Дмитро Ткач - Шторм и штиль

Старший лейтенант Баглай остался один. Стоял, опершись руками на тугие леера и всматриваясь в морскую даль.

Вечерняя темнота постепенно сгущалась. Изморось понемногу редела. Это хорошо. На верхней палубе люди не будут мокнуть и мерзнуть. Ведь идти придется около пяти часов. За это время море, дождь да встречный ветер могут так измотать, что человек уже не в силах будет высадиться на берег и вести бой. Поэтому Баглай заранее приказал на случай дождя приготовить несколько больших брезентов, чтобы было чем укрыться.

А тем временем ветер разорвал уже кое-где тяжелые тучи, в серо-синеватых просветах замигали звездочки. Баглай поймал себя на том, что улыбается. Почему-то эти одинокие звездочки напомнили ему о сыне — трехлетнем Юре.

Однажды, выбрав свободный денек, что так редко случается у моряков, он вместе с женой и Юрой пошел в горы. Море для них — не новость, им живут, им дышат, о нем только и говорят. А вот в горах всей семьей еще не бывали ни разу. Вот и решил Баглай провести день среди скал и водопадов, среди могучих горных дубов, кленов и сосен. Вместе варили в чугунке кулеш, фотографировались. Потом карабкались на скалы («а ну, кто выше!») и не заметили, как наступил вечер.

Маленький Юра устал больше всех, но глаза его блестели от возбуждения, и когда Баглай поднял мальчика на руки, жена воскликнула:

— Смотри, Коля, у нашего Юры глаза совсем как звездочки!

Сам он, может быть, и не заметил бы этого. А теперь, взглянув внимательней, он увидел, что глаза сына и в самом деле похожи на звездочки. Он крепче прижал мальчика к груди, а свободной рукой обнял жену.

— Товарищ старший лейтенант, идут, — послышался рядом голос боцмана так неожиданно, что Баглай даже вздрогнул.

Он мгновенно возвратился к реальной действительности.

— Команду наверх!

В связи с военным временем, причал, так же как и корабль, не освещали, поэтому колонна десантников издали лишь угадывалась на фоне нечетких очертаний портовых строений. Но все яснее и яснее слышалось бряцание оружия и топот ног.

Из кубриков на палубу высыпали матросы, чтобы встретить десантников. Думали, что увидят солдат в зеленых бушлатах, а тут — кто в чем. Бескозырки, каски, тельняшки, шинели — все смешалось.

Боцман Федор Запорожец носился по кораблю, появлялся то во внутренних помещениях, то на палубе. Он размещал десантников и на ходу предупреждал строгим голосом:

— В походе цигарок не вынимать. Увижу, что кто-нибудь курит, пусть пеняет на себя. У нас на корабле законы железные.

— А что будет? — улыбаясь, спросил кто-то из десантников.

— За борт полетишь. Выброшу.

— Этот выбросит! Так что давайте, братцы, накуримся из рукава, пока еще стоим возле причала!

— Вот фашистов выкурим из Крыма, а потом уже и закурим.

«Охотник» мчался с такой быстротой, что вода под форштевнем вздымалась по обе стороны, а за кормой кипела пенистым буруном.

Стал виден берег. Он темнел на фоне неба большой горбатой горой.

По волнам ударил острый ослепительный меч вражеского прожектора, выхватил из темноты корабль.

На палубе замерли.

Прозвучала команда Баглая:

— За борт! Давайте, хлопцы-герои! Палуба опустела.

Через несколько минут на берегу уже кипел бой.

Фашисты открыли ожесточенный огонь. Баглай бросал корабль вперед, назад, вправо, влево, и снаряды ложились около бортов, за кормой, где-то впереди. Небольшой кораблик трещал от взрывных волн и стонал, как стонет тяжело раненный человек. Казалось, еще немного усилий, еще немного выигранного времени — и корабль окажется в недостижимой для прицела зоне.

И все же один снаряд настиг «охотник», ударил в погреб боеприпасов и взорвался…

Старшего лейтенанта Баглая так и не нашли ни среди живых, ни среди мертвых.

А тяжело раненный боцман Запорожец очнулся только в госпитале и по сей день не ведает, кто его спас.

Позже он узнал, что старшему лейтенанту Николаю Ивановичу Баглаю за успешную высадку ударной десантной группы посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, а сам он, мичман Федор Запорожец, награжден еще одним орденом боевого Красного Знамени. Этот орден вручили там же, в госпитале.

Командующий эскадрой собственноручно прикрепил орден ему на грудь…

После госпиталя Федор Запорожец уже не мог воевать и возвратился в Севастополь. К этому времени уже весь Крым был освобожден от фашистской нечисти.

