Ознакомительная версия.
Колин возбужденно слушал.
— Ты покажешь мне? — крикнул он. — Да?
— Конечно, — ответил Дикон, вставая. — Но Боб говорит, что сначала надо это делать осторожно, чтобы не устать, и надо отдыхать понемногу…
— Я буду осторожен! — сказал Колин. — Покажи же мне! Дикон, ты самый великий мальчик-чародей во всем свете!
Дикон встал и медленно проделал целый ряд несложных упражнений для укрепления мускулов. Колин следил за ним, и глаза его раскрывались все шире и шире. Некоторые из этих движений ему удалось проделать сидя; через некоторое время он осторожно сделал еще несколько, уже стоя на своих окрепших ногах. Мери начала делать то же самое.
С тех пор упражнения эти стали такой же ежедневной обязанностью, как и «заклинания», и каждый день Мери и Колин были в состоянии проделывать все больше и больше. В результате этого появлялся такой аппетит, что, если бы не корзина Дикона, которую он ставил за кустом каждый раз, когда приходил, дело было бы плохо. Но маленькая печь в ложбине и щедрость миссис Соуэрби так удовлетворяли их, что миссис Медлок, и доктор, и сиделка стали опять удивляться. Можно пожертвовать своим завтраком и пренебречь обедом, когда досыта наешься печеными яйцами и картофелем, овсяными лепешками, медом и густым пенистым молоком.
— Они почти ничего не едят, — говорила сиделка. — Они умрут с голоду, если не уговорить их принять немного пищи. А все-таки вид у них…
— Вид! — с негодованием воскликнула миссис Медлок. — Надоели они мне до смерти! Это пара бесенят! Сегодня на них одежда трещит по швам, а завтра они отворачивают носы от самых лучших блюд, которые только может приготовить кухарка, чтобы соблазнить их… Ни до чего не дотронулись вчера, даже вилкой не ткнули, а бедная женщина нарочно выдумала пудинг для них — все прислали назад. Она чуть не плакала; она боится, что будут винить ее, если они умрут с голода!
Явился доктор Крэвен и очень долго и внимательно осматривал Колина. Выражение его лица было очень встревоженное, когда он говорил с сиделкой, показавшей ему поднос с нетронутым завтраком, который она нарочно для этого оставила, но его лицо стало еще тревожней, когда он сел возле дивана Колина и стал осматривать его. Его вызывали по делу в Лондон, и он не видел мальчика целых две недели.
Когда здоровье детей восстанавливается, это происходит очень быстро. Восковой оттенок исчез с лица Колина, и на нем виднелся легкий румянец; его прелестные глаза были ясны, и впадины под ними, на щеках и на висках исчезли; словом, он очень мало напоминал хронически больного. Доктор Крэвен держал его за подбородок и соображал.
— Я слышал, что ты ничего не ешь, и меня это огорчает, — сказал он. — Это никуда не годится; ты только испортишь то, что успел поправить… А поправился ты удивительно. Ведь недавно еще ты так много ел…
— Я вам говорил, что это ненормальный аппетит.
Мери сидела неподалеку на своем табурете, и у нее внезапно вырвался из горла звук, который она так усердно постаралась заглушить, что чуть не подавилась.
— Что такое? — спросил доктор, обернувшись к ней.
Мери вдруг сделалась очень серьезной.
— Мне вдруг захотелось чихнуть… и кашлять, — ответила она с суровой укоризной, — и мне попало в горло…
— …Но я никак не могла удержаться, — сказала она Колину через некоторое время. — У меня это вырвалось, потому что я вдруг вспомнила, какую большую картофелину ты съел в последний раз и как у тебя растянулся рот, когда ты хотел прокусить толстую корочку с вареньем.
— …Не могут ли дети доставать себе пищу тайком? — спросил доктор Крэвен у миссис Медлок.
— Никоим образом, разве только выкопать из земли или сорвать с деревьев, — ответила миссис Медлок. — Они весь день в саду и видят только друг друга. И если им не нравится то, что им подают, и хочется чего-нибудь другого, то им стоит только попросить.
— Но если голод не вредит им, — сказал доктор, — то нам нечего беспокоиться. Мальчик совершенно переродился.
— И девочка тоже, — сказала миссис Медлок. — Она даже хорошеть стала с тех пор, как пополнела, и перестала быть такой угрюмой и кислой. У нее волосы лучше растут и румянец появился. Она была такая хмурая, злая девочка, а теперь она и Колин хохочут вместе, как пара сумасшедших; может быть, они от этого и полнеют…
— Может быть, — сказал доктор Крэвен. — Пусть себе смеются.
