— Вот это да! — с завистью сказал Генка. — Шестьдесят восьмой! А ведь ему еще, наверно, и тридцати нет. Это, выходит, в год по два с лишним рекорда. Колоссально!
— Что же он, по-твоему, с пеленок рекорды устанавливает? — сказал я. — Значит, отбрось еще лет двадцать.
— Точно! Эх, хоть бы какой малюсенький мировой рекордик установить.
— Разбежался. Знаешь, для этого сколько тренироваться надо? Это по телевизору только просто смотреть. Раз, два — и мировой рекорд.
— Да знаю я все, — отмахнулся Генка. — Ты еще скажи: без труда не вынешь и рыбку из пруда.
— А вот я читал в одном журнале, что в Америке есть такая книга, куда всякие необычные рекорды записываются. Съел больше всех сосисок — рекорд. Плюнул дальше всех — тоже рекорд. Или вот, к примеру, три человека кувалдами рояль за десять минут расколошматили.
— Настоящий рояль?! — удивился Генка.
— А то как же. Самый настоящий.
— Здорово! Это сколько же роялей для тренировок нужно разбить?
На лестничной площадке Генка сказал:
— Так, значит, любой рекорд в ту книгу записывается?
— Любой. Главное, чтобы никто до тебя такого не сделал.
— Тогда гляди. Лифт видишь?
— Ну?
— Иду на мировой рекорд!
— Ломать будешь?!
— Зачем ломать. Пятьдесят раз вверх и вниз без остановки!
Генка залез в кабину и хлопнул дверью.
— Считай!
… Когда он пошел на десятый заход, внизу стали собираться люди. А Генка, чтоб его рекорд не прервали, до первого этажа чуть-чуть не доедет, на кнопку «стоп» нажмет — и опять вверх.
— Что такое? В чем дело? — удивленно говорили люди. — Почему лифт не останавливается?
— Товарищи, — сказал я, — потерпите немного. Там человек мировой рекорд устанавливает.
— Безобразие, — сказала женщина с портфелем. — Лифт не игрушка. Сейчас же прекратите хулиганство!
— Надо узнать, кто их родители, — сказала старушка. — И привлечь.
— Вот я им покажу рекорды, — сказал небритый мужчина. — Пусть только вылезет. Слышишь, бездельник, немедленно вылезай!
— Надо лифтершу позвать, — сказала старушка. — Она лифт остановит, и мы его оттуда за шкирку вытащим.
Кто-то пошел за лифтершей, кто-то сказал, что надо позвать дружинников. Я взлетел на третий этаж и, когда Генка мимо меня проезжал, крикнул:
— Генка, вылазь! Сейчас лифт остановят, тебя за шкирку будут тащить!
— Боюсь, — пискнул он и поплыл вниз.
И тут лифт, которому, наверно, надоело взад-вперед без остановок гонять, встал. Как раз между первым и вторым этажами. Я видел, как Генка нажимает подряд все кнопки, но лифт не двигался.
— Не едет больше, — растерянно сказал Генка.
— Ага, застрял, дебошир, — злорадно сказал небритый.
— Как бы ему там еще свет погасить, — сказала старушка. — Пусть бы в темноте посидел.
Тут вернулась девушка, которая бегала за лифтершей.
— Нет лифтерши на месте, — сказала она.
— Вот сломал лифт, — сказала женщина с портфелем, — так и сиди теперь там всю ночь.
— Свет бы еще выключить, — снова сказала старушка. И люди стали расходиться.
— Сидишь? — спросил я.
— Сижу, — ответил Генка из лифта.
— Ничего, Генка, не расстраивайся. Ты зато двадцать восемь раз накатал.
— Правда? Ну, как ты думаешь, рекорд?
— Конечно. Кто ж еще столько раз без остановки катался.
Генка просидел в лифте еще целый час и установил новый рекорд по сидению в лифте.
Стоять в стороне и смотреть, как Генка мировые рекорды устанавливает, я, конечно, не мог. И потому утром в школьной раздевалке сказал:
— Генка, иду на рекорд. Сегодня весь день буду ходить на одной ноге. — И прямо из раздевалки запрыгал наверх в класс.
Сначала все шло хорошо, и я даже в столовку сумел доскакать. Но на географии мой рекорд чуть было не рухнул. Людмила Ивановна вызвала меня отвечать. Я встал и стою на одной ноге, как цапля.
— Подойди же сюда, — говорит она.
Делать нечего, я запрыгал к доске.
— В чем дело, Сережа? Почему ты скачешь? У тебя нога болит?
— Ага, — говорю, — болит.
— Так что же ты, голубчик, сразу не сказал. Надо сейчас же в медпункт. Ребята, помогите ему.
— Не надо, — говорю, — мне помогать. Не болит у меня нога.
— В чем же тогда дело?
Я молчу. Только равновесие стараюсь удержать. Потому что, если ни за что не держаться, на одной ноге трудно долго стоять. Стою, балансирую. Ребята хихикают.
