Ознакомительная версия.
Скифка буквально задохнулась от захватившего ее волнения. Схватила за руку Баян, она дергает ее изо всей силы и кричит в самое ухо девушки:
— Куда ты спрятала книги, брошюры, запрещенную литературу? Куда, говори сейчас! Говори сейчас!
И так как Ника стоит бледная и молчит, как мертвая, Августа Христиановна вне себя мечется по сторожке, заглядывая в каждый уголок, за ситцевую занавеску, даже под кровать. Вдруг она видит большой сундук запертый на замок. На мгновенье глаза ее останавливаются на взволнованном личике Ники, и улыбка злорадного торжества проползает по тонким губам.
— Ага! Вот оно что! Вот ты куда прячешь принесенные сюда книги и брошюры. Понимаю. Сейчас же подавай сюда ключ или я прикажу выломать замок.
— Барышня, Августа Христиановна, пожалейте себя, не волнуйтесь, — лепечет не менее самой «Скифки» взволнованный Ефим, выступая вперед. — Никакого бунта нет, никакого заговора, никаких книжек. Верьте моему слову, барышня. Неужто ж я бы покрывать заговор стал. Я моему царю и отечеству верный слуга.
— Открой сейчас же сундук! — не слушая его, по-прежнему наступает на Нику Скифка. — Я знаю, что ключ у тебя.
Та молчит, бледная, подавленная с упрямо сжатыми губами, с решительной складкой на лбу. И тяжелым взглядом затравленного зверька смотрит в лицо Скифке.
"Что хотите, делайте со мною, но ключа я не отдам", — как будто без слов говорит этот упорный, вымученный взгляд.
— Не отдашь?! — неожиданно громко взвизгивает фрейлейн Брунс, — в таком случае, если не мне, то ты передашь этот злосчастный ключ непосредственно в руки инспектрисы. — И схватив за руку Нику, Августа Христиановна, насильно тащит ее из сторожки.
Не помнит Ника, как минует дрянную лестницу и вместе со своей мучительницей поднимается во второй этаж. Видит, как во сне, длинный классный коридор, комнату инспектрисы, лицемерно-сочувственное лицо Капитоши и саму Юлию Павловну в пестром турецком капоте, сидящую за чайным столом с большой чашкой в руках.
— Что такое? Августа Христиановна, почему вы так взволнованы? Баян, вы опять напроказничали, должно быть, — скрипит голос Ханжи, прервавшей чаепитие.
Скифка не дает ей опомниться хорошенько и мигом обрушивается на виновницу происшествия и ее отсутствующих подруг. Слышатся снова отчаянные выкрики ее о бунте, о заговоре, о запрещенных книжках, спрятанных в сундуке, о ненадежности Ефима, о политической тайне, о ключе, которого ей не желают отдать. Она захлебывается, задыхается, не находит слов. Глаза ее прыгают и мечутся еще сильнее. Губы трясутся, побелев от гнева.
Инспектрисе передается ее волнение. Она встает бледная, взволнованная и произносит, трепеща всем телом:
— Это ужасно! Ужасно! Бунт, заговор в институте! Политические тайны! О, Боже мой, до чего дошли мы. И вы, Баян, вы, дочь своего отца, верного честного офицера? На колени сейчас же. Каяться и молиться. Господь наш Небесный милостив и долготерпелив. Он простит вас, если вы назовете ваших сообщниц, если покажете спрятанные вами книги, если…
На минуту инспектриса замолкает, захваченная волнением, потом подхватывает снова и говорит, говорит, говорит…
А в это время Ника с тоскою думает, что уже больше получаса прошло с той минуты, как она спрятала в сундук Глашу, и что, наверное, бедной девочке там далеко не по себе.
"Нотация" госпожи Гандуровой между тем все длится, длится.
Наконец она решительно поднимается со своего места и, приказав Нике следовать за ней и пригласив за собою движением руки Августу Христиановну, идет, торжествующая и гордая, в злополучную сторожку.
На пороге с низким поклоном ее встречает Ефим. Но Юлия Павловна как будто и не замечает его даже.
— Вы дадите мне тотчас же ключ, — оборачиваясь к Нике говорит инспектриса.
Последняя стоит сейчас белее своего белого передника на пороге сторожки, вся обратившаяся в слух. Что это, послышалось ей что ли? Как будто легкий стон доносится до ее ушей. Бесспорно, он выходит из сундука, этот стон, из груди спрятанной там Глаши.
— Неужели же? Неужели?
Мертвенная бледность покрывает и без того бескровное сейчас личико Ники. Не помня себя, кидается она, забыв весь мир, к сундуку. Проворно вынимает ключ из кармана и трясущимися руками вставляет его в отверстие замка. Долго не повинуются ей дрожащие пальцы. Ужас сковывает душу. Сейчас только она начинает понимать, какая страшная опасность грозит маленькой девочке, пробывшей более часа в душном, как гроб, сундуке.
