Остальных мальчишек послали окна и двери красить масляной краской, грунтовать стены.
Разошлись мы по своим местам. Костя приволок лопату и носилки.
— Давай так! — предлагаю ему в шутку. — Сначала я буду грузить, а ты — носить. Потом ты будешь носить, а я — грузить.
— Нет, — говорит. — Не так будет!
— А как?
— Грузить я все время буду, а носить — вместе.
— Это почему?
— Тебя жалею! — говорит. — Отдых даю… Пока я гружу, ты легкие вентилируй!
— Жалостливый какой! — вырвалось у меня. — Атлант, сбежавший с Эрмитажа! Если хочешь знать, Атланты только держать большой груз могут, а нести, извините, слабы!..
Жужжу, значит, и не верю в свое комариное жужжание. А Костя на носилки мусор грузит. Лопату за лопатой! Лопату за лопатой! Не вынес я этой горы — сдался.
— Ты что, плотину, — кричу, — для Братской ГЭС строишь, комик несчастный! У меня пап-с-мамой в экспедиции, меня и похоронить некому будет!
— Бун похоронит! Берись сзади!
Взялся я за задние ручки. Подняли вместе носилки. Меня так и водит из стороны в сторону от тяжести, точно я только что слез с центрифуги. А Костя идет и еще меня за собой волочит на буксире. Он выше на голову и шире на плечо. Чтобы носилки в мою сторону не наклонялись, идет он на полусогнутых ногах. И вдобавок мусор он грузил так, чтобы к его краю больше ложилось. Вижу, что на его долю две трети груза приходится, но не спорю — духа не хватает.
Подошли к яме. Рук не чувствую. Пальцы отваливаются. И воздух вокруг школы поредел — сосу его, сосу, а все мало. Не помню, как мы накренили носилки. Мусор кучей вниз бухнулся.
Кислород снова появился в воздухе. Каждую молекулу чувствую! Проглотил миллионов сорок и говорю Косте:
— Силен, бродяга! Ты, наверно, на продуктах Ленмясокомбината живешь или одними кукурузными хлопьями питаешься!
— А ты, — смеется Костя, — не поддразнивай! Из-за тебя перестарался! Следующие носилки полегче будут.
Я ему немедленно руку сунул, чтобы закрепить трудовое соглашение.
— Договорились! Я — полный молчок, а ты старайся не перестараться! Мы еще не в походе! Побереги силы!
— Чьи?
— Ты же знаешь! — говорю. — Я не эгоист — не о себе забочусь! Наши! Общие! Спаренные! Коллективные!
— А договор? — напомнил Костя. — Опять залопотал?
— Молчу!
Вернулись мы в зал. Я легкие вентилирую. Костя грузит, и только шея у него малость покраснела.
— Летучка! — на всю строительную площадку крикнул бригадир. — Собирайтесь сюда! Все. И доброрабочие — тоже.
— Жаль! — говорю Косте. — Только разохотились! Что там еще случилось?
Собрались мы под баскетбольным щитом. А в углу, как наказанный, стоит тот, шестой рабочий, которого не хватало. Кепку мнет. Бригадир на часы смотрит.
— Пять, — говорит, — минут десятого… Чулков опоздал больше чем на час… Причина?
А Чулков застенчиво жмется в углу, и причина у него на лице заглавными буквами написана. Живет он, наверно, где-нибудь рядом со школой. Видно, что проспал. Вскочил с кровати и — прямо сюда. На щеке рубцы от подушки разойтись не успели.
— Причина, — снова спрашивает бригадир, — какая?
Чулков робко улыбнулся.
— Поздно лег… Проспал…
Улыбка у него какая-то смешанная: и радость в ней, и вина.
Но бригадира эта улыбка ничуть не тронула.
— Пил?
— Выпил… Свадьба же! Как не выпить?.. Вы уж, Сергей Семенович, не очень…
Бригадир не стал слушать — отвернулся и на нас смотрит.
— Вы, — говорит, — теперь в нашей бригаде работаете. Вместе решать будем… Причина неуважительная. Все свадьбы не обойдешь!
— Свадьба-то, — тихо из угла сказал Чулков, — моя… Я женился…
Ну и смеялись мы! И бригадир — тоже. Потом Васька Лобов вперед вышел.
— У нас к вам просьба, Сергей Семенович! Только сначала я с отрядом посоветуюсь.
— Ну, посоветуйся, — разрешил бригадир.
— Я, — говорит нам Васька, — так предлагаю: товарища Чулкова отпустить с работы на три дня, а самим сверх своего задания и его норму выполнить. Кто за?
Против никого не было.
— Мы готовы! — говорит Васька бригадиру. — Дело за вами.
— Хорошо! — согласился Сергей Семенович. — Норму Чулкова записываю на вас, а трехдневный отпуск ему и так положен — по закону о новобрачных.
