— Что мосье президан хотель выражать? — осведомился француз.
— Во мне роста шесть футов четыре дюйма без каблуков, — сказал Линкольн.
— О, это совсем не имель никакое значение! Мы снималь большой дом на один маленький негатив. Я просиль бы мосье президан смотрель совсем натурально, как будто в семейный уют.
— Вот этого я как раз хотел бы избежать, — заметил Линкольн.
Француз скрылся под чёрным покрывалом.
— Это напоминает мне историю про фермера, который привёз дубовое бревно на лесопилку, — сказал президент, обращаясь к Брэди. — Начали пилить, и вдруг — трах! — пила сломалась. Оказалось, что внутри бревна торчит железный лом, который давным-давно вогнали в дерево, и он оброс древесиной. Фермер очень долго ждал во дворе и наконец вошёл в лесопилку. «Что вы тут сделали с моим бревном?» — заорал он. «Дьявол унеси твоё бревно, — отвечал пильщик, — посмотри, что ты сделал с моей лесопилкой!» Я это говорю к тому, что как бы фотокамера не раскололась от моего изображения. Я думаю, что меня следовало бы снимать по частям, а потом склеить… Что такое?
— Благодарю вас, господин президент, — сказал Брэди. — Вы уже сняты. Если вам угодно будет подождать несколько минут, мы покажем вам негатив.
Линкольн прошёлся по студии и остановился перед своим портретом 1861 года: широкое кресло, цилиндр на столе, величественно поднятая голова.
— Подлинный портрет главы государства! — сказал Брэди.
Линкольн посмотрел на фотографа прищурившись.
— Ах, Брэди, — промолвил он, — если вам кажется, что это легко, попробуйте! А это когда снято?
Он указывал на фотоснимок самого Брэди в грязном пыльнике и соломенной шляпе.
— Летом того же года, — неохотно сказал Брэди, — когда… Вашингтону угрожала опасность.
Линкольн улыбнулся.
— Понимаю. Это боевое облачение, в котором вы вернулись с Булл-Рана? Недавно нас там же побили вторично.
— Говорят, — тихо сказал Брэди, — что правительство собирается покинуть Вашингтон?
— Что вы, Брэди? — отвечал Линкольн. — Если я это сделаю, миссис Линкольн разобьёт об мою голову весь чайный сервиз Белого дома. Не грустите. Вы ещё будете снимать либо победу, либо мои похороны… Как тебя зовут, мальчик?
Вопрос был обращён к Джуджо.
— Джуджо, сэр.
— Его полное имя Александр Наполеон Дже́ксон Те́кумсэ Уо́ллес[10], — сказал Брэди. — Это мальчик-мулат с Бродвея.
— Одно его имя способно испугать целый полк мятежников, — заметил Линкольн. — Твои родичи хотят сражаться, Джуджо, а ты?
— Я снимаю историю, сэр, — величественно отвечал Джуджо.
В этот момент вошёл француз с негативом. Пластинку поместили против света, на фоне чёрного сукна. Линкольн долго рассматривал её.
— Да, — сказал он, — это точно я. Фотоаппараты, к сожалению, передают только правду.
В комнату вошёл секретарь. Линкольн посмотрел на него так, как солдаты, уезжающие на войну, смотрят на стрелку часов на вокзале.
— До свиданья, Брэди, — коротко сказал он и надел цилиндр.
…Один из военных корреспондентов того времени писал о Брэди и его учениках:
«…Люди, которые не боялись проводить недели под открытым небом, которые смеялись над усталостью и голодом; люди, которые шли навстречу опасности в любых видах и всегда были готовы выступить, иногда между двумя сражающимися армиями, в окопы, на бастионы, в леса и болота, в авангард или в штаб и, не виляя по боковым дорожкам, а прямо на то место, где грозит опасность и где нужна предприимчивость, как это подобает волевому и неутомимому артисту…»
Мэтью Брэди разорился и умер в 1896 году в нью-йоркском госпитале для бедных.
Джуджо прожил долгую и полную событий жизнь. Но до четвёртого заключительного периода «Карьеры американского богача» он так и не добрался. Впрочем, он и не собирался быть богачом. Он стал фотографом.
Девятого марта 1862 года у берегов Вирги́нии, при спокойном море и ясном небе, была замечена на воде низкая чёрная площадка с башенкой, шедшая с большой скоростью по направлению к форту Мо́нро. По-видимому, этот «предмет» собирался прорвать блокаду.
У побережья мятежного штата Виргиния в 1862 году крейсировала эскадра северных штатов, блокировавшая берега восставшего Юга. Редкое судно могло пройти мимо этой эскадры незамеченным. Вахтенные-северяне научились распознавать суда по звуку, по цвету и даже, как они говорили, «по запаху дыма».