Города фактически не было. Лежали только груды камня. И среди этого хаотического нагромождения мерцали слабые и печальные огоньки. Вечером они были похожи на звездочки, упавшие с неба. Кто-то зажег их, эти звездочки, и кто-то греет возле них осиротевшую душу. Это, наверное, те, кто возвратился с гор, из лесов к родным, хотя и разрушенным гнездам.

И где же его дом? За время войны он лишился и родителей, и крова. О родителях осталось только воспоминание. От дома — куча камня и глины… Всю ночь просидел Федор Запорожец на голом камне, время от времени вытирая слезы…

А на следующий день Федор начал отстраивать свой дом.

Для фундамента оставил старый отцовский камень, а стены решил возводить из белого инкерманского, легкого, крепкого и красивого камня.

Небольшой дворик сразу же обсадил виноградом, чтобы вился по жердям и проволоке, натянутой над двором.

Такой виноград и урожай дает, и защищает от жгучего крымского солнца.

Конечно, делал он все это не один, а с помощью соседей, тоже возвратившихся в родные места. И в свою очередь помогал им.

Вместе со всеми работал он и на восстановлении Севастополя: разбирал завалы, разрушенные дома, расчищал улицы и целые кварталы от хаотического нагромождения камня, железа и дерева. А восстанавливали город мастера-строители, съехавшиеся сюда со всех концов страны…

Все это было давно, а кажется — совсем недавно.

А теперь Федор Запорожец, мичман в отставке, бывший боцман боевого корабля, награжденный орденами и медалями, живет на Портовой улице, в доме номер шестнадцать.

Понемногу рисует (у него с детства была склонность к рисованию, но не было возможности поучиться как следует), а еще — рыбачит.

Когда уже заканчивалось восстановление Севастополя, он женился на местной девушке Марине, работавшей каменщицей. Теперь у них растет сынок, шестиклассник Сашко, паренек всем интересующийся и так же, как отец, влюбленный в море.

Отец гордится сыном, а мать хоть и хвалит его, но держит в ежовых рукавицах.

Марина — вообще натура неуравновешенная. Легко переходит от веселья к грусти, от хорошего настроения к плохому, от похвалы к порицанию.

Вот и на этот раз перебранка возникла неожиданно.

Час назад Федор договорился с соседом Семеном Куликом, чтобы завтра на рассвете выйти в море наловить ставриды и пикши. Теперь он сидел на низенькой, собственными руками сделанной деревянной скамеечке под зеленым потолком густых виноградных листьев и готовил рыболовную снасть.

Снасть эта на первый взгляд немудреная, но сделать ее могут только умелые руки. На конец толстой капроновой нитки, длиной метров в пятьдесят — шестьдесят, нужно намертво прикрепить тяжелое грузило, а повыше привязать десять крючков. Возле каждого крючка вплетается небольшое пестренькое перышко цесарки, похожее на маленькую рыбку. Ставрида и пикша охотно бросаются па это перышко и попадаются на крючок. Случается, что за один раз вытащишь штук шесть, а то и десять. С утра до обеда можно и полпуда рыбы наловить.

Поэтому настроение у Федора хорошее, даже приподнятое, словно перед праздником.

Дело спорилось у него в руках. Ловкие боцманские пальцы и не такую работу выполняли на корабле! И морской узел завязать, и концы многожильного троса срастить — все у него получалось быстро, красиво и вдохновенно. Разумеется, и в боцманском деле есть своя музыка, да еще какая! И Федор Запорожец задумался, вспоминая корабль, своих боевых друзей и все пережитое.

Сашко тоже здесь, во дворе, густо заросшем виноградом и похожем на большую комнату с зелеными стенами и зеленым потолком. Он сидит у стола и не отрывает глаз от книги. Сашко давно приготовил уроки и теперь читает новый морской роман, он спит и видит, как бы поступить в военно-морское училище.

А Марина долго молча строчит на машинке. Но вот она оторвала нитку и поднялась из-за стола — статная, красивая, хоть уже и не молодая. Красивой ее делали, наверное, большие карие глаза и густые брови, похожие на крылья черной морской чайки.

— Сашко! Сашенька! Тебе Витька отдал сорок копеек за цыпленка?

Голос у нее, как у большинства южан, сильный, гортанный, его слышно за полквартала. Она и сама это хорошо знала, но не пыталась говорить тише: во-первых, ее Федор после контузии очень плохо слышит, а во-вторых, не было у нее от соседей никаких секретов, точно так же, как и у них от нее. Разве можно жить иначе на одной улице! Пусть слушают, кому интересно, ничего плохого тут не говорится и не делается.