Борис Раевский - Товарищ Богдан

«Шпик. И притом не из ловких», — понял Бабушкин.

Маршрут пришлось изменить. Идти на вокзал невозможно — шпик увяжется следом.

«Вот обида! Неужели как раз сегодня, в последний мой екатеринославский день, и схватят?» — хмурился Иван Васильевич, неторопливо шагая по проспекту.

Надо было что-то изобрести, как-то отделаться от шпика. Но как?

Бабушкин гулял долго; в голову лезли всякие способы побега, но он отвергал их один за другим. Все рискованно, а хотелось действовать наверняка. Уж очень досадно попасться в последний день.

Вдруг в глаза бросилась вывеска: «Почта, телеграф».

«Ага! Кажется, придумал!»

Иван Васильевич быстро взбежал на две ступеньки, толкнул деревянную дверь и прошел на телеграф. Взял бланк, сел к столику, задумчиво поглаживая кончиком деревянной ручки усы. Краем глаза заметил: шпик тоже вошел на почту.

На бланке, в графе «кому», Бабушкин написал фамилию жены, но не настоящую, а «Вязьмина». Над графой «куда» слегка задумался. Жена находилась в Смоленске, но Иван Васильевич не собирался посылать телеграмму туда. Обмакнув перо, он решительно написал: «Минск». Какую бы улицу придумать? Написал: «Губернаторская, 6». Губернаторские-то уж, наверно, в каждом городе есть!

Дальше перо скользило без задержки:

«Выезжаю завтра. Встречай. Вагон восьмой. Целую».

Денег у Бабушкина было мало, жалко тратить на всякие там «целую», тем более что поцелуи не дойдут до жены, да что поделаешь!

Бабушкин помахал бланком, чтобы просохли чернила, и протянул его в окошечко, где сидел сутулый, пожилой чиновник. Заплатил за телеграмму, взял чемоданчик и, не глядя по сторонам, вышел на улицу.

Медленно проходя по тротуару мимо окон почты, заглянул внутрь помещения. Ну, конечно! Шпик что-то торопливо доказывал сутулому чиновнику.

«Интересуется, что я в телеграмме написал, — усмехнулся Бабушкин. — Пусть почитает. Для него и написано. Авось до завтра успокоится…»

Свернув за угол, он крикнул извозчика и умчался на вокзал.

Той же ночью дом на Третьей Чечелевке был окружен цепью городовых. Высокий, щеголеватый пристав в сопровождении двух полицейских подошел к двери и постучал. Никто не ответил. Пристав постучал вторично. Снова тишина. Полицейские хотели уже выломать дверь, когда из соседней квартиры высунулась заспанная хозяйка дома.

— Где постоялец? — грозно набросился на нее пристав.

— Слесарь-то? — переспросила хозяйка. — А кто его ведает, батюшка! Дома он нонича чегой-то не ночует.

Пристав нахмурился. Сердито подумал:

«Как же так? Жене телеграфировал в Минск: „Выезжаю завтра. Встречай“. Неужто обманул?»

Еле сдерживая злость, крикнул:

— Обыскать квартиру!

Полицейские потребовали у хозяйки ключ и вошли в комнату Бабушкина.

По беспорядку в комнате, отсутствию одежды опытный глаз пристава сразу почуял: «птичка улетела».

— Проворонили! — зло крикнул он и опустился на табурет. Но тотчас вскочил и выругался: спиною он больно ударился о тиски.

Пристав понимал: искать что-нибудь после отъезда «Вязьмина» глупо и смешно, но нельзя же просто так повернуться и уйти несолоно хлебавши!

Обыск начался.

А в это время Бабушкин, подложив под голову коричневый чемоданчик, лежал на верхней полке.

В вагоне было очень тесно. Пассажиры дремали лежа и сидя. Болтались головы, торчали, свисая с полки, длинные голые ноги. Кто-то стонал и хрипел, словно его душили.

Это был вагон третьего класса — самый дешевый. На лучшее место у Бабушкина не хватило капиталов. И так выскреб последние копейки, покупая билет.

Ехать было далеко, несколько суток, а у Ивана Васильевича — ни денег, ни еды.

— Ничего, — думал Бабушкин. — Пустяки. Уж что-что, а с голодухи не помру.

Он старался задремать, но почему-то не спалось. Или душно очень? Или переволновался?

А ведь каждые сутки недосыпал. И так мечтал отоспаться за все недели и месяцы сразу.

Но вообще-то, хоть и сосало под ложечкой — так хотелось есть, и голова налилась тяжестью от долгого лежания на чемодане, настроение у Бабушкина было отличное. Главное — что? Главное — он благополучно выбрался из Екатеринослава. И поезд мчит его в Псков. Да, в Псков, к Владимиру Ильичу.

Бабушкин прибыл во Псков в пять утра. Не торопясь, помахивая маленьким чемоданчиком, вышел на привокзальную площадь.

Тихо.

Пусто.

С десяток пассажиров, покинувших поезд вместе с Бабушкиным, уже разбрелись кто куда.

