Неожиданно Елена разрыдалась. Покровский, не успокаивая ее, сидел молча, невидящим взглядом уставившись на старинное надгробье.
— Почему… почему… вы… вы молчите? — повернулась к нему Елена.
— Почему молчу? Представьте себе, на вас падает стена…
— Какая стена?
— Бетонная. Бац! — и на голову. Сначала. А потом на все остальное. И вас плющит. Вот и меня сейчас… плющит. — А затем Арсений безо всякого перехода и паузы добавил:
— Бедная!
— Кто?
— Не стена же! Моя голова. Шучу: вы. Теперь понимаю, почему Елена Евгеньевна так на меня всегда реагировала… Хорошо, я действительно надеюсь, что совсем скоро успокою ваше сердце, но прежде несколько вопросов. Можно?
— Конечно.
— Что ваша сестра делала в Среднеокске летом 1991 года.
— Почему летом? Она приехала туда на работу в … ну правильно — в последних числах августа. Еще лето было. Хотя вы встретились в сентябре, после концерта.
— Уже веселее. А после какого концерта, простите?
— Катя преподавала фортепьяно в местной музыкальной школе. Она сама выбрала Среднеокск, говорила, что любит тихие и старинные русские города.
— Ну не такой уж Среднеокск тихий…
— Да, она это тоже быстро поняла. А как же вы могли забыть свой концерт? Хотя это, наверное, было просто выступление перед читателями. Стихи вы читали, Арсений Васильевич, свои стихи. Катя подарила цветы…
— Мне?
— А кому же еще? Вот как в Энской библиотеке дарили девицы, так и в Среднеокске. А потом вы попросили показать ее город. Она, дурочка, и согласилась…
— Почему — дурочка?
— А потому, что не всегда хороший поэт — это хороший человек. Потому что и подумать не могла сестренка моя, чем закончится ваша прогулка под луной.
— Вы и про луну все знаете?
— Представьте себе! Сколько лет храню ее письмо, где она описывает тот вечер… Мы ведь близки очень были. Мама даже обижалась, что друг другу доверяем больше, чем ей.
— У вас с собой это письмо? Ну, смелее. Я же знаю, вы принесли его.
Поколебавшись, Елена полезла в сумочку.
— Хорошо. Вот оно.
Покровский начал читать: «Здравствуй, моя милая Аленушка!»
— Про себя читайте. Пожалуйста.
— А откуда я знаю, когда про меня начнется?
— Про себя, значит не вслух.
— А-а, теперь понял.
Арсений успел заметить, что его слова вызвали у Елены мимолетную улыбку. Впрочем, улыбка также быстро погасла, как и появилась.
— Теперь мне все понятно.
— Что понятно?
— Я же сказал, все. Деталей не хватало, и вот теперь они появились.
— «Детали!» Я и забыла, что вы Шерлока Холмса с детства любите.
— А откуда? Ах, книги… Значит, читали? Приятственно. Скажите, а мои дорожные заметки за тот, 1991 год, читали?
— Разумеется. И удивилась. Про какой-то кустик — страницы, а про посещение Среднеокска — десять сухих строк. О моей бедной Кате — ни слова.
— Сейчас все прояснится, Елена Евгеньевна. Пожалуй, самый главный вопрос: что случилось потом? Ведь случилось же, если…
— … Если мамой Наташа называет меня? У сестры было больное сердце — врожденный порок. Наша мама, Наташина бабушка, рассказывала, что врачи говорили, мол, проживет Катюша лет четырнадцать, не больше. А она двадцать прожила. Рожать ей нельзя было. Категорически.
— Аборт же она делать отказалась…
— Да, столь же категорически… Дальше, думаю, можно не продолжать?
— Почему же… Чувствую, вы что-то не договариваете.
— Правильно чувствуете. Мы с сестрой погодки. Но и внешне, и по характеру очень разные. Она — тихая, мечтательная, а я всех мальчишек соседских гоняла. В институте у меня роман приключился. С той поры верю в сглаз. «Какая будет пара!» — только и слышала.
— Он вас бросил?
— Нет, бросила его я. На последнем курсе забеременела.
— Понятно…
— Да ничего вам не понятно! Извините. Просто не люблю показную душевность.
— Вам виднее.
— Обещали что-то прояснить, а сами в душу лезете. Ладно, только ради памяти Катюши, надеюсь, и вы будете со мной также откровенны…
Мой принц соловьем заливался. Рано, говорил, хомутом нам обзаводиться. Молодые еще, успеем. И вот то, что не сделала Катюша, сделала я, здоровенная деваха… осталось досказать немного: аборт делала подпольно, у одной бабки: боялась родителей. Короче, детей у меня больше не будет. Через год-другой принц мне заявил, что без детей свою жизнь не представляет — и смотался в неизвестном направлении.