Наконец-то! Повернув ключ в замке и приоткрыв крышку, Ника оборачивается назад и говорит сдавленным от волнения голосом, обращаясь к обеим наставницам:
— Сейчас вы убедитесь, mesdemoiselles, что никакого бунта или заговора здесь не было, что мы ни в чем не виноваты, если не считать за вину наше общее желание приютить и пригреть бедную сиротку.
С этими словами она поднимает крышку. В тот же миг крик срывается с губ Ники, и она без чувств валится на руки подоспевшей Скифки.
* * *
Много дней подряд и фрейлейн Брунс и госпожа Гандурова слышали потом этот крик безнадежного отчаяния, долго звучавший в ушах у обеих, и видели перед собою искаженное ужасом лицо девушки.
Не помня себя, кинулись они к сундуку и заглянули внутрь его. Заглянули и тотчас же отпрянули него как ужаленные. Маленькое помертвевшее, исковерканное судорогой невероятных страданий личико глянуло на них оттуда закатившимися под лоб неживыми глазами.
— Маленький труп! Мертвая девочка! — вырвалось с удивлением и ужасом у женщин.
Между тем крик Ники был услышан Зоей Львовной и ее гостями на квартире начальницы. Услышали его и еще двое лиц, приобщившихся к собранию. То были вернувшаяся домой начальница и приехавший с нею высокий статный старик с седой гривой курчавых волос, с благородным лицом и совершенно белыми усами. Все они кинулись из квартиры генеральши по нижнему коридору на церковную лестницу, оттуда, как показалось им, слышался крик. Суматоха и голоса в сторожке подле «мертвецкой» привлекли их внимание. Madam первая заглянула туда.
Взволнованная инспектриса, потерявшаяся классная дама, смущенный, испуганный Ефим, державший на руках бедный маленький трупик, и без чувств лежащая посреди комнаты Ника — вот какое зрелище представилось глазам нечаянных посетителей сторожки.
— Что же это такое? Да что же это? — полными отчаяния звуками сорвалось с уст Марии Александровны.
Барон Гольдер, седой старик с львиной головой, окинул глазами комнату и сразу понял все. Открытый сундук, встревоженные лица и это посиневшее маленькое тельце на руках сторожа сразу пояснили ему все. Только вчера вернулся он поздней ночью из-за границы, прочел письмо институток, был очень польщен их доверием и тогда же решил помочь им во что бы то ни стало и выручить их. Последнее он должен был сделать тотчас же.
— Я вам все объясню сейчас, ваше превосходительство, — сказал он взволнованной и встревоженной начальнице, — я знаю всю историю и виноват в ней больше, нежели кто другой. Но прежде чем каяться в моей вине, я попрошу доктора, — обратился он к вошедшему в эту минуту Дмитрию Львовичу, — заняться малюткой и этой барышней. Может быть…
Он не успел еще договорить своей мысли, как молодой врач был уже подле Глаши. Положив помертвевшую девочку на постель, он долго выслушивал ее, ловя хотя бы слабые признаки жизни в этом, казалось, уже погибшем маленьком существе. С затаенным волнением, испуганная насмерть, следила за ним группа институток, в нерешительности толпившаяся на пороге.
Наконец, Дмитрий Львович оторвался от посиневшего безжизненного, распластанного перед ним тельца и глухо произнес:
— Подушку с кислородом сюда. Жизнь еще теплится, хотя слабо. Надо во что бы то ни стало вызвать дыхание.
Кто-то из гостей кинулся исполнять его поручение в лазарет. Кто-то бросился приводить в чувство Нику.
Последняя долго не могла прийти в себя. Наконец, карие огромные глаза девушки раскрылись, и она закричала, вся сотрясаясь от слез.
— Я убила ее! Я ее убийца! Она задохнулась благодаря мне!
— Она жива, успокойтесь, ради Бога. Она жива.
Кто сказал это? Чье энергичное мужественное лицо склонилось над Никой? Чей голос прозвучал с такой уверенностью и силой?
— О, милый, добрый, великодушный друг! Какой тяжелый камень сняли вы с моей души! — глядя в глаза Дмитрию Львовичу, без слов, одним своим долгим признательным взором отвечала Ника.
Брат Зои Львовны был прав. Кислород и искусственное дыхание вернули к жизни едва не задохнувшуюся насмерть Глашу. Постепенно возвращалась краска жизни в помертвевшее личика. Сильнее забилось сердце, забили пульсы. И маленькая Тайна открыла глаза.
— Бабуська Ника, — произнесла с первой вернувшейся к ней возможностью говорить малютка, — бабуська Ника, не сельдись. Я биля тихенькая, сиделя, как миська, и не пакаля совсем в болсом сундуке.
Ознакомительная версия.
