— Пока следствие не кончится, передавать ничего нельзя, — печально сказал отец. — Мне вот на дежурство пора.
— Да я с радостью останусь, — соглашалась Матреша. — Да вот, боюсь, мой ирод стекла перебьет.
— Ничего, если выбьет, сам и вставит. Управу на него найдем. Ишь, вздумал в наше время женщину избивать!
Матреша не вернулась к Трофиму, осталась жить у Громачевых.
На другой день утром из фоничевского хлева послышалось поросячье повизгивание и громкое хрюканье. Пара хряков, привыкших вовремя получать теплое пойло, настойчиво напоминала о себе.
Трофим, приметив, что его жена хлопочет у колодца в чужом дворе, подошел к забору и, никак не называя ее, грубо напомнил:
— Кто за тебя наших свиней кормить будет? Оглохла, что ли?
— А у меня свиней нет, — ответила Матреша. — И слушать ничего твоего не желаю. Довольно натерпелась.
— Вон оно как! — изумился Трофим. — Он не ждал от кроткой Матреши решительного отпора. — Значит, по рукам пошла, бандитская шлюха? Ну, погоди! Я тебя после этого и в хлев пущать не стану!
— Не больно нуждаюсь, — отозвалась Матреша. — Чем ты-то лучше бандитов? Как злодей кидаешься, готов с живой шкуру содрать. Да не ощеривайся, не боюсь! Попил моей кровушки, будя! Хозяйствуй сам. Лучше в батрачки пойду, чем твои кальсоны грязные стирать. Противен ты мне пуще Серого!
Она гордо повернулась и пошла прочь. Трофим оторопел. Столь строптивой ему еще не доводилось видеть жену.
Обозлясь еще больше, он схватил валявшиеся под ногами вилы и запустил их в Матрешу. Но не попал… вилы воткнулись в землю прямо перед ней. И Матреша не вздрогнула, не взглянула на них.
Через некоторое время из фоничевского хлева послышался пронзительный предсмертный визг сперва одного хряка, затем такой же вопль другого. Разъяренный извозчик вымещал свою злобу на ни в чем не повинных тварях, лишь бы досадить ушедшей жене.
* * *
Судили бандитов в зале городского клуба. Анну приводили под конвоем вместе с бандитами и усаживали за барьер рядом с хуторянкой — любовницей Серого. Мачеха, казалось, была очень подавлена арестом и допросами. Она сидела по-тупясь, с безжизненным взором. А если смотрела в зал, то никого не замечала. Ни Ромке, ни Димке не удалось встретиться с ее взглядом. Даже Матреше она не ответила на низкий поклон.
Длинное обвинительное заключение было для мальчишек скучным. Ромка с трудом уловил суть.
Серый, оказывается, был белогвардейским офицером. Он собрал банду не с целью грабежа и насилий, а для выполнения заданий заграничного центра. Его лесовики занимались контрабандой и были проводниками. Они встречали тех, кто пробирались из-за кордона вредить Советской власти, и переправляли по болотам бегущих в буржуазную Эстонию. У Лийва существовало тайное убежище. Нарушители границы появлялись у него под видом крестьян, привезших зерно на помол, жили в замаскированной комнате на чердаке мельницы и, уловив подходящий момент, переодевались в городскую одежду и отправлялись в глубь страны.
Анна конечно ничего этого не знала. Ей отводилась роль обыкновенной связной. Если в обжорном ряду красовался ее флажок, — значит, с Лийвом ничего не стряслось, можно подойти и передать записку. Без предупреждения появляться на мельнице не разрешалось. Паролем были носовые платки с вышитыми на них елкой и ландышем.
Судья спросил у Анны:
— А в случае ареста Лийва что вам предписывалось?
— Мне ничего не предписывалось, — отпиралась Анна. — Ян Яныч подарил флажок на счастье и сказал: «Если со мной что-либо случится, ты немедля убирай флажок, иначе в торговле не будет счастья».
— И вы поверили?
— А то как же. Мне с этим флажком везло.
— У мельника Лийва вы не встречали незнакомых людей? — спросил прокурор.
— В доме — нет, а на мельнице много бывало незнакомых крестьян.
— Какие сведения вы передавали Лийву?
— Никаких. Я только приносила записки, которые получала чаще всего от незнакомых людей.
— Какой был пароль?
— А что такое «пароль»?
— Ну, какие-то слова они предварительно говорили?
— Спрашивали, для чего стоит флажок, а я отвечала: «На счастье».
— Вас никогда не интересовало, что таится в записках? — продолжал спрашивать прокурор.
— Однажды посмотрела, но ничего не поняла — видно, было написано по-эстонски.