Бригадир уже без всяких иголочек посмотрел на молодожена.
— Ты что, не знал?
— Не знал. Я в первый раз…
— А чего скрывал про свою женитьбу?
Пока они между собой переговаривались, мы вынесли новое решение: подарить Чулкову четвертый день. Три государство дарит, а мы — четвертый.
Бригадир не сразу согласился. Пришлось мне свой язык запустить.
— Сергей Семенович! — спрашиваю. — Вы болели когда-нибудь?
— Болел.
— И тогда не работали?
— Не работал.
— А женитьба, — говорю, — хуже болезни! Важнее то есть! Вы знаете, что это такое? Гоголь про женитьбу писал! Фигаро женился! Бальзаминов женился! Даже Сеня Петрович женился! А сами-то вы так ни разочка и не женились, что ли?
Убедил я его. Подсчитал он дни. Четвертый день на рабочую субботу падает. Махнул рукой.
— Была не была! Иди, Чулков! Выйдешь в понедельник! А вы…
Это уж к нам относилось.
— А мы, — кричу, — костьми ляжем!
Второй раз в один день видел я счастливчика: сначала Борьку Шилова, а теперь — Чулкова.
Я не раз читал, что кого-нибудь из знаменитых людей включают почетным членом в бригаду и дают слово — выполнять за него норму. Чулков, конечно, ничем не знаменит, но мы все равно честно за него работали.
Когда Костя Сажин ради меня недогрузил носилки, я ему сказал:
— Человек женится, а ты крохоборничаешь! Давай еще пяток лопат!
— Опять заноешь! — предупредил Костя.
— Умру, а не пикну!
Вторые носилки ничуть не легче первых были, но я шел за Костей, как на образцово-показательных занятиях по переноске строительного мусора. Хоть опытом делись! И с третьими носилками так же, и с пятыми. А потом мы оба втянулись, и работа пошла на втором дыхании; К тому же интерес появился.
Это только кажется, что носить мусор — занятие не вдохновляющее. Когда у стены образовалась плешинка чистого пола и когда она соединилась с другой площадкой, расчищенной Васькой Лобовым и Борькой Шиловым, это было здорово! Как встреча двух фронтов! Мы чуть не бегом начали таскать носилки. И с каждым разом светлей и светлей становилось в зале.
А девчонки с тряпками у окон колдуют — еще больше света вливается! А Бун и Катюша лампы протирают — и от этого тоже светлей! А когда кто-то подошел к вымытому окну и кистью для пробы проехался по раме, и она из грязновато-желтой превратилась в ослепительно белую, нам показалось, что зал вот-вот будет готов.
Но работы еще было много. Хватило и на первый день, и на все две недели. Но первый день запомнился лучше других. Выложились мы тогда до самого конца!
Закончив с полом, сели мы вчетвером у шведской стенки на заслуженный отдых. Ноги гудят, руки зудят. Подходит Сергей Семенович.
— Работа, — говорит, — ваша принята с высокой оценкой. А еще называли себя чернорабочими! Вон как чисто стало!
В руках у бригадира — две синтетические губки. И протягивает он их мне.
— Пожамкай и другим передай.
— Зачем? — спрашиваю.
— Чтоб не разболелось.
— А у меня, — соврал я, — и не болит совсем!
— Покажи.
Я и раньше чувствовал, что набил мозоли, но рассматривать при ребятах не хотел. А теперь увидел прорвавшиеся волдыри. Кожа где лепестком висит, а где, как на мяче спущенном, гармошкой бугрится.
Бригадир вложил в мои бедные руки по губке и повторил:
— Жамкай и терпи.
Я сжал пальцы, почувствовал холодную сырость, а потом ударила такая оглушительная боль, что я зажмурился и чуть не выронил эти губки.
— Терпи, терпи! — приговаривает Сергей Семенович. — Дезинфекция.
И я, как факир индийский, сидел зажмурившись и сжимал в кулаках раскаленные угли. Потом эту пытку вынесли и Костя, и Борька, и Васька. У всех оказались мозоли.
Но зато зал уже в первый день стал другим и с каждым днем хорошел и наряжался. А когда мы закончили наше двухнедельное привитие трудовых навыков, до готовности номер один залу не хватало нескольких мазков.
А мозоли больше не болели. Не знаю, каким чудесным бальзамом смочил губки Сергей Семенович!
Хитролобый — хорошо это или плохо? Так меня Бун назвал, когда я внес одно предложеньице…
Была суббота. Строители отдыхали. Мы без них работали, чтобы не выходить в понедельник. Последнее дневное задание выполнили рано — в первом часу. Мылись. И Арнольд Викторович руки мыл. Все страшно довольные. Во-первых, трудовые навыки привились вполне успешно. Доказательство — мозоли. Во-вторых, мы действительно здорово поработали, от души. И, в-третьих, конец все-таки! Шабаш! Как не быть довольными?
