И тотчас наушники взорвались воем, стонами, визгом, металлическим скрежетом — медики решили сбить его с толку, усыпить бдительность. Но Саня хорошо помнил свое задание. Он летел со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час вдоль извилистой дороги, и ему нравилось лететь вдоль этой дороги. Он утюжил ее из начала в конец и обратно, представляя себя в реальном полете, и тогда дорога казалась ему настоящей. Как всякая настоящая дорога, проложенная человеком, она начиналась от жилья — быть может, от одинокого домика, — и, петляя, вела к другому жилью и дальше, соединяя людей своей путаной линией. И люди ходили по дороге друг к другу в гости, и она никогда не зарастала — разве лишь тогда, когда по ней переставали ходить.
Он многое знал о своей дороге и летел спокойно, не обращая внимания на стоны и завывания в наушниках. Но вдруг — что это? — откуда-то из небытия послышался едва различимый отрывок фразы: «…од…ения?» Саня вздрогнул — эскулапы все-таки перехитрили его. У них были десятки приборов, бесстрастно регистрирующих состояние человеческого организма, и они его перехитрили.
— Год рождения — пятьдесят пятый! — он быстро нажал кнопку переговорного устройства.
— Месяц? — пробился сквозь треск и шорох далекий голос.
— Апрель, четырнадцатое.
— Что вы…аете про де…янных…оней?
— Деревянные кони — кони моего детства. Еще — название повести Федора Абрамова.
— …ажите…селый а…дот!
— Вот самый веселый и наиболее подходящий для данной ситуации анекдот. Один эскулап просит другого: «Пойдем потанцуем, коллега!» — «Как же мы потанцуем, дружище, если я тебе вчера по ошибке ноги выше колен отрезал?!»
— Замогильный юмор, — сухо и четко щелкнуло в наушниках. — Будьте внимательны! Задание номер пять! Включаем светолидер!
Началось! Белая светящаяся точка вспыхнула у обочины уже объезженной дороги, дрогнула, повторяя все неровности и изгибы, устремилась вправо. Она не ползла, эта точка, она мчалась на космической скорости: отставать от нее не разрешалось. Отчаянно работая рычагами, Саня зажал световой лидер в перекрестье прицела и удерживал все время, пока продолжались испытания. Он вел самолет, как говорят специалисты, в принудительном темпе — надо было точно, как в жизни, пройти по своей дороге, не отклоняясь в сторону и не сворачивая на параллельные тропинки. И как в жизни — снопами молний бил в глаза ослепительный свет — так, что Саня терял иногда световой лидер из виду; короткие удары электрического тока покалывали запястье; орали, разрываясь от воплей и скрежета, наушники; мокрый халат прилип к спине.
— Умножьте двенадцать на восемнадцать! — визг неожиданно оборвался и приказ — артиллерийской канонадой — прозвучал в полной тишине, от которой можно было оглохнуть.
— М… Двести шестнадцать!
— Разделите эту сумму на восемь!
— …Двадцать семь!
Команды розгами хлестали по нервам. Счет времени был порван — Саня не знал, сколько продолжается это истязание. Час? Два? Вечность? Усталость — до полного изнеможения — обволакивала тело, мурлыча свои гнусные песенки. Брось все, убаюкивала усталость, упади на холодную землю и отдыхай. В этом счастье. Ну, нет, дудки! Он не имеет права расслабляться! Дважды два не всегда четыре. Ему отрезали ноги, но он умеет танцевать на голове!
— Повторите задание номер один, но в максимально длительное время!
— А какое время максимально длительное?
— То, которое вам кажется максимальным.
Эскулапы снова ловили его — Саня почувствовал засаду и предка с пращой, затаившегося в кустах. Он стал предельно осторожным, стараясь понять, где подстерегает опасность. Где? Быть может, во времени, в самом горниле его? Ну конечно, во времени! Он несется на своем истребителе сквозь воображаемое пространство, стремительно, точно горючее, пожирая реальное время, а его, перцептуальное, ощущаемое им время, замедляется, спрессовывается. Как в интересной беседе или в любимой работе минуты кажутся секундами, часы — минутами. Но что из этого следует? А то, что он как бы по инерции продолжает гонку за световым лидером, продолжает лететь в принудительном темпе, обгоняя реальное время, а от него ждут совсем другого — полного расслабления. Ждут, чтобы он нажал на все тормоза и тянул резину, чтобы жил не по собственным, а по реальным часам! Когда Саня это понял — и подсознанием, и оголенными нервами, — сектор газа пополз назад, электромоторы басовито зарокотали на самых малых оборотах и трясущийся истребитель превратился в гарцующего на одном месте коня. Старлей доблестных ВВС обошел засаду! Удерживая ручкой управления и педалями заваливающуюся кабину — трудно вести машину, потерявшую устойчивость, — он летел с черепашьей скоростью вдоль своей дороги. Самой прекрасной, самой трудной, самой необыкновенной на свете дороги, держась всех ее изгибов, как держатся стрелки компаса.
