— Ты, Ксанка, известный адвокат. Помолчи, — остановила Евгения Карповна.
Атнер, прикидываясь кающимся простачком, развел руками:
— Вы же сами говорили, что в беде людям нужно помогать.
— Вот мыло, идите! — не снижая тона, сказала Евгения Карповна и, вынув из кармана розовый брусок мыла, с чуть заметной улыбкой добавила: — Помощнички!
Ах, знала б Евгения Карповна, как дорога ребятам эта ее скупая, едва приметная улыбка! Знала бы, так вместо обычных, долгих и нудных нотаций улыбнулась, и ребята бросились бы в огонь и в воду. Но слишком редко появляется улыбка на этом сухом, всегда строгом лице.
Взяв мыло и нарочито многословно поблагодарив, ребята ушли отмывать следы усердной работы возле машины.
А Евгения Карповна, не заметив издевки в их благодарности, закурила сигарету и опять пошла по берегу, покрикивая и нервничая.
На озере праздник.
А в небе, где ни тучки, ни облачка, обиженно кричат птицы, встревоженные купальщиками. Евгении Карповне жалко этих птиц. Она с удовольствием увела бы ребят домой. Но… распоряжение директора — купать, закалять…
Вдруг внимание Евгении Карповны привлек веселый смех взрослых, послышавшийся поодаль от места купания. Она поднялась на пригорок и посмотрела в ту сторону. Там был и директор и даже парторг. И все хохотали.
Евгения Карповна поднялась повыше и, наконец, поняла, над чем потешаются эти взрослые, солидные люди.
По берегу речушки, впадающей в озеро, хлопая крыльями и заполошно кудахтая, бегала большая рябая наседка. А в речушке плавала и резвилась стайка желтеньких, совсем еще крохотных утят.
«Кто-то подшутил над бедной курицей, подложил под нее утиные яйца, — догадалась Евгения Карповна. — Высидеть-то она их сумела, а водить не может…»
Евгении Карповне жалко стало наседку. Она хотела подойти к ней и чем-то помочь. Но тут среди купающихся раздался такой визг, что пришлось отказаться от своего намерения, и, подбежав к воде, она стала искать того, кто визжал. Однако визжали и плескались все. Никто не тонул. Никто не был обиженным. Просто визжали от восторга, от избытка сил, от плеска солнца и воды. И когда новый взрыв визга раздался над озером, Евгения Карповна хотела позвать кого-то, кому-то пригрозить. Но не успела ничего предпринять: к ней подошел директор. Он такой же сухой и бледнолицый, как Евгения Карповна, но совсем другого характера: спокойный, уравновешенный. С ребятами он разговаривает, как со взрослыми. И Евгения Карповна считает, что он, в конце концов, поплатится за свой либерализм. Слишком уж доверяет он воспитанникам!
Директор долго стоял молча, смотрел на купающуюся детвору, потом тихо и кротко сказал:
— Евгения Карповна, а не слишком ли вы боитесь за них? Пусть себе плавают.
— А если заплывет на глубокое место, да судорога ноги сведет, тогда что?
— Старшие хорошо плавают. Они следят за малышами. Все должны научиться отлично плавать, нырять и ходить в разведку под водой! — Последние слова он произнес с веселой, задорной улыбкой.
— Еще научатся! — пыхнув сигаретой, ответила Евгения Карповна.
— Вы видали сейчас наседку с утятами? — хитро сощурившись и улыбаясь, спросил директор.
— Какое это имеет значение? — вдруг насторожилась воспитательница.
— Эта наседка нервничает так же, как и вы. И все попусту, утята останутся утятами… — спокойно ответил директор.
— Ну, Сергей Георгиевич, вы уж слишком! — Зло отбросив сигарету, Евгения Карповна сорвала очки, нахмурилась.
— Для вашей же пользы советую: не мечитесь по берегу, сядьте под деревом в тени и смотрите. Зачем так себя изнурять? — И он ушел не спеша, внимательно посматривая на купающихся.
Евгения Карповна опять закурила, но все же пошла к большой развесистой березе, в тень. Голова начинала побаливать. Видно, от жары и нервного напряжения.
Под березой сидел Саша Киселев, прозванный в школе-интернате Худорбой. Прозвали этого мальчишку Худорбой за то, что он был самый жирный в классе и вечно что-нибудь жевал. Мальчишки часто отдавали ему свои порции, и он, не замечая в этом подвоха, охотно все уплетал. Карманы у него всегда были набиты конфетами. У него было две тети, и обе приезжали почти каждое воскресенье и привозили ему уйму всяких сладостей.
