— Достопримечательность, — подсказала Анне нарочно сонным голосом.
— Да, что в Отепя туристы потеряли достопримечательность, и тут тетя посмотрела поверх очков на юг и там, на верхушке шпиля, сидел индюк. Мама всегда говорит, что тетя у нас человек широкий.
— Что это значит! — спросила Анне. Она все еще не засыпала.
— Это значит, что индюк больше, чем петух, — ответила Кадри.
— А почему не утка! — спросила Анне.
— А почему не ворона! — спросила Кадри.
— А почему не гусь! — снова спросила Анне и кинула в Кадри подушкой.
— А почему не аист! — спросила в ответ Кадри и кинула подушку обратно.
Анне вскочила и сказала, чтобы Кадри стала в угол и была церковным шпилем в Отепя, а она будет пушкой. Затем они стали кидать подушку туда-сюда, и эта игра уже не была больше тихой, потому что вскоре в дверях появился отец. Прежде всего появился живот, потом усы, а потом уже и сам отец. И Анне с Кадри понадобилось много времени, прежде чем они смогли объяснить отцу, что только что рассказывали небылицы.
Как-то раз, когда на улице было холодно и ветрено, Анне и Кадри сидели дома и смотрели телевизор. До этого они читали книжку, но ведь телевизор больше, чем книжка, и картинка там движется. Во всяком случае, так они решили и нажали на кнопку. Телевизор затрещал, но прежде чем появилась картинка, раздались выстрелы и страшный шум. Анне и Кадри испугались и сели на краешек дивана.
— Он всегда так трещит, прежде чем начнет показывать, — сказала Анне. — Все старые телевизоры трещат.
— И вовсе он не старый. Сделать звук потише, что ли! — заметила Кадри. Она быстро подошла к телевизору и повернула верхнюю ручку к стене. К стене потому, что не была уверена, означает ли это повернуть ручку направо или налево. Надежнее повернуть ручку к окну или к стене. Выстрелов не стало слышно, и появилась картинка. На ней была зима, как и на улице, много снега, и бежали люди. В руках они держали ружья, лица у них были усталые и грязные.
— Это война, — сказала Анне и решила, что теперь можно снова включить звук. Но когда Кадри подошла к телевизору, чтобы повернуть ручку, раздался стук в окно, и они увидели, что на кусочке сала, который был подвешен к форточке, раскачивается синица.
— Она прилетает сюда каждый день. Это городская синица и потому она немного грязная, — сказала Кадри и так и не повернула ручку.
Они смотрели на синицу на морозе и смотрели на солдат на морозе. Синица качалась на шерстяной ниточке, а солдаты падали в снег.
— Смотри, один упал и больше не встает, — сказала Анне. — Включи звук.
— Не хочу. Видишь, ему больно. Смотри, какое у него лицо, — сказала Кадри.
— Это ведь фильм про войну, — ответила Анне. — Ему не больно. В него попала пуля, и он умер. В фильмах про войну всегда так.
— Все равно больно, — сказала Кадри и выглянула в окно.
Синица раскачивалась на ниточке и махала крыльями.
— Смотри, как смешно она барахтается, — сказала Кадри.
— Она, наверно, запуталась в нитке, — предположила Анне.
Они долго стояли у окна, а синица все не могла высвободиться. Она взлетала вместе с куском сала, но нитка не давала ей отлететь подальше.
— Так она окно разобьет, — сказала Анне.
— И сама поранится. Я открою форточку и попробую ее освободить, — сказала Кадри.
Форточка была высоко. Отец всегда становился на стул, когда хотел открыть ее. Анне принесла табуретку, и Кадри поставила ее на стол, но все равно не смогла достать до форточки. Наконец ей удалось открыть обе створки, но до нитки было не дотянуться.
В форточку подул ветер, и залетело немного снега. Кадри стало холодно. Она слезла и сказала Анне:
— Попробуй теперь ты, может, дотянешься.
— Я ниже тебя, я все равно не дотянусь — ответила Анне.
— Бедная синичка, — пожалела Кадри, и от ветра у нее из глаз потекли слезы.
Анне взобралась на стол, полезла выше, но табуретка опрокинулась, и Кадри спросила Анне, не ушиблась ли та.
— Ушиблась, — сказала Анне и пощупала лоб. — Но мне не больно, а холодно.
Они стояли посреди комнаты и смотрели на синичку, которая висела на нитке. Форточка осталась открытой, и было слышно, как пищит синица. Теперь уже и у Анне от ветра навернулись на глаза слезы.
Телевизор тихо жужжал, и еще один солдат упал в снег и больше не поднялся.
— Надо закрыть форточку, а то простудимся, — решила Анне.
