Я позвал Айру и Хови на военный совет (так мы, мужики, называем обмен сплетнями). Разговаривать в гостиной было нельзя — там на диване храпел Фрэнки, захватив, как всегда, самое уютное местечко во всём доме. Что-то Фрэнки в последнее время спит целыми днями.
— В шестнадцать лет это обычное явление, — пояснила мама. — Вы, подростки, в пятнадцать заворачиваетесь в кокон и впадаете в спячку на много лет.
— Значит, когда они вылупляются, то становятся бабочками? — спросила сестрёнка Кристина.
— Нет, — ответила мама. — Они остаются всё теми же гусеницами, только большими, волосатыми и вонючими.
Кристина засмеялась, а Фрэнки на диване перевернулся на другой бок и демонстративно выставил зад в нашу сторону.
— А когда ж мы станем бабочками? — поинтересовался я.
— Вы — никогда, — ответствовала мама. — Вы отправитесь в колледж или ещё куда, и вот тогда я стану бабочкой.
При словах «ещё куда» мама посмотрела на меня, поэтому я сказал:
— А может, я останусь здесь на всю жизнь. Возьму сачок и буду дежурить.
— Угу, — сказала мама. — Тогда сачок тебе точно понадобится — чтобы оттащить меня в дурдом.
Когда дело касается Фрэнки, мама всегда говорит о колледже так, будто это само собой разумеется; а вот я и колледж у неё никак не стыкуются. Я взглянул на брата — тот храпел и в ус не дул. Иногда я думаю, что Бог ошибся и отдал Фрэнки часть мозговых клеток, изначально предназначавшихся для меня. Братец может дрыхнуть сутки напролёт, и всё равно у него в табеле сплошные «А»[9]. Я же в своём табеле испокон веков видел только две «А»: в имени Anthony и в фамилии Bonano. Что самое противное — Кристина, похоже, следует по стопам братца; так что мне уготовано судьбой стать позором семьи.
— Пошли, — скомандовал я Хови и Айре, — поговорим в подвале.
То есть там, где мы обычно беседуем о всяких важных вещах.
Подвал у нас из тех, что называют «обустроенными», хотя правильнее было бы назвать его «когда-нибудь-в-перспективе-обустроенным», потому что сколько бы мы ни вкладывали в него труда, всё время остаётся какая-нибудь недоделанная голая стенка. Может, это из-за папы, который вечно портачит с электропроводкой, или из-за дяди, который снабжает нас дешёвым изоляционным материалом, а потом выясняется, что этот материал содержит канцероген. Словом, каковы бы ни были причины, стенки регулярно продолжают оголяться. Тем не менее подвал стал для нас чем-то вроде военного бункера, где мы обсуждаем проблемы национальной безопасности и играем в видеоигры, которые, по убеждению моей мамы, выбьют из моей головы последние мозги быстрее любого боксёра-профессионала. А уж когда мы играем в игры с мордобоем, она вообще выходит из себя.
Но сегодня нам не до игр. Сегодня мы держим военный совет относительно парня по имени Шва.
Мы уселись на пол, и я передал друзьям добытую в ходе расследования информацию.
— Я не уверен на все сто, откуда у Шва такая фамилия, но брат парикмахера моей тёти живёт с ним по соседству, так что, думаю, информация достоверная. — Я помедлил для пущего эффекта. — Вот что он говорит: прадедушка и прабабушка Шва прибыли сюда из Старого света.
— С какого света? — спросил Хови.
— Старого. Ну, с той стороны.
— Что? — поразился Хови. — Ты хочешь сказать, что Шва — выходец с того света?!
Теперь я знаю, почему Хови всегда коротко стрижётся — чтобы нельзя было вцепиться и выдрать ему патлы. Думаю, нашёлся бы миллион желающих это сделать.
— Он имеет в виду из Восточной Европы, — пояснил Айра.
— Короче, — сказал я, — прадедушкина фамилия — Шварц, и всю свою жизнь он стремился к одному: вырваться из Старого света в Америку, потому что на Статуе Свободы написано приглашение: «Гоните мне усталый ваш народ, всех бедолаг, пошедших по нужде…»
— «Брошенных в нужде», — поправил Айра. — «Отдайте мне усталый ваш народ, всех нищих, брошенных в нужде, всех жаждущих свобод»[10].
— Ага, — поддакнул Хови. — Если уж перевираешь цитату, то хоть перевирай правильно. По нужде они у него пошли.
— Да ладно. Ну вот, все в Старом свете говорят: «Слушайте, я же и есть нищий, брошенный в нужде!» и все хотят в Америку. Вот почему мои предки перебрались сюда из Италии, твои, Айра — из России, а твои, Хови, свалились с неба.
Хови съездил кулаком мне по плечу.
