— Жаннетта! — опять повторил я.
Рыжик нахмурился и даже на минуту отвернулся от меня. А потом снова зашептал в самое ухо:
— Только не вздумай сказать об этом ему! — Он ткнул пальцем в противного профессора с горбатым носом.
— А как же, интересно, я могу ему об этом сказать? Знаком я с ним, что ли?..
— Ну, конечно, знаком! — торжествующе, забыв даже о шепоте, воскликнул Рыжик. — Ты не узнал отца? Значит, он великолепно перевоплотился!
— Это… это Владимир Николаевич? — недоверчиво прошептал я. — Но ведь у профессора нос горбатый и потом… лысина.
— Это все ему прилепили! — радостно потирая руки, объяснил Рыжик. — Так, значит, ты его не узнал? Очень здорово! И неужели она нравится тебе больше, чем он? Нет, не в смысле поступков. Он ведь и должен быть плохим… Понимаешь? А я тебя об актерской игре спрашиваю. Неужели тебе кажется, что она лучше играла?
Сперва мне захотелось сделать Рыжику приятное и сказать, что лучше всех «перевоплощался» на сцене Владимир Николаевич. Но потом я подумал: «Нет, не буду врать! Раз уж он такой справедливый и не разговаривал со мной целых три дня, пусть сам тоже слушает правду!»
И я сказал:
— Владимир Николаевич очень хорошо перевоплощался… Но мне все равно больше всех понравилась Жаннетта!
У Рыжика стало такое лицо, точно он хотел выбросить меня через барьер из директорской ложи.
— Если ты хоть когда-нибудь при отце похвалишь ее, получишь… Понял?
И он показал мне кулак, который я, несмотря на полумрак ложи, вполне ясно разглядел.
— А почему? — тихо спросил я.
— Не твое дело! Но только попробуй похвали!..
Кулак снова появился поблизости от моего уха.
«Неужели Владимир Николаевич любит чтобы только его одного нахваливали? — размышлял я. — Это совсем на него не похоже! И почему я не должен хвалить Жаннетту, у которой такое замечательное лицо? Которая так хорошо играла и так мне понравилась?!.»
«Идея номер один!»
Она пришла мне в голову совершенно неожиданно, как все мои самые гениальные идеи. Это была самая первая идея, которая осенила меня за Полярным кругом. Но я опять забегаю вперед…
А дело было так. Возвращаясь с Вовкой Рыжиком из театра, я заметил большую очередь возле одного из магазинов.
— За мебелью стоят, — сказал Рыжик. — У нас в Заполярске очень много домов строится, люди в квартиры новые въезжают — значит, всем мебель нужна. Вот ее и не хватает… По Енисею столько шкафов и диванов сразу не перевезешь!
Я понял, что и нам с мамой тоже придется постоять не один день в таком вот длинном хвосте.
— У нас дома даже этажерки для книг и стол самодельные, — продолжал Рыжик. — Вот придешь и увидишь. Я в школьной столярной мастерской под руководством Ван Ваныча сделал.
— Под руководством кого?
— Ван Ваныча! Ну, нашего учителя труда. Иваном Иванычем зовут. А он очень энергичный и всегда требует: «Не тратьте даром времени на пустяки!» Вот мы для быстроты, чтобы «не тратить времени на пустяки», его имя-отчество и сократили. «Ван Ваныч» получился.
— Интересно… А мы у себя в школе, в Москве, тоже табуретки сами мастерили, — вспомнил я. — Только не для самих себя, а для жильцов из нового дома, который возле нашей школы построили. Тимка Лапин, отрядный поэт, даже стихи про это сочинил.
Я остановился и, помня, что Рыжик — будущий артист, продекламировал с максимальным выражением:
Ах, детки, детки, детки,
Сколотим табуретки!
На кухни их поставим —
И свой отряд прославим!
Вспомнив эти стихи, я снова загрустил по своей школе, по своим товарищам, по Витику-Нытику, который был, оказывается, таким преданным и верным.
— У меня в Москве, знаешь, сколько близких друзей было! — сказал я.
Рыжик насупился:
— А близких друзей у человека много быть не может. Настоящий друг может быть только один и на всю жизнь! Так я считаю. А все остальные просто так, знакомые… или приятели. Вот у меня, например, отец — друг на всю жизнь!
— И больше у тебя друзей не будет? — заволновался я.
Все печальные воспоминания сразу вылетели у меня из головы: очень уж мне хотелось стать для Рыжика «настоящим другом» и «чтобы на всю жизнь»! Но он ничего не ответил на мой вопрос, точно не расслышал его, и мне опять стало не по себе.