— Катя умерла во время родов?
— Сразу же после них. Врачи очень старались, но… Наташенька получила в наследство мамин характер и очень слабое здоровье.
— Сердце?
— Нет, у нее другое… Впрочем, это уже совсем другая история и вас она, надеюсь, касаться не будет.
— Зря надеетесь.
— То есть? Вы же уверяли… Что, вспомнили?
— Елена Евгеньевна, если я оказался в Энске, если нас свела судьба, значит…
— Она нас не сводила.
— И на кладбище не мы с вами сейчас сидим… Ладно, думайте как хотите. Теперь мой рассказ. В те годы я только начинал ходить по России. Знакомых еще было мало. Если приходил в какой-нибудь город в будний день, то ночлег находил. Помогали коллеги из местных газет. В выходные сразу искал гостиницу. В Среднеокск пришел поздним вечером. Погода была чудесная, середина июля…
— Какой июль?
— Теперь не перебивайте. А вот такой — макушка лета. Где-нибудь в поле ночевать — одно удовольствие. А тут город, да не маленький. Я в одну гостиницу — она на ремонте. Во вторую, там другая напасть: у какого-то постояльца то ли чесотку, то ли еще какую заразу нашли, вот гостиницу и закрыли на санобработку. Потопал на вокзал. Хорошо хоть его на ночь не закрыли. Нашел я свободную скамейку, положил рюкзак под голову и уснул сном младенца. Правда, через четыре часа разбудили, но это уже другая история. На этом, собственно, мое знакомство с Среднеокском закончилось. Что еще? Стихи я никогда не писал. Это правда, Елена Евгеньевна, на делайте такие глаза. Исключительно занимаюсь прозой. А вот выступать, как вы выразились, с концертами ваш покорный слуга начал только десять лет спустя. В Среднеокске же так и не выступил.… Ну, и последнее. Еще раз достаньте письмо… Спасибо. Прочитайте, пожалуйста, вот здесь. Вслух, если можно.
— «Катенька, если бы ты знала, какой чудесный человек Арт…»
— Ну-ну, что же вы замолчали?
Ермолова перевела растерянный взгляд с листка бумаги на Арсения, потом опять на письмо.
— «… какой чудесный человек Артемий Покровский»?
— По-моему, в письме нет знака вопроса… Бр-р, кажется я замерз.
— Арсений Васильевич…
— Пойдемте, я провожу вас, если вы не возражаете.
— Арсений Васильевич, простите меня, пожалуйста.
— Да ладно вам, — неожиданно засмущался Покровский. За все время своего недолго общения с Еленой у него сложился определенный образ, прямо скажем, не очень для него симпатичный, несмотря на внешнюю привлекательность этой женщины. И вдруг нескольких секунд хватило, чтобы забылись и ее резкость, насмешки и даже прямая грубость. Покровский собирался сказать что-то типа: «Зато вы теперь понимаете, как важны в нашей жизни мелочи?», но посмотрев на Елену, промолчал. Она же встала, как-то по-детски шмыгнула носом, а затем спросила:
— Скажите, а как вы относитесь к шарлотке?
* * * Минут десять они шли молча. Каждый думал о своем. Первым заговорил Покровский.
— Как вам живется в Энске? Не скучно?
— Вы спросили потому, что это вам действительно интересно, или чтобы прервать затянувшееся молчание?
— Считайте, что и то — и другое.
— Нет, нам не скучно, тем более, что Наташа сама выбрала этот город. Мы взяли и поехали.
— Прямо вот так взяли — и поехали?
— Да, вот так взяли — и поехали. С неделю пожили на квартире, потом купили дом. Точнее, его часть, дом, как вы видели, очень большой.
И вдруг Елена улыбнулась:
— Чем не персонажи для нового романа? Странная девочка, ее сумасшедшая то ли тетка, то ли мать. Я не права?
— Не правы. Никогда не рассматривал встречавшихся на жизненном пути людей, как материал для книг. На самом деле все сложнее…
— Мне интересно, говорите.
— Они потом приходят на страницы сами, не спрашиваясь меня. Я могу много чего насочинить, приукрасить, но в чем-то главном солгать…
— Не умеете?
— Даже не так. Что-то не дает.
— Что-то или Кто-то?
— Простите, но у меня нет ответа на ваш вопрос.
— А вы зря извиняетесь. Я даже рада. А то у меня поначалу сложилось впечатление, что вы знаете ответы на все вопросы.
— Это не так, уверяю вас. Да и вообще по жизни мне ближе позиция Сократа.
