Я посмотрел на Батона. Он бегал по берегу, помогая вытаскивать вещи из лодок, подавал рюкзак, но у него никаких вещей не было, даже удочки.
— А зачем еду раскладывать?.. — сказал я. — Возьми мой рюкзак и отдай ему. Мне-то все равно, мне удобно.
— Ты генерал, чтобы твой рюкзак носить?
— Не генерал, — сказал я, — а меня дежурным оставляют у лодок. Все равно нести кому-то придется.
— А-а-а… — сказал Колька.
— Бе-е-е… — ответил я.
С Колькой разговаривал я спокойно, но сам жутко радовался. Очень редко мне удается победить Кольку, когда мы спорим.
Колька отнес мой рюкзак Батону, и тот сразу взвалил его на плечи.
Возле бухточки палатки поставить было нельзя: сплошной ельник и камни. Ребята разобрали вещи и пошли в глубь острова.
Ко мне подошел Леха.
— Зачаль как следует лодки. Разобьем лагерь — тебя кто-нибудь сменит.
— Зачем чалить? Я же здесь, они никуда не денутся.
— Спорить не будем, — сказал Леха. — Такой порядок. Вам понятно, матрос Мурашов?
— Чего тут непонятного…
Леха ткнул пальцем в сторону «казанки».
— Услышу мотор — все! Сажаю тебя в лодку и везу домой. Насовсем.
— Ты на меня не кричи, — сказал я. — На матросов кричать не полагается. Ты командуй спокойно.
Леха вздохнул.
— Витька, я просто тебя предупреждаю: если кто из вас утонет, Ивану Сергеевичу — тюрьма.
— Не утонет. Ты же — спасатель.
— У меня не сто глаз, — сказал Леха. — Действуй. Возьми сапоги в «казанке».
Когда Леха ушел, я надел высокие сапоги, вытолкнул лодки на воду и заякорил так, чтобы они не бились о дно.
В «казанке» лежал бинокль. Я взял его, вылез на берег и присел на камень. В заливе поднялся небольшой ветерок, но здесь было тихо. Я слышал стук водокачки, где-то в поселке затрещал пускач трактора; в заливе шел небольшой буксир — его динамик на все море орал песню про «королеву красоты»; все звуки были слышны отдельно.
Где-то далеко затарахтела моторка. Я нашел ее в бинокль, она шла в залив. Кто в ней сидел, было не разобрать.
Я повесил бинокль на грудь и обошел бухточку. На берегу всегда можно найти что-нибудь интересное. Я читал, что на кораблях матросы никогда не плюют за борт. Им не запрещается, а просто примета такая. Но на всякий мусор примета, наверное, не действует — валят в море все, как в помойку.
После шторма на берегу полно всяких ящиков, досок, банок из-под сока, полиэтиленовых бутылок — чаще всего с иностранными надписями. Может, у иностранцев мусора больше, а может, они только в свое море не плюют, а в наше им можно.
Шторма давно не было. Я нашел только пару больших пенопластовых поплавков от сетей. У меня в сарае и так гора этого пенопласта, на сто лет хватит для удочек.
Когда я вернулся к лодкам, моторка была уже недалеко от нашего берега. Я глянул в бинокль и узнал дядю Костю. Он заглушил мотор и медленно греб вдоль пролива, поглядывая в мою сторону. Меня он, конечно, не видел — все-таки с километр до него было.
Дядя Костя поднял руку, что-то блеснуло на солнце и плюхнулось в воду. Затем дядя Костя погреб еще медленнее.
«Ищет сети кошкой, — понял я. — Испугался, что мы в эту сторону поплыли. Наверное, запомнил Лехино обещание».
Я повернул в ту сторону, куда ушли все. Ничего не услышал, наверное, ушли далеко. Если сейчас придет Леха, то дяди Костиным сетям — привет. Главное — сам он их показал. Леха бы еще триста лет искал эти сети кошкой по всему проливу. А мне не хотелось, чтобы пришел Леха. На сети мне плевать! Я про Батона подумал, что тогда ему дома совсем жизни не будет.
Я снова навел бинокль на моторку и… не увидел дяди Кости. Лодка как-то странно огрузла на корму, задрала нос; мотор висел на корме, а дяди Кости не было.
Я пригляделся и увидел две руки, вцепившиеся в корму моторки. Под кормой маячила голова в кепке. Лодка как-то странно дергалась, а голова то приподнималась над водой, то погружалась по самую кепку.
«Сеть, что ли, отцепляет?» — подумал я, но тут же сообразил, что там глубина метров десять.
Дядя Костя тонул. Он подтягивался на руках, и тогда из воды показывались его плечи. Но его словно кто-то тянул под воду, и я снова видел только руки и кепочку.
Якоря выбирать я не стал, а просто перерезал ножом веревки. Мотор был еще теплый и завелся сразу. Я дал полный газ, «казанка» вылетела из бухты.
Дядя Костя тонул молча. Когда я заглушил мотор, то не услышал ни звука. Только волны чмокали под кормой моторки.
