Юрий Нагибин - Нас было четверо

И тут я оказался свидетелем маленькой сцены, давшей мне твердую уверенность в победе.

Один из противников Арамиса сумел заскочить ему за спину. Момент был исключительно опасный: удачная подножка — и Арамис пропал бы. Я хотел было крикнуть: «Берегись», но тут Портос, угостив Фунтика увесистой оплеухой, с неожиданным проворством обернулся, его толсто подшитый чесанок пришел в соприкосновение с задом противника Арамиса, еще мгновение — и тот с воем полетел в сугроб.

Да, мушкетеры не только дрались, они следили друг за другом, чтобы в нужный момент прийти на помощь. Чистопрудные ребята были сильны своей организованностью, но сейчас они столкнулись с более крепкой организацией. Мы превосходили их дружбой. У нас не существовало ни зависти, ни соперничества, мы были как одно тело. И в этом Чистопрудные уступали нам. Ведь никто не пришел на помощь Лялику, когда я с первого же удара разбил ему нос. Наверное, Гулька в глубине души испытал радость от унижения своего патрона. Значит, мы можем побить их поодиночке. Когда я повернулся к Лялику, он мог прочитать в моих глазах свой смертельный приговор.

Я еще раз ударил его, и Лялик не осмелился ответить. Он подпрыгивал в своем коротком пальтишке, дуя на ободранные в кровь пальцы. Я замахнулся.

— Брось! — с хмурой, недетской досадой сказал Лялик и отошел в сторону.

Но мне мало было сломить его физически.

— Чеши! — крикнул я, махнув рукой в сторону бульвара.

Он повернулся и медленно побрел прочь.

— Бегом! — крикнул я.

Он затрусил, вобрав голову в плечи.

— Быстрей! Еще быстрей!

Скрюченная фигура бывшего викинга как-то жалко проплясала в свете уличных фонарей и скрылась за решеткой бульвара.

Я повернулся к дерущимся. Один из противников Арамиса, видимо тот, что отведал валенка Портоса, покинул поле боя, и Арамис чувствовал себя не плохо. Портос вяло, но уверенно продолжал поединок с Фунтиком. Зато Атосу приходилось туго. Маленький, сухощавый Гулька был дьявольски увертлив, хитер и злющ. Носиком кованого сапога он бил Атоса в живот, по голеням, подпрыгивал и головой ударял под подбородок. Длинные руки Атоса бессильно резали воздух. Ему никак не удавалось попасть в Гульку. Настоящий Атос скорее бы умер, нежели попросил о помощи, но взгляд его бывал красноречивей всяких слов. Наш Атос ни за что не унизился бы до того, чтобы просить о помощи даже взглядом: он был из тех, кто умрет, не сделав себе никакой уступки.

Я схватил Гульку за воротник.

— Пусти! — хрипло крикнул Атос.

Я понял и отпустил. Но Гулька был сделан из металла более прочного, чем Лялик, — он снова наершился. И тут один из ударов Атоса наконец-то попал в цель. Когда Гулька удирал по переулку, мне казалось, что он продолжает свой полет на скорости, сообщенной ему ударом Атоса.

Не знаю, удалось ли бы нам даже вчетвером разделаться с Фунтиком. Он был как будто слоновой кожей обшит — удары не причиняли ему вреда. Но, обнаружив, что остался один, толстяк совершенно растерялся, обмяк, уронил руки и кончил тем, что разревелся как теленок. Мы по разу вложили ему для памяти и торжествующе двинулись домой, занимая всю ширину улицы, которая, как и весь мир, принадлежала теперь нам. Мы получили свое первое настоящее боевое крещение.

Теперь нужно было оповестить всю окрестность о нашей победе. На другое утро мы сплоченным строем вышли во двор. Этот строй возник у нас невольно, как только мы осознали себя воинской частью. Впереди я с Атосом — группа атаки, позади Портос с Арамисом — группа прикрытия.

Первым, кого мы встретили, был Кукуруза. Мы вовсе не хотели его задирать, это шло вразрез с нашими планами. Но Кукуруза был тяжелый, тупой малый, вечно поглощенный заботой о своем престиже. Он был настолько глуп, при всей его незаурядной силе, что любой плюгавка мог над ним поиздеваться.

Но мы не собирались его трогать. Кукуруза сумрачно взглянул на нас, и, видимо, наш четкий строй вызвал в нем смутное недовольство, словно он узрел попрание каких-то своих прав. Наклонив голову, Кукуруза шагнул вперед и толкнул Атоса в плечо. Не было произнесено ни слова, ни звука, но в мгновение ока треух Кукурузы лежал на крыше винного подвала, валенки зарылись в помойку, а сам владелец вещей сидел на грязном сугробе, выковыривая из ушей снег, соломинки и всякий сор. Мы же четким строем прошествовали по двору, не дав себе труда оглянуться на поверженного колосса.