Саша сидел в одиночестве и с каким-то ожесточением смотрел на купающихся, а сам, видно, еще и ног не замочил. Евгения Карповна подошла к нему и спросила, почему он не купается, не заболел ли.
— Ха! Худорба заболел! На десять килограммов похудел! — насмешливо вскрикнул Атнер, прибежавший, чтобы возвратить мыло. — Всем, всем, всем! Худорба истощен! Кости да кожа! — И, неистощимый на выдумки, тут же сочинил:
Подайте Худорбе хлеба кусочек
с воловий носочек
Да пуд шоколада!
Больше ему и не надо!
Атнер убежал. А Киселев, видно не желая ни с кем говорить, молча перешел на другое место.
«Что с ним? — подумала Евгения Карповна. — Почему его все недолюбливают?»
После купания Евгения Карповна построила свой шестой класс и повела напрямик по лесу домой. Смешанный лес был густой, старый, полный валежника и всяких причудливых коряг. По такому лесу походить бы привольно, не спеша, полазить по деревьям, пошарить между корневищами буреломных нагромождений, а не идти строем вслед за Евкой, которая то и знай одергивает: не выходи из строя, не лезь на дерево, не прыгай да не ломай веток!
— Разбойник! — вдруг закричал Атнер в восторге.
— Это еще что такое? — остановилась возле него Евгения Карповна.
— Ну правда же, Евгения Карповна, посмотрите сами, — с восторгом глядя на огромное дерево, вставшее на пути, ответил Атнер. — Разбойник вышел на дорогу с дубинкой в руке.
Весь отряд невольно остановился, рассматривая огромный причудливой формы дуб. Рос дуб из одного корня, но двумя стволами, которые снизу расходились, а потом снова сошлись, крепко обнялись и будто бы даже срослись. Огромные корявые стволы дуба казались ногами великана разбойника. Левая нога стояла прямо, а правую великан согнул в колене, словно собирался шагнуть вперед, навстречу шумному, неспокойному отряду нарушителей лесной тишины. Две нижние ветви, когда-то обрубленные или обломанные, очень походили на руки с огромными кулачищами. В правой руке великана до самой земли свисала сучкастая перекрученная дубина, которую даже этому силачу было тяжело держать. Вот размахнется он ею да как ахнет!..
Выше этих «рук» ничто не было похоже на человека, там была сплошная густо-зеленая шапка, посаженная прямо на плечи великана. И тем страшнее казался этот чудо-разбойник.
Евгения Карповна тоже засмотрелась было на это дерево, но, решив, что не стоит терять времени на такие пустяки, лучше уж рассказать по дороге о свойствах каждой породы дерева, скомандовала двигаться вперед.
Приутихшие, словно потерявшие что-то, ребята шли дальше вяло и уныло смотрели себе под ноги.
И даже тогда, когда Атнер показал наплыв на старой березе, похожий на морду льва, ребята не остановились, а некоторые даже не повернули головы на его восторженный возглас.
А морда была прямо как живая, особенно уши и оскаленная пасть. Стоит кое-где только подправить ножом, прорезать клыки, да правую ноздрю углубить, а левую сама природа сделала — там был когда-то сучочек, он сгнил, и теперь на этом месте зияла глубокая дырочка. Атнер сделал бы все это за полчаса. Может, прийти потом с пилочкой, срезать нарост, а в мастерской обработать? Нет, тогда береза пропадет. Она как раз в этом месте согнулась и, если спилить этот нарост, переломится от первого же ветра.
Атнер не мог этого сделать. Сызмальства приучил его отец любить лес, в каждом дереве видеть живое существо, которое только лишь не говорит и не ходит, а умеет и радоваться, и печалиться, и смеяться, и плакать. И больше, чем живое существо, нуждается в покровительстве человека, потому что не может ни уйти от обидчика, ни защититься.
Первое впечатление о старом дремучем лесе, окружавшем озеро за Волгой, называвшееся Кувшинкой, Атнер вынес еще с трех летнего возраста, когда верхом на шее отца отправился за грибами. Атнеру понравилось одно удобное местечко на старой развесистой сосне. Ему захотелось там посидеть. Отец, не задумываясь, посадил его, как на коня, верхом на толстую ветвь и приказал крепко держаться руками за сучок. Сначала Атнеру было страшно, а потом он освоился и даже перестал держаться. Он думал, что отец заругается, но тот, наоборот, посоветовал привалиться спиной к стволу и даже ногами поболтать. Болтать ногами было опасно: можно свалиться. Но Атнер не смог удержаться от соблазна и махнул одной, потом другой ногой. Тут же потерял равновесие и полетел вниз головой. Где-то на полпути от земли его подхватили сильные теплые руки отца и, как мяч, несколько раз подбросили выше той ветви, на которой он только что сидел.