Кадри снова влезла на стол, а со стола на табуретку и несколько раз попыталась захлопнуть створки, но ветер снова распахивал их. Каждый раз, когда Кадри хлопала створкой, синица начинала еще сильнее пищать и барахтаться. Кадри слезла со стола вниз, там дрожала от холода Анне.
Кадри нажала на кнопку телевизора, и картинка исчезла.
— Пойдем в другую комнату, — сказала Кадри, а Анне показала пальцем на окно и воскликнула:
— Смотри, синичка освободилась!
— Тогда все в порядке, — сказала Кадри, и они пошли на кухню, чтобы поискать там что-нибудь поесть. Вечером у Анне начался насморк, а у Кадри поднялась температура, и они опять несколько дней не могли выйти на улицу.
Однажды Кадри вдруг ни с того ни с сего спросила:
— Ты случайно не знаешь, как быть собой!
Анне пристально посмотрела на нее.
— Это как же — собой!
— Просто собой.
— Чтобы ты была просто собой! — спросила Анне, и Кадри кивнула.
— И чтобы ты тоже была просто собой. Чтобы каждый был собой. Чтобы я не была ты, а ты не была я, — сказала Кадри.
— Но ведь я же не ты, — заметила Анне. — И ты — это только ты.
— Это потому, что я не пью молока, а ты пьешь! — спросила Кадри.
— И потому тоже, — ответила Анне.
— А если я вдруг начну пить молоко, а ты вдруг ни с того ни с сего не выпьешь больше ни капли! — спросила Кадри.
— Тогда ты будешь ты потому, что ломаешь свои игрушки, а я не ломаю, — решила Анне.
— А если я вдруг перестану ломать свои игрушки! — спросила Кадри.
— То ты будешь уже немножко как я, — ответила Анне.
— А если я буду пить молоко и не буду ломать игрушки и буду делать все, что ты велишь, тогда мы скоро станем одинаковыми, — сказала Кадри.
— Как это одинаковыми! — спросила Анне.
— Ну, так — мы делаем все очень хорошо, одинаково хорошо слушаемся, одинаково одеваемся, и я немного потолстею, а ты немного похудеешь, — сказала Кадри.
— Тогда лица тоже станут чуть-чуть одинаковыми, правда! — заметила Анне.
— И если к нам придет жить какая-нибудь девочка, она тоже должна будет убирать за собой свои вещи, как мы, и тогда она тоже скоро станет немножко похожа на нас, — сказала Кадри.
— А если придет еще одна девочка, а потом еще одна, то скоро все мы будем одинаковыми, что ли! — спросила Анне.
— И тогда я не узнаю тебя, а ты не узнаешь меня, — сказала Кадри.
— Нет, я узнаю, — сказала Анне.
— Я тоже узнаю, — сказала Кадри.
— Тогда хорошо, — заметила Анне.
— Да, тогда хорошо, — повторила Кадри.
Анне изо всех сил нажимала на звонок и вообще была ужасно растеряна. Она уставилась на Кадри. На шее у Анне, на тесемке, болтался ключ от квартиры. Будь он в другом месте, она бы его уже давно потеряла. Анне с оторопелым видом смотрела на Кадри, а затем выпалила:
— Тызнаешьчтоящерицынаширодственники!
— Входи и закрой дверь, а то простудишься, — сказала Кадри.
Анне закрыла дверь.
— Что ты сказала о своих родственниках? — спросила Кадри.
— Ящерицы и твои родственники тоже! — воскликнула Анне. — Я только что слушала радио, и там сказали, что сперва было большое море, а потом из моря вышли рыбы и стали жить на суше и…
— Ну да, — сказала Кадри. — Я точно знаю, что человек произошел от обезьяны.
— Я тоже знаю, — ответила Анне. — Но до этого были еще такие большие ящерицы, как дом, а потом появились всякие другие животные.
— И тогда с дерева слезла обезьяна, и из нее получился первый человек, — сказала Кадри. — Что в этом такого нового, про это каждый ребенок знает. Идем, я покажу тебе лучше новую книжку.
— А почему из этих рыб не получились ящерицы сразу в воде! Почему им надо было прежде вылезти на сушу! — допытывалась Анне.
— Ни одна рыба не может жить на суше, — сказала Кадри.
— Но ведь по радио говорили, — сказала Анне.
— Может, это по радио рыбы живут на суше, — заметила Кадри, и Анне снова оторопело посмотрела на нее.
— Чего ты! — спросила Кадри, но тут же сама поняла — они открыли дверь в комнату отца, чего вообще делать не смели. Думать было уже поздно, потому что обе стояли в комнате отца и, кроме них, там стоял еще большой аквариум, и в нем те, кто в свое время вышли из воды на берег и превратились в ящериц величиной с дом, а потом явились обезьяны, и одна обезьяна слезла с дерева.
