Пуговкин остановился перед самым большим потоком, он стал на четвереньки и осторожно сунул в воду нехитрую свою игрушку. Он двигал ее то ближе, то дальше, всматриваясь в циферблат.
— Ох, стар становлюсь, глаза надо менять!.. Сеня, гляди, где стрелка? Гляди внимательно, без выдумки!
Но Семену не надо было ничего выдумывать. Он совершенно отчетливо видел, что каждый раз, когда вертушка опускалась в воду, стрелка сразу же резко подавалась направо и останавливалась около цифры «17».
— Семнадцать, Василий Иванович!
— Ну, семнадцать так семнадцать! Теперь уже не имеет значения! Держи вертушку, и давай вертаться! Да осторожно ставь ноги, раззява! Нырнешь рыбкой вниз — тебя все пожарники в округе не сыщут!
Да нет. Сеня совершенно не боялся, и слова Василия Ивановича его не испугали. И только по почтительно-удивленным глазам людей, стоявших на берегу, по тому, как предупредительно протягивали им руки, когда они сходили с плотины, Соковнин догадался, что все же не простое это дело — бегать по плотине сейчас…
Уже не спрашивая начальника, Сеня побежал вслед за Пуговкиным к водосбросу. У его могучих бетонных стен, возле железных ворот, стояли инженеры, рабочие, курил папиросу невозмутимый Кандалов.
— Ну как? Семнадцать метров в секунду? Больше ждать нельзя ни одной минуты! Опускайте щиты Стоннея!..
Щиты Стоннея — это огромные, толстые стальные ворота. Почему они так не по-русски называются, непонятно. Их делали не в какой-нибудь Швеции, а в Питере, привезли сюда, и Сеня не однажды бегал смотреть, как эти железные громады устанавливают на каких-то особых цепях, как ловко они ходят в стальных пазах бетонных стенок.
Рабочие бросились к огромным колесам с железными ручками и завертели их. Створки стали сдвигаться и опускаться туда, вниз, к водяному потоку, желтому кипению… Вот они уже достигли воды, с силой раздвигают ее, перекрывают водопад, сразу же ставший бессильным, маленьким. Щиты опущены, и только жалкие ручейки воды, текущие вниз по черному железу, напоминают о том буйстве, что было здесь всего лишь несколько минут назад.
Что будет дальше? Вода поднималась быстро, это можно было видеть по тому, как люди отбегали от берега. Они тащили вверх канаты, инструменты, какие-то доски, а вода шла за ними, настигала, хватала за ноги, кружилась в затапливаемых кустах, забирала брошенные бревна, щепки, забытую лодку… Теперь уже все на берегу были только публикой, только зрителями. И Сеня вместе с ними стоял, ничего не делал, не отводил глаз от того, что творилось на реке.
Вот где было буйство! Льды у самой плотины ломались, взбирались друг на друга. Они переползали через плотину и со страшным шумом рушились вниз, срывая бревна, доски, щебень… Толстенные бревна ломались, как спички, их подбрасывало вверх, потом они беззвучно падали в хаос льда и воды… Выдержит или снесет?!
Вдруг раздался такой треск, что на какое-то мгновение он заглушил все другие страшные шумы. Ледяное поле разломалось на несколько огромных кусков. Оно двинулось на плотину, нависло над ее гребнем и стало рушиться вниз с грохотом, который, казалось, в самом Питере можно было услышать…
— Пошла! Пошла! — отчаянно кричали вокруг Семена.
И он кричал вместе с ними. Кричал, крепко вцепившись в чей-то рукав. И только через несколько минут увидел, что это рукав начальника работ, что рядом с ним стоит Пуговкин и так же, как он, как другие, кричит:
— Пошла! Пошла!..
Потом Пуговкин всмотрелся в Соковнина и, ничему не удивляясь, спокойно, как будто на собрании в клубе, сказал:
— Вот так-то, брат Семен! Однако надо посмотреть, что же там, на плотине, делается… А? И как же нам это сделать? Пролететь над рекой как?
— Аэроплан из Питера, Василий Иванович!
— Ха! Что придумал! Зачем нам питерский аэроплан? У нас свой, волховстроевский, найдется! Полетим не хуже, чем на питерском!..
И, расталкивая людей, Пуговкин зашагал в сторону. Не раздумывая, Сеня двинулся за ним. Как же он, все здесь знавший, не пропустивший ничего интересного, что делалось на стройке, не знал, что под боком у него есть настоящий, свой, волховстроевский, аэроплан! И где же начальники его ловко так прятали, что ни он и никто из ребят-комсомольцев про это не знали? В позапрошлом году, когда они ходили по улицам поселка и кричали «Керзону лорду — в морду», они собирали деньги на Доброфлот, на советские самолеты… Может, на эти деньги и построили свой, волховский, самолет да и спрятали его так надежно, что никто про это не узнал?.. И где же тут у них настоящий аэродром и эти… ну, где аэропланы стоят,, ангары?..
