Вербовщикам не грозила такая расправа. Индейцы не обижались на них за побои. Они понимали, что у вербовщиков немало своих забот и волнений.
Как мы уже говорили, в обращении с завербованными энганчадоры были ловкими дипломатами. Нужно обладать особым талантом, чтобы провести почти без охраны большой отряд здоровых и нередко озлобленных людей сквозь густые джунгли и при этом не быть убитым. Такой талант редко встречается даже у знаменитых полководцев.
Команды не всегда насчитывали одинаковое количество людей. Это зависело от того, сколько рабочих требовалось в данный момент на монтериях, и еще от того, сколько людей удалось завербовать энганчадору.
В том году на монтериях была как раз очень большая потребность в рабочей силе. Эпидемия тропической малярии унесла четыре пятых работавших там пеонов. Кроме того, диктатор дон Порфирио[5] выдал много новых лицензий на лесоразработки и возобновил лицензии, срок которых уже истек. В Соединенных Штатах и в Европе спрос на красное дерево увеличился, и оно было в цене. Поэтому монтерии поручили своим энганчадорам завербовать как можно больше людей.
Команда, в которую попали Андреу и Селсо, насчитывала сто девяносто пеонов. Были здесь и безусые юнцы и мужчины лет под пятьдесят. Одни были сильные, другие — слабые; одни — прыткие, другие — вялые и сонные. Многие бегали быстро, как серны, некоторые плелись, будто старые мулы. Одни быстро уставали под тяжестью своей поклажи, и им приходилось часто отдыхать; другие с такой легкостью тащили тюки весом в пятьдесят килограммов, словно то были пустые мешки из-под сахара. Одна из самых трудных задач вербовщиков и погонщиков заключалась в том, чтобы не дать разбрестись всему этому разношерстному люду: то вдруг быстроногие парни вырывались вперед, то отставали слабые и непривычные.
Чтобы вести такую команду, необходим опыт. Вот именно этот опыт и хотел перенять дон Габриэль во время марша. Вместе с его командой шел караван в сто тридцать мулов, навьюченных товарами для монтерии. Дон Габриэль и дон Рамон также закупили товары, которые собирались продать там с большим барышом. Их товары везли тридцать восемь мулов. Эти мулы не принадлежали энганчадорам, они их наняли вместе с арриеро — погонщиками, причем платили не по количеству нанятых животных, а по весу груза.
Оба энганчадора были и рады и не рады тому, что к их команде присоединился большой торговый караван. Дело в том, что на привалах часто не хватало корма для мулов. Пастбища вообще встречались довольно редко, и приходилось обрывать с деревьев листву, чтобы накормить животных. Чем больше был караван, тем дальше погонщики должны были углубляться в джунгли, чтобы наломать нужное количество зеленых ветвей. Правда, караваны всегда везли с собой запасы маиса, причем такие большие, что из каждых десяти мулов трое были навьючены только мешками с маисом. Но одним маисом мулов не прокормить: у них начинаются колики, и они погибают. Мулам необходим обильный зеленый корм, иначе они не дойдут до монтерии.
Вот почему энганчадоры были недовольны, что к их команде присоединился такой большой торговый караван. Это означало, что на погонщиков мулов падет много дополнительной работы и поэтому они будут роптать. Но ни один караван не согласился бы отстать от другого даже на день, потому что отставший караван оказался бы в самых невыгодных условиях: на стоянках он заставал бы лишь голую землю, обломанные деревья и обглоданные кусты. Даже при той невероятной быстроте, с какой все растет в джунглях, должно пройти не менее трех-четырех недель, пока на месте стоянок появится новая зелень.
Вполне понятно, что, если на подходе к джунглям встречалось несколько караванов, то каждый из владельцев каравана пускался на всевозможные хитрости, чтобы отправиться в путь первым. Ко так как никто не хотел пропустить другого вперед, то все караваны выходили одновременно, в одну и ту же ночь, часа в три. Как бы ловки ни были погонщики, никому никогда не удавалось опередить других.
Вот как случилось, что большой торговый караван присоединился к команде энганчадора Рамона Веласкеса, вышел с ней в один и тот же час, и они проделали вместе весь путь.
Во время похода ни одному каравану, даже самому маленькому, уже не удается обогнать другой хотя бы на день. И на это тоже есть свои причины. В джунглях никто — ни караван, ни даже просто путник — не может устраивать привала где попало. Даже когда один из мулов ложится от слабости, караван все равно не останавливается. С занемогшего мула снимают вьюк, распределяют его поклажу на других животных и пытаются кое-как добраться до места привала. И уж только тогда погонщики отправляются на поиски отставшего. Если мул еще в состоянии двигаться, его пригоняют к стоянке каравана.
