.
Минуло детям двенадцать лет и настал конец их детским радостям. Йозефека служка отправил в город учиться, хотел, чтобы тот стал священником. Элшку панна Пепинка отослала в Прагу к богатой тетке, чтобы девочка там научилась хорошим манерам, а тетка не забывала о деревенских родственниках. Бара осталась с отцом и Лишаем.
Жизнь в деревне течет медленно, как ручей через луг, без шума и суеты. Прошло три года с тех пор, как Элшка уехала в Прагу. Вначале ни панна Пепинка, ни пан священник не могли к этому привыкнуть, очень уж им было без нее тоскливо. Однако когда служка спросил, зачем же в таком случае они отпустили ее из дому, панна Пепинка очень мудро ответила:
— Дорогой Влчек, человек должен жить не только сегодняшним днем, надо думать и о будущем. Мы... ну, мы, уж так и быть, даст бог, свой век как-нибудь дотянем, а Элшка молодая, о ней подумать надо. Отложить для нее денег, видит бог, не из чего. Несколько перин да обстановка — вот и все, что ей когда-нибудь достанется после нас, а этого мало. В мире же все решают они (тут Пепинка одну руку повернула ладонью вверх и пальцами другой стала вроде бы считать деньги), а их у пражской тетки куры не клюют.
Пражская тетка болела уже много лет. С той поры как у нее умер муж, она все время писала родственникам, что живет только на лекарствах и, если бы врач так хорошо не знал ее организм, она давно бы уже лежала в сырой земле. Но Элшка неожиданно написала, что у тети другой врач и он рекомендовал ей ежедневно купаться в холодной воде, много ходить, хорошо питаться, сказав, что тогда она сразу же выздоровеет. Тетя послушалась его и теперь здорова, как рысь.
— Гм, такие значит новости... Ну, коль так, стало быть Элшка тут же может уезжать домой.
Все вышло так, как хотела Пепинка. В тот же день конюху пришлось выкатить из сарая коляску и отвезти ее к колеснику, а панна Пепинка, решив ехать за Элшкой сама, вынесла из чулана шляпу, чтобы посмотреть, в каком она состоянии. Да, у панны Пепинки была шляпа, десять лет назад она получила ее в подарок от тети, когда была в Праге. В деревне Пепинку в шляпе никто не видел, но когда она выезжала с братом на храмовый праздник[7] в город, что был неподалеку, помолиться в соборе, то надевала ее, а уж в Прагу должна была взять, чтобы, как она говорила, платком не срамить тетку.
На следующий день коляска была отремонтирована, на третий день Пепинка распорядилась, чтобы ее смазали, подковали коней; на четвертый день, расставаясь с хозяйством, послала за Барой и просила ту присматривать за всем в ее отсутствие; ранним утром на пятый день в коляску погрузили корм для лошадей, еду для кучера и немного для панны Пепинки, корзину яиц, горшок масла и тому подобное в подарок тете, картонку с шляпой, узел с одеждой. Наконец, после долгого прощания, последних распоряжений, помолясь, скрылась в коляске и панна Пепинка, кучер хлестнул лошадей, и они тронулись с богом в путь. Всяк, завидев этот древний экипаж, подобный котлу с крыльями, подвешенному меж четырех колес, еще издали снимал перед ним шапку, хотя панну Пепинку, укутанную в несколько платков, в глубокой коляске, среди разной утвари, в сене, высившемся над нею, не было видно. Но коляску эту крестьяне знали, ее знали еще их отцы, сказывали, что она Жижку[8] помнит.
Никто так не жаждал приезда Элшки, как Бара, никто не думал о ней с такой нежностью, никто не говорил про нее больше, чем она. Когда ей не с кем было поделиться, она обращалась к Лишаю, обещала ему, что как только Элшка вернется, ему опять будет очень хорошо жить, спрашивала, не соскучился ли он тоже. Панна Пепинка и пан священник знали, как Бара любит Элшку, и относились к девушке доброжелательно. Однажды панна Пепинка немного расхворалась, и Бара, ухаживая за больной, была так услужлива, что та, убедившись в верности и добросердечии девушки, стала приглашать ее себе в помощь по дому, когда оказывалось много работы, и в конце концов настолько прониклась к ней доверием, что вручила ей ключи от кладовки, а это у панны Пепинки было высшим знаком расположения. Вот почему, уезжая, она поручила ей присматривать за домом, чем были удивлены все соседки, а жену служки Бара стала раздражать еще больше. Тут же опять пошли разговоры: «Смотрите-ка, таким, как она, сам черт помогает! Как угнездилась в доме священника!»
