— Подождешь, ишь разошелся! — повел на Гришку широкими бровями Володя и повернулся к нему спиной.
Боканов кончил говорить и, как это часто бывает, в ходе собрания наступила заминка, — не потому, что не о чем было сказать или не хотелось, а просто никто не решался начать первым, и неловко было за председателя, что вынужден он переминаться с ноги на ногу и взывать:
— Кто желает получить слово? Ну, товарищи, кто выскажется?
Каждый думал: «Пусть кто-нибудь первым выступит» и выжидающе поглядывал на соседа, подталкивая его. Тогда Снопков решительно положил на стол карандаш и встал, расправляя гимнастерку. Он умел выручать в критический момент, и все с облегчением вздохнули. Как всегда, он говорил оглушительно звонко, но со степенными, неторопливыми жестами, словно правой рукой разматывал большую катушку, хотел делать это в лад с речью и отставал.
— Что тут много говорить? Мы должны жить одной семьей и не обижать друг друга. Я в «Боевой листок» статью написал — Савву Братушкина справедливо критиковал, А он после этого перестал и смотреть в мою сторону: «Ты, — говорит, — поступил не по-товарищески». Спрашивается, что же здесь нетоварищеского, если я честно написал, как думаю? У нас в стране все на дружбе построено, и комсомол — это союз молодых коммунистов. Без дружбы в армии не будет сплоченности, а значит и силы. Я кончил.
И Снопков торопливо припал к тетради — записать свое выступление. Теперь ему нужно было только поспевать, желающих говорить оказалось много. Семен Герасимович слушал, слушал, да и сам поднял руку.
— Высшая награда для учителя — ощущать свою близость к воспитанникам, знать, что ты их старший товарищ… навею жизнь. Между нами должна быть большая дружба…
— Хороша дружба, — выскочил Пашков, словно его подбросило пружиной, — вы, Семен Герасимович, вечером со мной задушевно беседовали, — Пашков говорил немного в нос и глотал окончания фраз, — а наутро я домашнее задание подал, ну грязновато немного написано, но терпимо, а вы перечеркнули и написали: «переделать». Всякая задушевность пропадает…
На Пашкова зашумели все разом.
— Нечего сказать, понял задушевность…
— А ты бы хотел поблажку?..
— Скидочку?..
— Чего он выскакивает!
Кто-то сзади потащил Геннадия за гимнастерку, и он плюхнулся на сиденье парты.
— Семен Герасимович, — возвысил голос Гербов, прекращая шум. — Пашков сейчас, не подумав, сказал. Мы знаем: дружба со старшими может быть крепкой. Когда я уезжал из части, сержант Иван Тихонович Погорелов обнял меня и говорит; «Помни, я твой друг…». Продолжайте, Семен Герасимович.
После Гаршева и Лыкова выступил Андрей Сурков. Он быстро взглянул на Володю и решительно сказал:
— По-моему, нужно уметь для товарищей личным поступиться. Я в бюро состою. Дал поручение Ковалеву — выпустить альбом «Фронт и тыл в Отечественной войне». Этот альбом необходим всей роте. А Владимир заявляет: «Делать не буду». «Почему?» «Мне этот вид работы не по сердцу». Разве ж, товарищи, мы должны делать только то, что «по сердцу», а если надо для всех?
— Я полагаю… — неторопливо поднялся Ковалев.
Но Гербов, опасаясь за друга, решительно прервал его, опершись кулаками о стол.
— Товарищ Ковалев, я не давал вам слова.
Володя сел и потер щеку точно таким жестом, как это делал Боканов.
Резолюция была необычной и ее предложил Снопков:
«1. Жить дружно.
2. Комсомолец, нарушивший товарищескую спайку, будет отвечать перед собранием».
Заключительное слово полковника Зорина оказалось самым коротким из всех выступлений.
Он вышел к столу, оглядел всех, словно удивляясь, и, казалось, из-под глубоких надбровных дуг вырвался веселый, теплый луч.
— Вы приняли очень хорошее решение. Но держитесь! Теперь его надо осуществить обязательно! Уверен, вы справитесь с этой задачей, как подобает революционной молодежи.
И хотя как будто все было сказано и Семен объявил собрание закрытым и отчаявшийся Гришка буянил за окном — Ковалеву жаль было, что все так быстро кончилось. Не отдавая себе ясного отчета, почему это так, он чувствовал — произошло что-то очень значительное. Такое же, как в лунном зале, у рояля. Ему хотелось подойти сейчас к Пашкову и протянуть руку мира, сказать Сергею Павловичу самое хорошее слово, проводить до проходной Семена Герасимовича. Но он ничего этого не сделал. Только подумал, задумчиво глядя в сад из окна: «Это я запомню навсегда».