Но Пуговкин шагал не к спрятанным где-то ангарам, а просто шел к бетонному заводу. По дороге он взял за рукав Кандалова, что-то ему сказал, и вот уже они шли вдвоем, а Сенька как привязанный шел позади. Бетонный завод стоял не у самой воды, а приткнулся к высокому, гористому берегу. Около его зданий и высокой башни, засыпанных цементной пылью, вросли в землю толстые железные опоры канатной дороги. Отсюда вагонетки с бетоном скользили на колесиках по толстому тросу, они бежали через всю реку и по невидимой и неслышной команде останавливались на нужном месте, опускались вниз и вываливали свой груз в тело плотины. Десятки раз Семен, один и с ребятами, прибегал на берег глядеть, как красиво летят вагонетки через реку, как гудят натянутые тросы, и всегда ему приходила в голову сладкая и страшная мысль — вот покататься бы!..
И вдруг Сеня сразу же догадался: вот он, этот волховстроевский аэроплан! Полетит Василий Иванович! Сядет в вагонетку и полетит через всю реку, и все увидит, как на аэроплане… нет, даже лучше — ведь никакой аэроплан не может остановиться посреди реки, чтобы можно было разглядеть, что там, на плотине, делается!
А Пуговкин уже толковал с мастером канатной дороги и сердито ему говорил:
— Да знаю, знаю, что не полагается… И что ты начальник, тоже знаю… Так ведь и я тут, на Волховстройке, не подсобник! Так что снаряжай, брат, вагонетку… Кстати, и безопасность, про которую ты толкуешь, проверим… Подавай свой шарабан!
Рабочие подкатили вагонетку. Железные борта ее были облеплены застывшим бетоном, и была она совсем не такой нарядной и легкой, какой казалась снизу, когда смотришь на нее плывущую в синеве неба… Кандалов взял Василия Ивановича за руку, отвел в сторону и начал что-то ему горячо доказывать. Пуговкин досадливо отмахивался…
— Да нет, Иннокентий Иванович! Нечего нам вдвоем там делать! Ничего не случится, пустяки это, а все же одному из нас надобно быть внизу. Вдруг застрянет вагонетка, и будем мы болтаться час-два, как обезьяна на проволоке… А на берегу кто распоряжаться будет? Ну, еще кого-нибудь возьму!
Подхваченный дрожью необыкновенного, что сейчас может с ним случиться, Семен подбежал к Пуговкину:
— Я, Василий Иванович, я… Я полечу! Возьмите меня, Василий Иванович!
— Ха! Не отстал, значит, от меня Соковнин!.. Прямо как адъютант!.. Не боишься, значит? Правильно, и не надо бояться техники! Вот, Иннокентий Иванович, возьму с собой Соковнина. Человек испытанный, известный богоборец, специалист по небесам… Мне с ним нигде страшно не будет!.. Ну, Сеня, залазь в карету!
Пуговкин и Семен перелезли через борт и очутились в вагонетке. Ничем она не напоминала карету, была грязная, скользкая и совсем не солидная. И она противно раскачивалась на весу, и легкая тошнота подступала к Сенькиному горлу, и сердце его стремительно стало со своего места уходить книзу…
— Пускай!
Что-то щелкнуло, вагонетка подумала мгновение и медленно покатилась по тросу. Земля, только что бывшая здесь, под ногами, стала уплывать, и вот уже внизу, под ними, и Кандалов, и мастер, и рабочие…
Они пролетают над толпой людей, задравших к ним вверх головы, позади остается берег, заливаемый пенистой водой, и уже под ними широченная река, по которой несутся льдины, куски дорог, бревна, кучи навоза, опрокинутые лодки, какие-то сорванные ворота… Все это неслось стремительно, мелькало в глазах, и все рушилось через плотину.
Пуговкин и Сеня сидели на корточках, вцепившись в борта вагонетки, которая раскачивалась из стороны в сторону. Наверху свистели колесики, и этот свист был слышен, несмотря на рев воды, треск ломаемых бревен, громовое уханье падающих с плотины льдин. На самой середине реки вагонетка дрогнула, остановилась и начала, как показалось Семену, падать вниз… Сеня оторвал руку от борта вагонетки и вцепился в куртку Пуговкина… Тот понимающе взглянул на Семена, наклонился к нему и, перекрывая грохот половодья, крикнул:
— Ничего, ничего, Семен! Мы сильнее! Ты гляди — стоит голубка! Ничего с ней река сделать не может!
Вот здесь, над самой плотиной, было видно, что яростный Волхов действительно ничего не может сделать с плотиной. Через ее гребень неслись массы воды и льда. Время от времени какая-нибудь большая льдина срывала несколько бревен, в кипении пены была видна изогнутая железная балка. Но тело плотины стояло твердо и непоколебимо. Она была построена на века, и не было на свете такой силы, что могла бы убрать с дороги реки вот это — сделанное ими всеми, волховстроевцами… Вот так на них наскакивают белые, капиталисты, с таким же ожесточением бьют они в плотину Советской власти, и так же ничего у них не получается, так же в бессильной злобе разбиваются они о сталь и бетон и со скрежетом падают вниз, в реку, уносящую их куда-то далеко, навсегда…