Вскоре все ребята двора и окрестностей почувствовали нашу новую силу. Одни с увлечением, другие с недоверием, которое мы не пропускали случая рассеять, следили за ростом нашего могущества; до сих пор мы пользовались репутацией скромных мальчиков, которых не стоит большого труда обидеть.

Один Кукуруза не мог усвоить происшедшей перемены. Бедный парень никак не способен был увязать прошлого с настоящим. Однажды ему удалось «поймать» меня одного, когда я возвращался из школы, и залепить мне пару основательных плюх.

— Кукуруза, имеешь! — пригрозил я ему на прощанье и тут же пожалел о своей несдержанности: теперь он будет избегать нашей четверки, и нам не придется с ним поквитаться.

Я плохо знал Кукурузу: он не только не уклонился, он сам полез в огонь…

После экзекуции Кукуруза покорно подобрал свои монатки, но должного урока все-таки не извлек и на следующий же день избил Арамиса. На этот раз он подвергся более суровой каре. Портос при нашей дружеской поддержке не только намял бока Кукурузе, но и зашвырнул его пожитки на крышу дровяного сарая, откуда их ему долго не удавалось извлечь.

— Не трожь ты их, Кукуруза, — уговаривали его другие ребята, — сгубят они тебя совсем. Вон ты уж какой бледный стал.

Ничего не помогало. Кукуруза не мог взять в толк, как могло случиться, что мальчики, которых он поодиночке бьет и которых в прежние времена без труда колотил всех четверых зараз, стали так жестоко с ним расправляться. Каждый раз он накидывался на нас и, получив свою порцию, долго сидел на снегу, мучительно-тяжко размышляя над происшедшим.

Это был самый расцвет нашего мушкетерства. Но именно с этого момента и началось угасание игры. Причин тому было несколько: наше повзросление, школа, новые книги и картины, рассказывающие о наших сверстниках, советских детях, чьи дела были нам ближе и интересней похождений далеких героев Дюма.

Мы с Павликом учились в одном классе. И вот вскоре после зимних каникул к нам явился один старший товарищ, из пятого класса, и заявил, что годы у нас уже не малые и пора бы подумать о красном галстуке. Красный галстук давно уже был предметом нашей зависти, мы в совершенстве умели его завязывать и знали, что длинный конец означает рабочий класс, короткий — трудовое крестьянство, а узел — нерушимую связь между двумя классами. Но старший товарищ сказал, что одного желания стать пионером мало, галстук надо заслужить. Нам дали три задания: провести подписку на дирижабль среди квартирантов нашего дома на сумму не меньше десяти рублей, собрать мешок бумажного утиля на Главном почтамте, который был шефом нашей школы, и написать стихи в стенную газету «Голос пионера».

Первое и последнее задания мы выполнили не без блеска. Наши друзья пришли нам на помощь. Подписных листов с гербами и штампами у нас было всего два, но мы разграфили листки из тетрадки и вручили Борису и Кольке. Поскольку их в доме хорошо знали, не возникла мысль о подделке. После мы подклеили их листки к нашим. Собранную таким образом сумму мы пополнили собственными сбережениями, разбив глиняные копилки: я кошку, Павлик собаку. Общая сумма достигла тридцати семи рублей.

Стихотворение мы посвятили прославленной советской полярной экспедиции, разыскавшей группу злополучных спутников итальянского аэронавта Умберто Нобиле. Писали мы это стихотворение три дня, зато получилось здорово:

Это стихотворение, напечатанное в стенной газете, произвело фурор, вся школа выучила его наизусть. Отсутствие поэтических красот и несколько обидная краткость с успехом окупились актуальностью темы. В то время Чухновский был кумиром мальчишек, среди наших сверстников Чухновских было не меньше, чем Покрышкиных и Кожедубов у ребят поры Отечественной войны.

Оставалось третье задание: сбор бумагоутиля на почтамте. Оно вызвало у нас большие сомнения.

Главный почтамт на Мясницкой казался нам одним из редчайших чудес света. Там все было необычайно. Вертящиеся массивные двери стремились настигнуть тебя и прихлопнуть своей дубовой тяжестью; посредине гигантского зала чернел зев подземелья, уходящего в таинственные недра здания; за деревянными барьерчиками бежали по свистящим вращающимся роликам бесконечные резиновые ленты, на которых, покачиваясь, плыли облитые сургучом пакеты, толстые письма в небывало огромных конвертах: голубых, розовых, синих, красных; там, в зените невообразимой выси купола, куда уносились все голоса и шумы, творилось бесконечное эхо, словно играла таинственная музыка.