Он не мог бы точно выразить, что именно «это», наверное — класс, председательствовавшего Семена, чудесного «Архимеда», резолюцию Павлика и тихий голос полковника Зорина…
Гришка терял последние силы за окном. Володя открыл окно и стал высыпать крошки, выворачивая карманы брюк.
* * *
На следующий день Боканов и Зорин вместе были в «Доме офицера» на городском партийном активе, и в перерыве, прохаживаясь в фойе, вспоминали комсомольское собрание.
— У вас в классе скоро будет крепкая опора — убежденно говорил Зорин, — только умело используйте ее…
— Семен Герасимович расторопнее меня оказался, — засмеялся Боканов, — во вторник собрал комсомольцев, спрашивает: «Могу я на вас опереться? Вы ведь вожаки!» «В чем опереться, товарищ преподаватель?» «Контрольную класс должен написать только на 4 и 5! Вы за собой всех остальных поведите…».
Зорин довольно усмехнулся:
— Вот, вот… ими только руководи.
— Товарищ полковник, — словно убеждая, а не спрашивая сказал Боканов, — но ведь руководить комсомольской организацией — это не значит превращать ее лишь в исполнителей твоих поручений? Пусть сами учатся выдвигать задачи и решать их! Конечно, посоветовать им, проконтролировать — надо, но не лишать самостоятельности. Верно ведь?
— Верно! — живо отозвался Зорин, — и надо отрешиться от штампа! Скажем, составление плана работы? Пусть — комсорг Гербов спросит у комсомольцев: «Какие у вас пожелания?»— и постарается учесть их. Дел интересных — уйма! Собрать деньги на постройку танковой колонны, подготовить пьесу и показать раненым в госпитале, особенно опекать малышей, поскольку у нас нет пионерской организации… Главное, Сергей Павлович, развить чувство ответственности перед комсомолом и кипучую инициативу. Поменьше словопрений, побольше организованности!
— Да, я хотел с вами посоветоваться… — немного поколебавшись, сказал Боканов — У наших ребят слабо развито чувство личной ответственности за испорченное и утерянное, недоглядели мы тут… Гимнастерку порвал — экая беда: выдадут новую! Учебник изорвал — да ведь их сотни. Почему не футболить банку из-под консервов — собьешь ботинки — починят. Я борюсь с этой беспечностью, но так ли, как надо?.. Пашков, сделал ножом щель в парте — заставил его починить парту. Снопков в коридоре мячом разбил плафон — я на его деньги, что были у меня на хранении, купил новый плафон. Лыков потерял в бане свитер, — я написал его матери письмо с просьбой либо прислать новый, либо оплатить утерянный. Брюки порвал — сам зашей и не думай, что тебе новые тотчас преподнесут.
— Правильно делаете, — одобрительно кивнул Зорин. — А на комсомольском собрании говорили обо всем этом?
— Н-нет.
— А надо, Сергей Павлович! Надо потребовать прямого ответа, до каких пор будет продолжаться эта безответственность? И, как взрослым, сказать: сейчас, когда весь народ напрягает силы для уничтожения врага, наша помощь фронту в том, чтобы на нас-то самих хоть поменьше тратились. В общем, вы меня, понимаете, Сергей Павлович, бережливость — дело всего коллектива, а не только ваше, и этой борьбе следует придать политический характер.
«А ведь прав! — подумал о Зорине Боканов. — Я все к штрафам свел».
— А все же ребята у вас хорошие! — воскликнул полковник.
Сергей Павлович, соглашаясь, кивнул головой.
— Вчера с Пашковым разговаривал — усмехнулся он. — «Почему редко в училищную газету пишете?» — спрашиваю. Пашков побагровел от возмущения: «Мою статью забраковал редактор Ковалев, приписывает мне подхалимаж!» Больше ничего у Геннадия я узнать не смог. Спрашиваю у Ковалева: «В чем дело, Володя, почему ты не поместил заметку Пашкова?» «Да посудите сами, товарищ капитан, он ее начинает словами: „К нам приехала для инспекторской поверки московская комиссия, и мы поэтому должны подтянуться“. Это ведь получается „потемкинская деревня“.»
— Редактор, пожалуй, прав, — засмеялся Зорин. — Мне нравится в Ковалеве, что он имеет собственное мнение… В конце прошлого учебного года — вы тогда еще не были у нас — отделение ваше заартачилось: отказалось писать контрольную по английскому языку; «Нас не предупредили!». Так Ковалев пошел против всех и переборол их. Я тогда еще подумал: «Надо им внушить: быть хорошим товарищем — это вовсе не значит идти всегда на поводу у коллектива». В человеке приятно, когда он говорит: «Я глубоко убежден, я думаю так» — и умеет противиться течению, если оно сносит в сторону.