У адвоката тоже были вопросы:
— Скажите, пожалуйста, кто-нибудь оплачивал вам время, потраченное на доставку записок?
— Нет, я это делала задарма.
— Мельник Лийв в свои дела вас посвящал?
— Никогда.
— Но разве вы не догадывались, с кем он связан?
— Нет, и в голову не приходило. Я думала, что это земляки-эстонцы в записках спрашивают, когда им приезжать на помол.
— Извините, Анна Антоновна, вы какую школу кончали?
— Никакой. Я умею только расписываться.
— Благодарю вас. У меня вопросы исчерпаны, — сказал адвокат судье и уселся на место.
Анну больше не допрашивали. В делах банды Серого ее роль оказалась незначительной. И это огорчило Ромку. Он-то полагал, что она — предводительница банды.
Когда стали допрашивать свидетелей и вызвали Матрешу, судья поднялся и предложил мальчишкам покинуть зал.
— Пионерам на суде делать нечего, — сказал он. — Больше сюда не приходите.
Поэтому мальчишкам не удалось побывать в день приговора на суде. Из семнадцати обвиняемых Анна получила самый малый срок — четыре года тюрьмы.
Матреша собрала теплую одежду мачехи, выстирала и заштопала ее старые чулки и, все увязав в узел, снесла в тюрьму.
В доме Громачевых словно поселилась добрая фея, началась не похожая на прежнюю жизнь.
Матреша оказалась хлопотливой хозяйкой. Она минуты не могла посидеть без дела: то стряпала, то намывала, то гладила или штопала. Мальчишкам залатала все старое белье, связала по паре веревочных тапочек и подшила их кожей. На пионерские сборы выпускала Димку и Ромку только тщательно осмотренными, в отглаженных рубашках и штанах.
При ней мальчишки-ежики словно оттаяли: не слыша раздраженного визгливого голоса мачехи, избавясь от ее затрещин, оплеух и унизительных порок, они как бы сами подобрели, сделались более серьезными и покладистыми. Не войдешь же в сверкающую намытыми полами комнату с заляпанными, грязными ногами? Не наденешь на грязную шею белоснежную рубашку. Опрятность как бы стала девизом дома Громачевых.
Димке Матреша уделяла особое внимание. Уж больно мальчишка был тощим и бледным. Не зря соседские девчонки прозвали его лягухой.
— Видно, малокровие или глисты завелись, — сокрушалась Матреша. — Надо цитварного семя достать, вытравить их, чтоб не мучили.
Она добывала у жены пастуха парное молоко и по вечерам отпаивала им мальчонку. Варила какие-то целебные травы и давала утолять жажду. Хоть Димка еще и оставался тощей лягухой, но ребра у него уже не торчали, как прежде, и лицо несколько округлилось.
На третий день после ареста Анны Ромка сходил в пионерский клуб и, рассказав о происшедшем вожатому, спросил:
— Нас теперь выгонят из пионеров?
— Арестовали ведь не вас, а мачеху, — сказал Тубин. — Вы-то при чем? К тому же вас рекомендовал Живнин. И отец у тебя кто? Рабочий?
— Помощник машиниста.
— И мать, наверное, другой была.
Вожатому и невдомек было, что мальчишки уже побывали на скользком пути. Лишь Живнин сумел понять романтические натуры сорванцов и найти им новое увлечение. Не будь Николая — неизвестно, чем бы они кончили.
— Чем же ты хотел бы заняться в нашем отряде? — спросил Тубин.
— Не знаю. Я умею только рисовать, читать вслух и запоминать.
— Пока мне понадобится только твое умение рисовать. Сумеешь стенную газету выпускать?
— А что это такое?
— Ну, обыкновенная газета со статьями, заметками и карикатурами… только она на стене висит. Кого бы ты взял себе в помощники?
Вспомнив умение Гурко говорить языком книжных героев, Ромка решил, что и писать он сможет с той же сноровкой, поэтому первым назвал его имя, а вторым — Арви Юварова — скуластого черноглазого мальчишку, продававшего вразнос газеты. Они ему показались самыми подходящими сотрудниками.
На пионерском сборе, когда выбирали совет дружины, была утверждена и редколлегия стенной газеты «Юный пионер». Ромка получил десять листов полуватмана, коробку красок, несколько кисточек, перьев и карандашей.
Чтобы поразить всех, первый номер газеты Ромка и Гурко готовили тайно в доме Громачевых. Мальчишки склеили два больших листа: на одном поместили передовицу, написанную Тубиным, краткую биографию и фотографию Николая Живнина, заметки санитарного звена и шефов — девушек швейной мастерской, — на другой были карикатуры и происшествия: Основным добытчиком материала для этого листа стал Арви Юваров. Бегая с газетами по всему городу, он был свидетелем многих происшествий.