Наверное, дядя Костя совсем ослаб. Он уже не подтягивался на руках, а просто висел, вцепившись в корму. Голова его запрокинулась, ушла под воду и только белое лицо, будто отдельно, плавало на поверхности.
Из своей «казанки» я схватил дядю Костю за руку.
— Не трожь… — прохрипел он. — Нырни… отрежь сеть… за сапог зацепило.
Я стягивал сапоги, брюки, и все у меня не расстегивалось, все цеплялось…
Я плюхнулся в воду, вынырнул, схватился рукой за борт «казанки», подтянулся и достал нож.
— Не запутайся… Оба утонем.
Под водой я открыл глаза — и сразу их резануло, будто в них песку бросили. Видно было плохо: вода в заливе уже цвела. Я таращился изо всех сил. Прямо перед носом увидел дяди Костины сапоги, но тут у меня не хватило воздуху — и я вынырнул.
Дядя Костя ничего уже не говорил, только булькал. Я вдохнул и снова нырнул.
На этот раз мне удалось разглядеть верхний подбор[10] — он зацепился за лямку сапога. И еще перед глазами мелькнуло рыбье брюхо, оно белело в ячее возле самой ноги.
Я ударил ножом по подбору. Ноги дяди Кости рванулись вверх.
Когда я вынырнул, дядя Костя уже закинул руки в лодку и отдыхал на воде.
— Помоги.
Я перелез в его лодку, вцепился в воротник ватника. Дядя Костя с трудом перевалился через борт. Он сел на скамью, вода лилась с него, как из бочки.
— У тебя закурить нет? — спросил дядя Костя, когда отдышался.
— Нет, — сказал я и полез в свою лодку одеваться.
Дядя Костя улыбнулся. Улыбочка у него получилась такая — как у покойника.
— Оступился я, — сказал он. — Мне бы ее выпустить, а я держу, как дурак… Она меня и сдернула. У меня там на концах каменюки по пуду. Спасибо, ты увидел.
Я посмотрел в сторону берега. Со стороны бухты к нам на веслах шла лодка. Можно было без бинокля понять, что там сидят Иван Сергеевич и Леха.
Дядя Костя тоже повернулся в ту сторону.
— Вы чего приплыли сюда?
— У нас поход.
— И Вовка с вами?
— С нами.
— Ну и хорошо, — сказал дядя Костя. — А ты про сетки не говори. Скажи, что, мол, просто подплыл узнать, кто да что.
Дядя Костя подергал за шнур, запустил мотор — и привет. А я, конечно, остался. Я сидел на скамье и смотрел, как быстро приближается лодка.
Леха был жутко злой. Он даже не остановился, а всадил носом «казанке» прямо в борт.
— Ну, Мурашов, все!
Иван Сергеевич тоже смотрел на меня как на зверя.
— Иван Сергеевич, вы на веслах обратно дойдете? — спросил Леха. — Я его домой отвезу.
— Что случилось, Мурашов? — спросил Иван Сергеевич.
— Ничего, — ответил я.
— Тогда зачем ты поплыл? Мы услышали мотор, прибежали на берег. Думали — что-то случилось. Кто тут с тобой был?
Я молчал.
Леха дотянулся до бинокля, навел его на моторку.
— Мелков, дядя Костя… — сказал он.
— Зачем он тебе понадобился? — спросил Иван Сергеевич.
— Браконьерил он тут, наверное. А Мурашов ему помогал, — ответил за меня Леха.
И тут я заревел. Я сидел на скамье и ревел, как младенец, только не голосом, а просто у меня текли слезы.
— Тут что-то не просто, — сказал Иван Сергеевич. — Витя, успокойся. Ты нам объясни, мы поймем.
— Он тонул, — всхлипнул я.
— Тонул?! Дядя Костя тонул?! — удивился Леха. — С чего это?..
— У него тут сетки… Он зацепился…
Леха растерянно оглянулся. Он увидел мой нож и взял его в руки.
— Отрезал?
— Ну да.
— Чего же ты сразу не сказал?
— Ты бы их вытащил.
— И сейчас вытащу, — сказал Леха. — Витька, я перед тобой извиняюсь, но сетки я вытащу.
— А потом он на Батоне отыграется, — сказал я. — Батон-то с нами…
— Леша, может быть, мы с сетками потом разберемся, — сказал Иван Сергеевич, — Виктор Мурашов, ты на нас не сердись.
— Чего мне сердиться?..
— В общем, ты хороший товарищ…
— А раньше был не хороший?
Леха засмеялся.
— Вот теперь это Мурашов. Ожил.
— Да, по-моему, он и рулевой неплохой, — сказал Иван Сергеевич. — Возьми-ка нас на буксир, Мурашов.
Иван Сергеевич кинул мне буксир. Я завязал его на корме и завел мотор.
Я сидел в «казанке» один. Рукоятка мотора дрожала в моей руке. Но если кто-то подумает, что в эту минуту я жутко радовался, то это не так.
Мне было и приятно, и легко, и снова хотелось реветь — всё вместе.
