— Ты чего? — вскочил Дуб.
— Чума в маринаде, — сказал Филя, — вот чего.
Если не понравилось, можешь подождать меня после уроков.
Он неторопливо сел рядом с длинным Левой Селютиным, который испуганно и непонимающе таращил глаза.
А Филя теперь точно знал, где у человека расположен характер. И еще он знал, что главное — не давать характеру удирать в коленки и, тем более, в пятки.
Впереди громко фыркнула в ладошку Вика. Но Филе понравилось, как она фыркнула. Ее черные глаза, насмешливо косили в сторону Геры Дубровцева.
— Гы, гы, гы! — радовался жирный Бобчинский.
Чем отличается лето от зимы? Тем, что зимой у человека много карманов, а к лету их становится все меньше и меньше.
Летом я начал терять ключи от квартиры. Как неделя, так ключ. Хоть на улицу не выходи.
Папа у меня человек спокойный. Но он почти не бывает дома. Он механик на тепловозе, водит на юг дальние пассажирские поезда. А мама — неспокойная.
Мама работает продавцом в магазине фототоваров. Ей приходится с одиннадцати до восьми улыбаться покупателям и каждому отвечать, что цветной пленки нет и что в этом виновата не торговая сеть, а промышленность. Покупатели ругаются, а она с ними вежливо. Вот вечером она и приходит такая. Там она сдерживается, а дома уже не может сдержаться. Да тут еще ключи эти.
— Оболтус! — кричала мама, когда я посеял четвертый ключ. — Ты что, специально надо мной издеваешься? Мне уже стыдно в мастерскую ходить, на тебя ключи заказывать!
Когда она покричит, ей становится легче. Она вообще-то отходчивая. И добрая.
Мама покричала, и мы сели ужинать.
После ужина мама достала новый ключ, привязала его на веревку и надела мне веревку на шею. Как какому-нибудь первоклашке.
— Будешь теперь так носить! — сказала мама. — И не смей снимать!
А через три дня я снова потерял ключ. Наверное, когда в чехарду играли, потерял. Прыгали друг через друга, и потерял. И веревка такая заметная была — белая, перекрученная. Мы с моим другом Витькой весь двор облазали — улыбнулся мой ключик.
Во дворе у нас компрессор работает. Стоит на четырех автомобильных колесах и тарахтит. А на стене дома рабочий в противогазе сидит. На такой доске специальной. От компрессора тянется к рабочему шланг. Рабочий чистит стену пескоструйкой — сжатым воздухом с песком.
Пылища во дворе! Грохот! В такой обстановке, ясное дело, что хочешь потерять можно.
— Наверное, у тебя веревка лопнула! — орет Витька. — Зацепилась за что-нибудь и лопнула! Ты не чувствовал, чтобы тебя за шею дергало?!
— Нет, не чувствовал! — ору я. — Он соскочил просто! Петля очень большая была!
— Тебе бы вон какую веревочку! — орет Витька и показывает на стену, где сидит рабочий. Доска у него действительно на отличных веревках подвешена. Толщиной в руку. — И не разорвется! — орет Витька. — И если потеряешь, сразу найдем!
Мы с Витькой еще поискали и уселись на ящик с песком. Рабочий сдернул с лица маску, спустился со стены и тоже рядом сел. А компрессор знай себе тарахтит.
Сидит рабочий и курит. Уперся локтем в колено и маской в руке покачивает. Лицо у него красное и волосы слиплись. Курит и сквозь зубы сплевывает. Совсем молодой рабочий, как старшеклассник все равно. И глаза веселые.
Я ему кричу:
— А пескоструйкой можно что хочешь чистить?!
Он кричит:
— Что хочешь! Могу тебя с песочком продраить! Раздевайся давай!
— А Бахуса можете?! — ору я.
У нас дома на книжном шкафу бронзовый Бахус стоит — бог вина и веселья. Уже раздетый. И с курчавой бородой. Хохочет во все горло. И весь потемнел от старости.
— Кого? — нагнулся ко мне парень.
— Ну, Бахуса! Бога вина и веселья!
— Запросто! — кричит парень. — Богов обязательно время от времени нужно чистить. Чтобы не зазнавались!
Я дернулся было бежать за Бахусом и сразу про ключ вспомнил. Скис и обратно сел.
— Я котелок принесу! Котелок! — завопил Витька. — У нас во котелок! Закоптелый весь! Папа с ним на рыбалку ездит!
— А я — сковородку! — встряла Нинка Чеботарева из двести восемнадцатой квартиры. — Можно сковородку?!
Притащили они котелок и сковородку. Парень натянул противогаз с круглыми глазищами и машет рукой, чтобы мы подальше отошли. Открыл краник на конце шланга. Струя воздуха в землю ударила. Он на дно сковородки ее навел.