— Вот что, Лапин, иди в коридор и там попрыгай. А потом поговорим.
В общем, рекорд я отстоял. Вернее, отскакал.
С этого все и началось. Мы с Генкой забыли обо всем на свете и целыми днями только и думали, какой бы еще рекорд установить.
Я прочитал пятьдесят шесть раз стихотворение Лермонтова «Бородино». Вслух.
Генка ответил тем, что молчал четыре часа.
Я провел мелом самую длинную в мире линию.
Генка съел пирожок за четырнадцать секунд.
Я написал слово «мыло» восемьсот шестьдесят три раза.
Генка сто двенадцать раз мигнул на уроке русского.
Я смотрел не мигая полторы минуты.
Генка разобрал пылесос за двенадцать минут…
К концу недели на моем счету было девяносто шесть рекордов, на Генкином — девяносто семь. А последний рекорд мы установили в пятницу.
На классном собрании Людмила Ивановна сказала:
— Петров и Лапин, попрошу встать. Пусть на вас весь класс полюбуется.
Мы встали, и все повернули головы, чтобы на нас полюбоваться.
— Вот, посмотрите на них, — продолжала Людмила Ивановна, — все рекорды побили.
— Рекорды? — встрепенулся Генка. — А откуда вы про наши рекорды знаете?
— Тут и знать нечего. Достаточно журнал открыть. У тебя, Петров, за неделю девять двоек, а у друга твоего — восемь. Хороши, нечего сказать. Завтра чтоб без родителей в школу не приходили. Надо в этом разобраться.
Когда мы шли домой, Генка сказал:
— А у меня все-таки больше.
— Чего больше? — не понял я.
— Ну, этих… двоек. У меня девять, а у тебя восемь. Рекорд за мной.
Так трезвонить мог только Генка.
— Ты что, ошалел? — сказал я, открывая ему дверь. — Я ведь не глухой.
— Дело есть, — сказал он, вваливаясь в квартиру. — Выносил я сейчас помойное ведро. А во дворе Васька Стропила с Петькой в ножички играют. Тут Зинка Пилюгина идет. Васька ее увидел и давай орать: «Кикимора идет! Эй, кикимора, ты что, через терку загорала?» Это он про ее веснушки. А потом взял и огрызком морковки в нее кинул.
— Попал?
— Прямо в лоб. Нет, Зинка, конечно, и сама еще тот фрукт. Но зачем же так, ни за что ни про что, огрызками кидаться и кикиморой обзывать. И вообще — давно пора Ваську проучить.
Васька Клюев, или, как мы его звали, Стропила, был тощий и ужасно длинный, за что и получил такое прозвище.
— Предлагаешь устроить ему темненькую? — спросил я. Генку.
— Нет, я так не хочу. Сделаем по-другому. Я вызову его на дуэль. Представляешь: «Вызываю, Вас на дуэль за оскорбление женщины». Звучит?
— Ты что, совсем спятил? Дуэль! На швабрах, что ли?
— Зачем на швабрах. Пусть сам оружие выбирает. Как вызванная сторона. А ты будешь моим секундантом.
— Ну и как же ты его вызывать собираешься? Перчатку бросать будешь?
— Нет. Сделаем все как полагается. Я напишу ему вызов. А ты отнесешь. Достань-ка бумаги.
Я достал листик и ручку.
— Тэк, как бы это начать? — Генка поскреб затылок. — Раньше писали «милостивый государь» или просто «сударь». А как же теперь? Не писать же ему «товарищ».
— Пиши тогда официально, — сказал я. — «Гражданин».
— Верно.
И Генка стал писать:
Гражданин Василий!
Вы оскорбили женщину. Вызываю Вас за это на дуэль. Если Вы откажетесь, значит, Вы жалкий трус. Право выбора оружия предоставляю Вам.
Петров Гена.
Я взял письмо и пошел во двор.
Противники сидели на скамейке. Васька щелкал Петьку по лохматой голове и медленно приговаривал: «… Шесть, семь, восемь…» Петька лениво подставлял свою макушку и сонно жмурился, будто щелбаны его не касались.
— Стропила, дело есть, — сказал я.
— Ну? — буркнул Васька, продолжая щелкать.
— Тебе письмо.
Васька нехотя взял листок, развернул его и стал читать.
— Ос-кор-били жен-щину… Какую еще женщину?
— Зинку Пилюгину. Ты чего к ней пристал? Огрызком швырнул. Скажешь, не было?
— Пилюля?! — Васька вытаращил глаза. — Это она-то женщина?! Ой, ой, держите меня!
— Ты читай, читай дальше, — сказал я. Васька дочитал письмо.
— Ну, умора. На дуэль, значит, меня вызывает. Хорошо. Я ему покажу труса!
— Говори прямо: принимаешь вызов?
— Принимаю!
— Оружие?
— Рогатки. Устроит?
— А кто будет твоим секундантом?