— Короче, старина Шварц парится там на своей свекольной ферме, или на чём ещё он там горбатится, складывает в кубышку каждый пенни на билет в Америку себе, жене и детям. «Хочу умереть на американской земле», — говорит он. Наконец, накопив достаточно денег, они, а с ними ещё четырнадцать тыщ других семей, набиваются в пароход и пересекают Атлантический океан.
— Только не рассказывай, что они напоролись на айсберг, — бурчит Хови.
— Не тот пароход, — говорю, — но примерно в то же время, я так думаю. Короче, прибывают они в Нью-Йорк, проходят мимо Статуи Свободы, все пялятся на факел, ну, там всякие «охи-ахи», совсем как туристы, только не в гавайских рубашках — они ж, понимаете, нищие, откуда у них бабки на гавайскую рубашку. Короче, всех ссаживают с парохода у Эллис-Айленд, и они стоят в длиннющей очереди на солнцепёке в своих шубах, потому что ещё не умеют одеваться по погоде и потому что на их родине всегда мороз. Наконец, подходит их очередь. Старина Шварц весь взопрел от жары и задыхается от волнения. А перед очередью мужик с авторучкой и громадной чёрной книжищей записывает имена и даёт доступ в страну. Он спрашивает: «Ваше имя, сэр?» А старик — внимание! — отвечает: «Шва…» — и вдруг хватается за сердце, трах-бах, инфаркт, и он помирает на месте.
— Желание исполнилось, — замечает Хови. — Умер на американской земле.
— Точно. Короче, эти мужики на Эллис-Айленде — они вроде как современные работники столовой: им плевать, что ты загнулся, главное — чтобы в очереди отстоял. Ну, вот они и записали фамилию как «Шва», и так оно с тех пор и пошло.
Айра, по большей части слушавший мой рассказ молча, наконец заговорил:
— А я слышал кое-что ещё.
Я повернулся к нему:
— Что ты слышал?
— Да всякое такое… странное… не только про него, а про всю его семейку.
— В каком смысле странное? — спросил Хови. — Странное, как в «Сумеречной зоне», или странное, как в «Свидетельствах очевидца»?
— Не знаю, — ответил Айра. — Кажется, как в обоих.
— Так что ты слышал? — спросил я опять.
— Говорят, его мамаша как-то пошла в супермаркет и исчезла прямо на глазах у всей очереди в экспресс-кассу. На том месте, где она стояла, осталась только кучка купонов и разбитая банка маринованных огурцов.
— Как это исчезла? Что ты имеешь в виду?
— И почему кучка купонов, если у неё была только банка огурцов? — вмешался Хови.
— А мне откуда знать? За что купил, за то и продаю. — Айра понизил голос. — Но, конечно… слыхал я и ещё кое-что…
Мы с Хови придвинулись поближе и навострили уши.
— Поговаривают, что швовский папашка разрезал мамашку на пятьдесят кусочков и разослал их… на разные почтовые ящики… в разные штаты…
— И в Пуэрто-Рико тоже? — спросил Хови.
— Пуэрто-Рико — это не штат, — напомнил я.
— Почти что штат.
— Ладно, может, он припрятал один кусочек, чтобы послать его в Пуэрто-Рико, когда оно станет штатом. Доволен?
Сказать по правде, я не поверил ни одному слову в Айриных историях.
— Если бы что-то такое произошло, вся округа бы знала. Так ведь?
Айра придвинулся ближе и надменно улыбнулся.
— А если это случилось до того, как Шва переехал сюда?
— А когда он сюда переехал? — спросил Хови.
Но ни Айра, ни я толком этого не знали. Дело в том, что в жилых районах это обыденное дело: одни ребята въезжают, другие выезжают; но как бы ни старался новый ученик незаметно влиться в жизнь школы, кто-то ведь должен был его заметить! А появления Шва не заметил никто.
— Должно быть, — сказал я, — он как самолёт-невидимка — сумел проскочить мимо всех радаров.
— А кто-нибудь пробовал проверить — правда, что его глаза меняют цвет? — поинтересовался Хови.
— Так близко меня к нему на верёвке не подтянешь, — заявил Айра.
На секунду повисла тишина, а потом Хови сказал: «Бр-р». Меня тоже слегка затрясло.
3. «Эффект Шва», и как мы исследовали его с помощью различных глубоко научных методов
У мистера Вертхога, нашего учителя естествознания, была дурацкая привычка причмокивать, словно целуя воздух. К таким выкрутасам привыкнуть невозможно, и, может быть, этим и объясняется то, что мои оценки по его предмету неуклонно катятся под откос. Просто глядя на учителя Вертхога, ты не в состоянии сосредоточиться на его объяснениях. Правда, однажды дурная привычка вышла ему боком: как-то во время родительского собрания один мужик набил мистеру Вертхогу морду за то, что тот заигрывал с его женой.