А дней через десять я вспомнил, что пора уже посылать в Москву свою очередную корреспонденцию. Я знал, что ехидная Галя Калинкина, которая отсюда, издалека, совсем не казалась мне ехидной, а казалась, наоборот, доброй и очень симпатичной; что наш солидный Толя Буланчиков, и наша высокосознательная Наташа Мазурина, и мой верный друг Витик-Нытик, и даже жалостливая Лелька Мухина — все ждут от меня сообщений о каких-нибудь замечательных делах, которые я лично придумал и организовал. Ведь Толя Буланчиков на прощанье так мне и сказал:
— Ты уж развернись там во всю ширь! Пусть знают, каких инициативных ребят воспитывают наша школа и наш пионерский отряд!
Но я пока еще «во всю ширь» не развернулся. О чем же было писать? А не писать тоже было нельзя, потому что мои московские друзья могли бы подумать, что я вовсе не собираюсь доказывать всем здесь, в Заполярске, «каких инициативных ребят воспитывают наша школа и наш пионерский отряд» под руководством Толи Буланчикова. О чем же было писать?!
И вдруг я прямо с балкона подскочил к письменному столу, схватил ручку и быстро-быстро застрочил по бумаге:
«Идея номер один! Я так решил назвать эту заметку, потому что хочу рассказать в ней о своей самой первой идее, которая родилась здесь, за Полярным кругом, среди вьюг, буранов, низкорослых кустарников и полярных ночей. То есть пока еще ничего такого нет — ни вьюг, ни полярных ночей, а есть только низкорослые кустарники, но все это скоро наступит… И вот я, готовясь к борьбе со стихийными трудностями, решил придумать что-нибудь такое, что сделало бы жизнь заполярников легче и радостней.
А надо вам сказать, что здесь строят очень много жилых домов, и если вы пройдете по главным улицам, то и от Москвы их не отличите. Но вот мебели пока еще не хватает. Ведь город-то еще совсем новый, молодой! Даже, можно сказать, юный. И всем, значит, нужна мебель. И вот я решил предложить, чтобы столярная мастерская школы, в которой я скоро буду учиться, была срочно переименована в „Мебельный цех“ и стала изготовлять разную мебель для местного населения: этажерки, стулья, столы, табуретки…»
Тут я хотел остановиться, но перо мое никак не останавливалось, оно прямо рвалось дальше по бумаге и помимо моей воли тащило меня за собой. Я продолжал строчить:
«Все здешние пионеры пришли в неописуемый восторг, когда я изложил им свой план. И все, как один, стали восклицать: „Вот каких инициативных ребят воспитывают московская школа и московский пионерский отряд! Спасибо им за таких ребят!..“ А потом все собрались в столярной мастерской, в два счета переделали вывеску на дверях, написали „Мебельный цех“ и сразу схватились за рубанки, пилы и стамески! Работа пошла так горячо, что скоро, я уверен, нехватка мебели в городе будет полностью ликвидирована! Или почти полностью… Тем более что все школы, конечно, подхватят наш почин! Я предложил сдавать готовую продукцию прямо в мебельный магазин. И директор магазина очень обрадовался и тоже воскликнул: „Ах, каких инициативных ребят воспитывают московская школа и московский пионерский отряд!..“»
Тут я с трудом перевел дух, перечитал свою корреспонденцию и с ужасом заметил, что вторая ее половина была сплошным враньем. Или лучше сказать — фантазией! В первой половине я писал просто о своих замыслах, а вот во второй… Я хотел зачеркнуть эту вторую половину, но мне стало очень жалко: уж больно здорово и красиво там все было расписано! Я представил себе, как счастливы будут все мои московские друзья, как они будут гордиться мною, — и не смог зачеркнуть, просто рука не поднялась!..
Я поспешно, чтобы не передумать, засунул эту корреспонденцию в конверт, отнес на почту, отправил заказным письмом, а квитанцию спрятал в боковой карман курточки.
И только тогда я по-настоящему ужаснулся: «А что, если мои друзья узнают правду? Какой будет позор! Они же просто откажутся от меня! Они будут презирать меня вечным презрением! И они будут правы… Что же делать? Как поступить?!»
И я решил: надо сделать так, чтобы каждая строчка моего письма стала правдой! И получится тогда, что я просто «предвосхитил» события.
Я немедленно помчался разыскивать Вовку Рыжика, который как раз в тот день утром намеревался зайти на школьный двор, чтобы встретиться там с ребятами и немного, как он выразился, «постукать по мячу», то есть погонять в футбол…
Фантазия становится былью
Через два дня я шел с Рыжиком по направлению к его школе, в которой мне предстояло через несколько месяцев сесть за парту. Я шел и тихонько напевал себе под нос: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!..» Эта песня очень подходила в тот момент, потому что мне и правда нужно было сделать былью ту сказку, которую я изобразил на бумаге и заказным письмом отправил в Москву.
