Лора Уайлдер Инглз - Долгая зима

В конце короткой улицы Альманзо повернул к юго-востоку, чтобы пересечь горловину Большого Болота в самом узком месте. На холодном бледно-голубом небе вставало солнце. Земля до самого края далёкого горизонта была покрыта снегом. Сугробы с одной стороны отливали розовым, а на другой их стороне лежали голубоватые тени. Дыхание лошади окутывало ей голову облачком белого пара.

Слышались лишь топот подков Принца по твёрдому снегу и скрип саней. На волнистом снегу не было ни единой санной колеи, ни единого отпечатка кроличьей или птичьей лапки. Не было никаких следов дороги; никаких признаков того, что хоть одно живое существо когда-нибудь проходило по этим обледенелым снежным полям, которые казались чужими и незнакомыми. Ветер избороздил снег крошечными волнами. На склоне каждой волны синела тонкая бледная тень, а над каждым твёрдым гладким гребнем роились лёгкие облачка снежной пыли.

Было что-то коварное в блеске этого бесконечного моря, где дрожала каждая тень, а снежная пыль обманывала глаз, тщетно пытавшийся отыскать затерянные вехи. Альманзо силился понять, в какую сторону направиться, но всё казалось таким неверным и зыбким, что он подумал: "Да, придётся нам ехать куда глаза глядят и как Бог на душу положит!"

Он догадался, что приближается к горловине болота где-то возле того места, откуда они с Роем летом возили сено. Если он не ошибся, то под санями будет плотно утрамбованный снег и минут через пять, а то и раньше, он снова очутится на надёжной твёрдой земле. Он оглянулся. Кэп придержал своего Гнедого и на безопасном расстоянии осторожно следовал за ним. И вдруг Принц ни с того ни с сего провалился в яму.

— Стой! — через толстый шарф заорал Альманзо, стараясь, чтобы его голос при этом звучал спокойно и ровно. Из воздушного кармана, образовавшегося под переплетённым клубком травы, торчала только голова лошади. Сани катились вперёд — их ведь не затормозить, — но чудом вовремя остановились.

— Тихо, Принц, тихо. Стой спокойно, — приговаривал Альманзо, крепко натягивая вожжи.

Он соскочил с саней и отсоединил оглоблю от цепи, прикреплённой к полозьям. Кэп Гарленд подъехал к нему. Альманзо подобрался к торчавшей из снега голове Принца и, проваливаясь в снег и спутанную мёртвую траву, взял в руки поводья.

— Спокойно, Принц, спокойно, старина, — повторял он, потому что возня в снегу испугала лошадь.

Потом он утрамбовал снег так плотно, чтобы Принц согласился на него ступить. Держа Принца под уздцы, он тащил его вперёд, пока лошадь сильным рывком не выбралась из ямы. После этого Альманзо удалось вывести Принца на твёрдый снег. Он довёл лошадь до саней Кэпа и отдал ему вожжи.

По светлым глазам Кэпа было видно, что он смеётся под своим шарфом.

— Здорово ты с этим справился, — одобрительно заметил Кэп.

— Подумаешь, ничего особенного, — отозвался Альманзо.

— Славный денёк для прогулки! — иронически заметил Кэп.

— Да, — согласился Альманзо, — утро что надо!

Альманзо оттащил свои сани от огромной дыры, которую они с Принцем проделали в снегу. Ему очень нравился Кэп Гарленд. Весёлый и добродушный, Кэп был, однако, из тех, кому палец в рот не клади. Когда у Кэпа были причины выйти из себя, глаза у него сужались и блестели таким зловещим блеском, что мало кто отваживался ему перечить. Альманзо однажды видел, как перед ним отступил самый задиристый грубиян-железнодорожник.

Альманзо достал свёрнутую кольцом верёвку и привязал её к цепи саней. Второй конец он привязал к оглобле Принца и вывел сани на твёрдый снег. Потом он запряг Принца, свернул верёвку и поехал дальше.

Кэп Гарленд двинулся вслед за ним. Он был всего на месяц моложе Альманзо. Обоим было по девятнадцать лет. Но Альманзо уже зарегистрировал свой участок, поэтому Кэп думал, что ему больше двадцати одного года, и относился к нему с должным уважением. А Альманзо принимал это как должное.

Он всё время держался направления к солнцу, пока не убедился, что пересёк Большое Болото. Тогда он повернул на юг в сторону озёр-близнецов Генри и Томпсон.

Теперь снежные равнины были окрашены только одной краской — бледным отражением голубого неба. Всё кругом сверкало и искрилось. Этот блеск, проникая сквозь узкую щель между шапкой и шарфом, больно слепил прищуренные глаза Альманзо. С каждым вдохом и выдохом из носа вырывалась и снова втягивалась в него колючая ледяная изморозь.