«Шух-шух! Шух-шух!»
Дно из черного стало белым. На котелок наступил — «шух-шух!» Котелок словно только что из магазина.
Парень ногу отпустил, котелок подпрыгнул, завертелся и метров на десять в сторону отлетел. Струей воздуха его так шибануло.
Мама пришла, когда стемнело. Компрессор уже не работал. Я сидел под фонарем у куста сирени и переживал, что не удалось почистить Бахуса.
— Опять?! — закричала мама и прижала к груди сумочку.
Дома, конечно, снова разразился скандал. А после ужина мама сказала:
— Я дам тебе еще один ключ. Но это последний. И я привяжу его к тебе так, что если он потеряется, то только вместе с тобой.
— Давай к поясу привяжем, — предложил я, — Вот к этой петельке для ремня.
Мама подумала, вздохнула и привязала ключ к петельке. Мертвым узлом.
Но мертвым, оказывается, не нужно было привязывать. На другой день я договорился с парнем, что он все-таки почистит Бахуса. Помчался домой. Тыр-пыр, а ключ до замочной скважины не достает. Веревка не пускает. Хоть штаны снимай.
Позвонил соседям. Попросил нож. Перерезал веревку. Схватил Бахуса. Выскочил на лестницу. Дверь ногой — бац! Она — щелк! Ну! А ключ-то на книжном шкафу остался, вместе с хвостиком от веревки.
Бахус тяжеленный, черт. Навалился мне на плечо, чашей с вином в самую кость уперся. Еле дотащил его до компрессора.
Парень погладил бога вина и веселья по голому животу и кричит:
— Вполне симпатичный тип! Не надо его чистить! Пусть таким ходит!
И я его уговаривал, и Витька, и Нинка Чеботарева, и другие ребята. Еле уговорили.
Бахус после чистки стал будто фонтан в Петергофе. Засиял, точно отлитый из чистого золота. Мы его посреди двора установили. На ящиках. Три ящика один на другой, а сверху Бахус.
Со всех соседних дворов мальчишки и девчонки понабежали. И взрослые останавливались, головами качали. Только из-за компрессора не слышно было, что они говорили. Восхищались, наверное.
Вечером вернулась с работы мама. Она ахнула и взмахнула сумочкой.
— Чего ты? — прикрылся я локтем. — Я же его не потерял. Дома случайно оставил.
— А это что такое? — ткнула мама сумочкой в Бахуса.
Золотой Бахус стоял рядом со мной на скамейке и заливался от хохота. Ему было очень весело, дураку.
— Это? — буркнул я. — Бахус это.
— И что же ты с ним сделал?
— Почистил, — сказал я. — Не видишь разве?
Из-за Бахуса скандал разразился похлеще, чем из-за пяти ключей. Мама водрузила золотого бога обратно на книжный шкаф и долго смотрела на него. Потом она шмыгнула носом и отпустила мне подзатыльник. И не для порядка. Настоящий.
— Такую вещь загробить! — расшумелась мама. — Вот погоди, отец приедет, он тебе пропишет.
Но отец приехал и, конечно, ничего мне не прописал. Он запрятал Бахуса на антресоли и сказал:
— Ничего, полежит годик-два, снова потемнеет. А пескоструйкой металлические детали чистить — это мысль. Ржавчину очищать. А? Сколько у нас в депо на это труда уходит. Вручную ведь ржавчину отскребают.
— Отец называется! — накинулась на него мама. — Воспитатель! Вместо того чтобы сказать ему что-нибудь… Ты знаешь, сколько он ключей посеял? Что же, мне теперь к нему ключ на цепь приковывать?
— Больше я не потеряю, — буркнул я. — Я придумал.
Я действительно придумал. Очень даже просто. Мама, чтобы ключ не соскакивал, сделала веревку совсем короткой. Как ошейник. Это, конечно, хорошо, что он не соскакивал. Но, чтобы открыть дверь, я лез в скважину носом. Иначе ключ не дотягивался. Вот я и придумал. Приспособил вместо веревки резинку. И коротко, и не соскакивает, и скважину обнюхивать не нужно.
— Что ты еще придумал, изобретатель? — закричала мама.
— Вот, — оттянул я резинку. — Пожалуйста.
Папа покрутил у себя надо лбом растопыренными пальцами и сказал, что во мне что-то есть. А мама махнула на нас рукой и ушла на кухню.
— Очень нервная у нее работа, — вздохнул папа. — Каждому улыбнись, каждому объясни. Да еще цветной пленки никогда летом не бывает. Я бы и дня не выдержал.
— А у тебя работа не нервная? — спросил я.
— У меня что, — ответил он. — Вот пескоструйка против коррозии — это да! Наверное, все же самая нервная работа у изобретателей. А?
Он потрепал меня по голове.
— Ничего, ничего. Все правильно.