Стоянки эти не случайно выбраны первыми караванами, прошедшими по этим местам.
Прежде всего на месте привала должна быть вода. Правда, нередко это всего лишь бочаг, в котором, после последнего дождя скопилась вода. Проточная вода в джунглях есть далеко не везде.
Часто дорога долго идет по болотистым местам. Там нельзя сделать привал, а тем более расположиться на ночлег. Бывает, что тропа петляет по скалам и кручам — там тоже невозможно устроить стоянку. Встречаются большие отрезки пути, непригодные для отдыха из-за москитов и слепней. Ни человек, ни животное не в силах выдержать их атаку. Часто тропа ведет сквозь непроходимые заросли, и она слишком узка, чтобы на ней можно было разбить лагерь.
Места для привалов умело найдены еще первыми прошедшими здесь караванами, во главе которых были очень опытные люди. Произошло это не так уж давно — лет сорок назад, не больше. Некоторые из этих пионеров еще живы. Они хорошо знали своих мулов, умели безошибочно определить, сколько можно на них навьючить и сколько они в силах пройти за день. Поэтому в джунглях стоянки находятся друг от друга на таком расстоянии, которое может пройти за день навьюченный мул. Но дорога не везде одинаково трудная — попадаются и болота и скалы, поэтому ночевки расположены на разном расстоянии друг от друга. Но время, необходимое для того, чтобы добраться от одного привала до другого, остается примерно одним и тем же — оно колеблется между шестью и восемью часами. И даже когда в джунглях находят новое место для ночевки, где есть вода и листва для мулов, усталым людям настолько трудно расчистить его, на это ушло бы так много времени, что только крайняя необходимость может заставить их разбивать лагерь не на обычной стоянке.
Вот почему невозможно, чтобы какой-нибудь караван, как бы быстро он ни продвигался, обогнал на день или хотя бы на полдня другой, вышедший одновременно с ним. Ведь даже если один из караванов придет на ближайший привал часа на два раньше другого, он ничего не выиграет — до следующей стоянки так далеко, что добраться до нее в этот же день ему все равно не удастся. Поэтому волей-неволей каравану придется остаться здесь на ночевку, а несколько часов спустя сюда прибудут остальные караваны.
Итак, ночевать в джунглях можно лишь в определенных местах. Именно поэтому убежавшего пеона обычно ловили, особенно если побег его был вовремя обнаружен и надсмотрщик отправлялся в погоню верхом. В джунглях беглец нигде скрыться не может. Вот если ему удастся как-нибудь выбраться из джунглей, тогда дело другое. Но, пока он находится в джунглях, он связан с определенной тропой и с определенными ночевками, и это понимает всякий хорошо знающий джунгли. Индеец никогда не попытается бежать, пока существует опасность, что его исчезновение обнаружат раньше чем через трое суток.
И все-таки присоединение торговых караванов к команде пеонов имело в глазах энганчадоров и свои преимущества.
Торговцы и погонщики мулов не были, разумеется, завербованы. Торговцы были ладино, а погонщиков можно было бы назвать «полуладино». Эти люди как бы увеличивали офицерский корпус команды. В походе они служили своего рода добровольной полицией. И если бы среди завербованных начались волнения, торговцы и погонщики мулов оказали бы энганчадорам вооруженную помощь. Все торговцы, да и все старшие погонщики носили за поясом пистолеты, а многие имели при себе охотничьи ружья.
Но ни дон Рамон, ни дон Габриэль, как, впрочем, и все другие энганчадоры, сопровождавшие на монтерии завербованных, даже в мыслях не допускали возможность бунта.
За двадцать лет существования монтерий завербованные взбунтовались только один раз. И этот бунт служит и поныне основным материалом для многочисленных страшных историй, за которыми торговцы и энганчадоры коротают долгие вечера во время своих путешествий по селениям и плантациям. Раскачиваясь после сытного ужина в гамаке или качалке и покуривая крепкий табак, они охотно рассказывают об этом бунте владельцам ранчо или финкеро. Но у костра в джунглях эти рассказы не любят. Конечно, случается и там упомянуть к слову об этом бунте, но все тотчас же стараются перевести разговор на другую тему и рассказать историю, которая произошла в других местах и при совсем других обстоятельствах, чем те, в которых сейчас находятся и рассказчики и слушатели. А когда в джунглях на бивуаке все-таки рассказывали о бунте пеонов, то рассказ этот, как, впрочем, и все бесчисленные истории о ягуарах, утащивших ночью детей или взрослых, заснувших у потухшего костра, бывал прост и немногословен. Все передавалось точно так, как это было на самом деле. В джунглях никто не врет, и все избегают преувеличений.