…А таинственный сад все расцветал, и каждое утро там появлялись все новые чудеса. В гнезде малиновки были яйца, на которых сидела самка, согревая их своей грудью и крыльями. Сначала она была очень пуглива, и самец тоже всегда был настороже. В это время даже Дикон не подходил близко к густо заросшему уголку сада.
Особенно зорко самец следил за Мери и Колином; он, казалось, каким-то таинственным образом понимал, что за Диконом следить не надо. Когда он впервые взглянул на него своими ясными черными глазками, он как будто понял, что Дикон не чужой, а свой, нечто вроде малиновки без клюва и перьев. Он умел говорить на птичьем языке, и движения его никогда не были так порывисты, чтобы казаться угрожающими или опасными. Всякая малиновка могла понять Дикона так, что его присутствие не мешало им.
Но за остальными двумя существами необходимо было следить.
Мери и Колину не было скучно даже в ненастные дни. Однажды утром, когда дождь лил не переставая, а Колин был несколько капризен, потому что ему пришлось весь день сидеть или лежать на диване — встать и ходить было небезопасно, — на Мери вдруг снизошло вдохновение.
— Теперь, когда я уже настоящий мальчик, — сказал Колин, — мои руки и ноги и все мое тело так полны волшебной силы, что я не могу удержать их спокойно: им всегда хочется что-нибудь делать. Знаешь, Мери, когда я просыпаюсь рано утром, и птицы кричат, и все кричит от радости — даже деревья и все другое, чего мы не слышим, — мне так и хочется выскочить из кровати и самому закричать. А если бы я это сделал… подумай-ка, что было бы!
Мери покатилась со смеху.
— Прибежала бы сюда сиделка, прибежала бы миссис Медлок, и обе подумали, что ты сошел с ума, и послали бы за доктором!
Колин даже расхохотался. Он вообразил, какой вид был бы у них у всех, как испугались бы они его вспышки, как изумились бы тому, что он стоит!
— Я хотел бы, чтоб мой отец приехал домой, — сказал он. — Я сам хочу сказать ему все. Я всегда думаю об этом, но ведь так не может больше продолжаться. Я не могу больше лежать спокойно и притворяться… И вид у меня совсем другой… Жаль, что сегодня дождь идет!
В это время на Мери и снизошло вдохновение.
— Колин, — начала она таинственно, — ты знаешь, сколько в этом доме комнат?
— Около тысячи, вероятно, — ответил он.
— В нем есть около сотни комнат, в которые никто никогда не ходит, — сказала Мери. — Однажды, в дождливый день, я пошла и заглянула во многие из них. Никто не знал, хотя миссис Медлок чуть не поймала меня. Я заблудилась, когда шла назад, и остановилась в конце твоего коридора. Тогда я во второй раз услышала, как ты плакал.
Колин вдруг сел на своем диване.
— Сто комнат, в которые никто не ходит! — сказал он. — Ведь это почти то же, что таинственный сад. А что, если мы пойдем и заглянем в них? Ты можешь повезти мое кресло, и никто не узнает, куда мы делись!
— Я так и думала, — сказала Мери. — Никто не посмеет пойти за нами… Там есть галереи, где можно бегать… Мы можем там делать упражнения… Потом, там есть индийская комната, в ней шкафчик со слонами, сделанными из слоновой кости, и еще всякие комнаты…
— Позвони, — сказал Колин.
Когда сиделка вошла, Колин стал давать ей приказания.
— Я хочу мое кресло, — сказал он. — Мери и я пойдем смотреть запертые комнаты в доме. Джон может довезти меня до картинной галереи, потому что там есть несколько ступеней… А потом пусть он уйдет и оставит нас одних, пока я опять пришлю за ним.
С этого утра ненастные дни уже больше не были страшны для них.
Когда лакей привез кресло Колина в картинную галерею и оставил детей одних, как ему было приказано, Колин и Мери радостно переглянулись. Как только Мери удостоверилась, что Джон действительно отправился к себе в комнату, в нижний этаж, Колин сошел со своего кресла.
— Теперь я побегу с одного конца галереи до другого, — сказал он, — а потом попрыгаю, а потом мы будем делать упражнения Боба Гаворта.
Они проделали все это. Когда они осматривали портреты, то нашли портрет некрасивой девочки в зеленом парчовом платье, с попугаем на пальце.
— Это все, должно быть, мои родственники, — сказал Колин. — Они жили много-много лет тому назад. Вот эта с попугаем, кажется, одна из моих двоюродных прапрапрабабушек… Она похожа немного на тебя, Мери, — не на ту, какая ты теперь, а на ту, какой ты была, когда приехала сюда… Теперь ты потолстела и стала красивее…
Ознакомительная версия.