Но этот «предмет» вообще не был похож на судно. Он сидел в воде так низко, что напоминал сказочное морское чудовище. На нём не было мачт. В ответ на сигнальный выстрел он поднял звёздно-полосатый флаг[11] и остановился.
У вахтенного офицера на фрегате «Небра́ска» мелькнула мысль о больших полых цилиндрах, плавающих под водой. В эти годы все журналы были полны фантастических историй. Где-то в северных морях, по слухам, появился «подводный пират», нападавший на суда всех наций. Судно этого легендарного «пирата» якобы напоминало формой глубоководную рыбу и называлось «На́утилус». Говорили, что изобрёл его секретно ещё при Наполеоне I не кто иной, как создатель парохода Фу́лтон.
На палубе таинственного «предмета» появился человек в форме лейтенанта северного флота. На вопрос вахтенного офицера он отвечал по всем правилам:
— «Монитор» идёт из Нью-Йорка в Хэ́мптон-Родс по приказу военного министра. Командир лейтенант Уо́рден.
— Это панцирный фрегат? — полюбопытствовал вахтенный офицер.
— Это «Монитор», — ответил Уорден.
Капитан «Небраски» вышел на мостик и навёл на «предмет» подзорную трубу.
— А! — сказал он. — Я слышал об этом… Запишите в судовой журнал: «Встречена плавучая батарея Эриксона». Скажите им, чтоб отправлялись дальше. Где, бишь, у них труба? Ах вот она, сзади…
За кормой «Монитора» появился мощный водяной ров, обрамлённый пеной. Завыла сирена, заклубился лёгкий дымок.
«Монитор» врезался в волну, слегка накренился и исчез, угрожая всей морской дали своей круглой башней, обшитой толстой бронёй. Из бойниц башни торчали два коротких орудия.
Фрегат «Небраска» качнулся на волне, поднятой «Монитором». Фрегат был похож на деревянную птицу, опутанную множеством туго натянутых снастей, которые стремились в воздух.
Капитан «Небраски» долго смотрел вслед низкому, чёрному, стальному «Монитору».
— Какое безобразие! — грустно промолвил капитан. — Но скоро, кажется, люди начнут вертеться на этих полузатопленных штуках, как акулы.
«Монитор» шёл к берегам Виргинии по секретному приказанию министра. Дело заключалось в том, что мятежники в 1862 году спустили на воду обшитый панцирной бронёй корабль «Ме́рримак».
Этот корабль имел броню толщиной до двадцати пяти сантиметров. Зато он был тихоход — ему мешала собственная тяжесть.
Когда военному министру Стэ́нтону доложили о «Мерримаке», он отправился к своему коллеге, морскому министру Уэллесу.
— Ещё два-три таких чудовища, и блокада будет сорвана! — воскликнул он, тряся бородой.
— Не стоит преувеличивать, мистер Стэнтон, — сказал Уэллес. — Всё-таки наш флот…
— Ах, меня мало беспокоит флот, — перебил его Стэнтон, — но вы сами понимаете, что если такой броненосец выйдет в море, то через сутки он может появиться в Вашингтоне, на реке, против зданий правительства Соединённых Штатов. Вот здесь!
Стэнтон широким жестом указал в окно.
Морской министр подошёл к глухому дубовому шкафу, нажал пружину, отпер два замка и вынул модель странного сооружения в виде плоского катера с небольшой башенкой.
— Вот он, — сказал Уэллес.
— Что это?
— «Монитор».
— Да это ящик для сыра на плоту! — воскликнул Стэнтон.
— Это броненосная, непробиваемая, паровая, железная батарея по проекту Эриксона. Вращающаяся башня с двумя орудиями изобретена Теодором Ти́мби.
— Кружок мечтателей! — взорвался Стэнтон.
— О нет, сэр! Мы уже давно знаем, что южане строят броненосец. И мы строим свой «Монитор». Если южане действительно спустили на воду броненосец, то они опередили нас на день-два.
— Эти день-два могут обойтись нам очень дорого, — сказал Стэнтон. — Судьба нашего правительства зависит от игрушки Эриксона! Ужасно!
— Президент видел эту модель, — отозвался Уэллес, запирая «игрушку» в шкаф, — и сказал: «Я могу лишь повторить слова девушки, впервые сунувшей ногу в чулок, — мне кажется, что в этом что-то есть…»
— Я прикажу завалить реку Потомак баржами с камнями, — сказал Стэнтон, — это будет, пожалуй, надёжнее, чем ваш «Монитор».
Оба министра покачали бородами. Затем взъерошенная борода Стэнтона вихрем удалилась из кабинета.
— Невыносимый характер, — отметил морской министр.