Руки у него так окоченели, что он уже не чувствовал поводьев, и ему приходилось перекладывать их из одной руки в другую, а свободной рукой колотить себя по груди, чтобы разогнать кровь.

Когда у него застывали ноги, он соскакивал с саней и бежал рядом с ними. Сердце бешено билось, гоня тёплую кровь в ноги, пока они не согревались и не начинали гореть и чесаться. Тогда он снова забирался в сани.

— Гимнастика здорово греет! — крикнул он Кэпу.

— Пусти к печке погреться! — отвечал тот, в свою очередь соскакивая с саней, чтобы пробежаться.

Так они продвигались вперёд то на санях, то бегом, колотя руками по груди, то снова вскакивали в сани, а их лошади быстро бежали по снегу.

— И долго мы будем так бегать? — шутливо осведомился Кэп.

— Пока не найдём пшеницу или пока не замёрзнет сам ад! — отвечал Альманзо.

Время шло. Поднялось солнце, но солнечный свет, казалось, обжигал сильнее ветра. На небе не было ни облачка, а мороз всё крепчал.

Принц снова провалился в какое-то незнакомое болотце. Кэп догнал Альманзо и остановился. Альманзо распряг Принца, вывел его на твёрдый снег, обвёл сани вокруг ямы и снова впряг в них лошадь.

— Ты не видишь где-нибудь Одинокий Тополь? — спросил он Кэпа.

— Нет. Но я на свои глаза не полагаюсь, — отвечал Кэп. От яркого солнца у него перед глазами беспрестанно мелькали чёрные точки.

Они размотали шарфы и стёрли с покрасневших лиц ледяную корку. Кругом до самого горизонта не было ничего, кроме сверкающего снега и пронизывающего ледяного ветра.

— Пока нам везло. Всего два раза провалились, — сказал Альманзо.

Он влез в сани, тронул с места и услышал крики Кэпа. Гнедой провалился в снег.

Кэп его откопал, обвёл сани вокруг ямы и снова впряг их в лошадь.

— Гимнастика здорово греет! — напомнил он Альманзо.

С гребня ближайшего низкого пригорка они увидели голый чёрный Одинокий Тополь. Близнецы-озёра и заросли низких кустов на перешейке между ними были покрыты снегом, и только голая верхушка одинокого дерева возвышалась среди белой пустыни.

Разглядев его, Альманзо быстро повернул на запад, чтобы держаться подальше от болот. На высоких берегах снег был твёрдый и плотный.

Вскоре Одинокий Тополь скрылся из виду, и кругом опять не осталось ничего, кроме бесконечной белой пустоты. Никто не знал, где живёт поселенец, который вырастил пшеницу. Никто даже не был уверен, что он всё ещё здесь. Может, на зиму куда-нибудь перебрался. А может, такого человека и вовсе никогда не было. Просто пустили слух, будто кто-то, кто жил где-то в округе, вырастил пшеницу.

Одна волна замёрзшего снежного моря была как две капли воды похожа на другую. Одинаковые низкие степные холмы, с гребней которых мела поземка, уходили в бесконечную даль. Солнце медленно поднималось, а мороз усиливался.

Не было слышно ничего, кроме стука копыт и скрипа полозьев, не оставлявших следа на твёрдом обледенелом снегу, да тихого посвиста ветра, бившего в борта саней.

Временами Альманзо оглядывался на Кэпа, и тот качал головой в ответ. На холодном небе не было видно ни малейшего дымка. Маленькое холодное солнце, казалось, неподвижно застыло на месте. Однако оно всё её поднималось. Тени укорачивались, снежные волны и степные холмы становились более плоскими. Унылая белая пустыня, казалось, постепенно выравнивалась.

— До каких пор мы будем ехать? — крикнул Кэп.

— До тех пор, пока не найдём эту пшеницу! — отозвался Альманзо. Но и он тоже спрашивал себя: есть ли на самом деле пшеница в этой бесконечной пустыне?

Солнце теперь стояло в зените, прошло полдня. На северо-западе ничто не сулило угрозы, но затишье между двумя снежными бурями навряд ли продлится больше одного дня.

Альманзо понимал, что надо поворачивать обратно. Он совсем закоченел и, соскочив с саней, побежал рядом. Ему не хотелось возвращаться в голодный город с пустыми санями.

— Сколько мы, по-твоему, проехали? — поинтересовался Кэп.

— Миль двадцать — не меньше, — предположил Альманзо. — Может, лучше повернуть назад?

— Держись до последнего! — подбодрил его Кэп.

Путники огляделись. Они стояли на высоком плато, и если бы внизу воздух не был окутан дымкой от переливающейся на солнце поземки, перед ними открылся бы вид на двадцать миль вокруг. Но степные холмы, которые под высоким солнцем казались равниной, скрывали оставшийся на северо-западе город. Небо на северо-западе всё ещё было ясным.