На немощеной площади кое-где еще сохранились последние островки снега: раскисшие, побуревшие. Снег был ноздреватый, как голландский сыр. В колдобинах стыло густое грязевое месиво.

Бабушкин посмотрел на часы.

«Нет, к Ильичу в такую рань — не годится. Чего будить-то?»

Неторопливо зашагал по спящему, тихому городу.

Псков напоминал буйно разросшуюся деревню. На улицах тянуло с детства знакомым сладковатым навозным духом. Из хлевов доносился негромкий рев коров, сытое посапывание свиней.

Бабушкин прошел мимо старинной церквушки с густо лепящимися друг к другу луковками куполов, свернул в сад, сел на скамейку. Снова глянул на часы.

«Вот ерунда-то! Ходил-ходил, а все еще четверть седьмого!»

Он удобнее устроился на скамейке.

«Нет уж. До десяти подожду. И только тогда — к Ильичу. Да, не раньше…»

Двадцать девятого января кончился срок сибирской ссылки Владимира Ильича. Он знал: его ждет работа, ждут товарищи; он не хотел ни одной лишней минуты быть в ссылке. В тот же день Владимир Ильич покинул свое «Шу-шу-шу», как он в шутку называл село Шушенское.

Ему запретили жить в столице и во всех крупных городах. Владимир Ильич поселился во Пскове.

«Удобно. Близко к Питеру», — решил он.

Вскоре псковскому полицмейстеру Цыбовичу передали прошение от Владимира Ульянова. Пусть ему, давно занимающемуся статистикой, разрешат брать работу в земском статистическом бюро.

Цыбович был высокий бледный старик с высохшим горбоносым лицом, словно вырезанным из сухого мореного куска дуба. В профиль — острыми, резкими чертами — он напоминал Мефистофеля.

«Ага. Бывший ссыльный-то… Кажется, образумился, — удовлетворенно подумал полицмейстер, сидя у себя в кабинете и уже третий раз пробегая пронзительными глазами прошение Ульянова. — Статистика — наука тихая, безобидная. Все цифирьки, цифирьки… Пусть считает на здоровье».

И Цыбович милостиво начертал: «Не препятствовать».

Через неделю ему доложили: местные статистики часто собираются и беседуют до поздней ночи. Бывает на этих сборищах и Ульянов.

— Толкуют? А о чем? — спросил полицмейстер.

— Преимущественно о статистике.

— Статистике не препятствовать! — приказал Цыбович.

В тот день, когда Бабушкин прибыл во Псков, «статистики» снова собирались. Но Бабушкин этого, конечно, не знал.

Он сидел у Ильича, рассказывал ему о екатеринославских делах, отвечал на его вопросы. А сам вглядывался в его лицо.

Нет, трехлетняя ссылка не сломила Ульянова. Все так же горячо и уверенно звучит его голос, все те же быстрые остроумные реплики.

Только, пожалуй, резче стали такие знакомые «рубящие» жесты рукой. Да глаза смотрят, пожалуй, пристальней, строже.

Особенно радовало Бабушкина, что выглядел Старик[17] отлично. Недаром, значит, как рассказывали друзья, Ильич в ссылке каждое утро делал зарядку, в любой мороз ходил на прогулки, колол дрова, охотился, любил петь, играл в шахматы. Никогда не терял он бодрости. А ведь некоторые возвращаются из Сибири подавленные, угрюмые, с угасшим взглядом и поникшей головой.

— Ну, хорошо, — сказал на прощанье Владимир Ильич. — Вечером еще встретимся. Приходите ровно в семь. Да! И не забудьте: отныне вы — ученый, статистик!

Вечером на узенькой, сонной, поросшей кустами бузины улочке Пскова, в ветхом домишке собрались четверо «статистиков». Двое — местные, один — из Питера и один — из Екатеринослава. «Ученые» сидели в большой комнате с низким потолком, оклеенной дешевенькими цветастыми обоями.

Полицмейстер Цыбович очень удивился бы, услышав их разговоры.

Владимир Ильич сказал:

— Вы, товарищи, знаете — два года тому назад состоялся Первый съезд РСДРП. Съезд провозгласил создание партии. Но все вы также знаете, что, по существу, партии у нас еще нет. Всюду разброд, наши мелкие организации не связаны друг с другом, действуют кто во что горазд… Надо выковать настоящую партию: боевую, сплоченную. Сделать это можно, только лишь создав общерусскую марксистскую газету…

И он рассказал собравшимся свой план. Долгими месяцами в ссылке обдумывал его Владимир Ильич.

— Печатать газету надо за границей, чтобы царские жандармы не могли разгромить типографию и арестовать редакцию. Из-за границы тайно доставлять газету в Россию. На местах, во всех крупных городах и промышленных центрах, необходимо иметь широкую сеть корреспондентов, которые регулярно сообщали бы в «Искру» о всех событиях в России. Эти же корреспонденты будут получать из-за границы газету и распространять ее в подпольных кружках. Таким образом мы создадим костяк партии.