— Испытания закончены! — будто издалека, из другого мира, послышалось в наушниках. — Отдыхайте.
Он выключил двигатель, стянул шлем, отстегнул мокрый от пота браслет с электродами, снял с педалей ноги и почувствовал, что в лаборатории не хватает воздуха. Кровавые круги плясали перед глазами, сердце, которого Саня не слышал целую вечность, стучало, точно молот по наковальне, звенело, как гудящие колокола.
Неожиданно пулеметная очередь разорвала тишину — в дальнем углу лаборатории затрещал буквопечатающий аппарат. Краем глаза Саня увидел, как из его пасти поползла бумажная лента, извиваясь, упала в приемную корзину. Седовласый врач оторвал кусок бумажного полотна, внимательно просмотрел ряды цифр и знаков, наконец почти торжественно обернулся.
— Вывод машины совпал с нашим. Вы прошли испытания по первой группе! Поздравляю! Это самая высокая группа! Вы свободны. Кстати, — он опустил глаза. — Не могли бы повторить свой анекдот?
Саня попробовал улыбнуться, но не смог. Повторив анекдот замогильным голосом, он кулем вывалился из кабины, пошел к двери. В белом коридоре его стиснули в горячих объятиях, затормошили. Он различал рядом голоса, все что-то говорили, и он говорил тоже, но почему-то не слышал собственных слов.
Потом он сидел на стуле и ни о чем не думал. Из лаборатории вышел Дима, измотанный и потный, сел рядом. Теперь их было трое: Леша, Саня и Дима. Они ждали Марса. Но веселый физик-лирик все не приходил. Почему не приходит Марс, вяло стучало в мозгу, может, опять виновато время? Но время оказалось ни при чем — Марс сидел рядом, обхватив голову руками. Почему так сидит Марс, и почему все молчат?
Саня начал о чем-то догадываться, но не понял, о чем.
Марс поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.
— Оказывается, я не могу работать в принудительном темпе, — сказал он одними губами. — С учетом моих рекомендаций мне дали две попытки. Но я не могу работать в принудительном темпе!
Слова не нужны.
Слова фальшивы.
Саня просто пожал ему руку.
Марс поднялся, не оглядываясь, пошел по коридору. Он уходил все дальше и дальше, как уходили до него все потерпевшие крушение.
Их осталось трое.
Всего только трое.
Хотелось плакать. Но слез не было.
— Леша, Дима, — устало сказал Саня. — Давайте погадаю! Вырвите по десять волосин из ваших шевелюр, и я скажу, какой день нас ждет завтра!
Ребята поморщились, но вырвали по целой пряди.
Саня долго смотрел на их прекрасные волосы, словно пытаясь проникнуть в тайну времени, и наконец сказал:
— Завтра нас ждет вторник. Потому что сегодня — понедельник!
«Кто останется, пусть напишет!!!» — это было точно завещание от всех ушедших, и Марс повторил текст старой записки, добавив к нему еще два восклицательных знака. Но как выпирали, кричали, взывали, требовали эти два дополнительных знака! И оставшиеся, стиснув зубы и собрав волю в кулак, упрямо шли к цели. Неделя пролетела пущенной стрелой. Прошли вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник, снова наступил вторник — казалось, дни, словно патроны, вбиты властной рукой в обойму жесткого расписания, разводящего кандидатов в космонавты по кабинетам и лабораториям. Выдерживая график, они садились в качели Хилова — безобидное внешне сооружение, — и медики часами не выключали двигатели адской машины, укачивая, усыпляя. А когда к горлу подступала тошнота, и мир, словно диск проигрывателя, начинал безмолвно вращаться перед глазами, качели останавливали. Шатаясь, кандидаты вставали и шли по белой черте, разделяющей кафельный пол лаборатории пополам. Они старались идти прямо и нигде не заступать. Но ноги не слушались, тело заваливалось в стороны, точка опоры терялась.
— Не останавливаться! — подстегивал за спиной голос. — Быстрее! Не останавливаться!
Вечером ребята возвращались в свою палату, не раздеваясь, падали на койки, и казалось, они уже никогда не смогут подняться. Нераспечатанные конверты с посланиями от близких в беспорядке валялись на столе; недочитанные книги лежали на подоконниках; неоконченные письма, полные бравого оптимизма, обрывались на полуфразе.
