Марийка с минуту помолчала и тряхнула головой:
— Спрошу! Только скажет ли? Он вредный…
Ей вспомнилось, как Саша-офицер мучил толстого кота, как называл её «эй ты, лохматая» и как показывал кукиш, когда она разжимала его стиснутые пальцы.
Марийка очень жалела Сашу-переплётчика. Ни днём, ни ночью она не переставала о нём думать. Она целые дни торчала во дворе, надеясь увидеть племянника докторши и спросить его о переплётчике.
Но Саша-офицер больше не приезжал. Как-то в конце ноября Полуцыган вернулся домой сам не свой — не то испуганный, не то обрадованный. Он плотно прикрыл за собой дверь, посмотрел в форточку, не ходит ли кто под окнами, и только после этого сказал удивлённо глядевшим на него Поле и Наталье:
— Ну, бабы, скоро у нас ни одного немца не останется…
— А куда ж они денутся? — спросила Наталья.
— К себе уйдут. У них там теперь тоже революция. Да и здесь солдаты бунтовать начали, домой рвутся… Мне один верный человек рассказывал. Говорит — полная гауптвахта немецких солдат.
Сенька отозвал Марийку в угол и зашептал ей на ухо:
— Бежим на улицу!..
Марийка стащила с вешалки своё пальтишко и выскочила вслед за Сенькой из подвала.
Первым делом побежали к комендатуре. У входа стоял автомобиль и несколько верховых лошадей. Дверь комендатуры поминутно хлопала, то и дело входили и выходили военные.
Сенька толкнул Марийку:
— Гляди-ка! Докторшин Сашка!
Действительно, на крыльце комендатуры стоял, застёгивая перчатку, Саша-офицер. На щеке его все ещё темнел чёрный пластырь.
«Спрошу!» — решила Марийка.
Она неуклюже бросилась к крыльцу, чуть ли не плюхнувшись офицеру под ноги.
Тот даже споткнулся на ступеньках:
— Тебе что?
— Александр Петрович! Сашу арестовали! Вы, наверно, всё знаете… Где он?
Офицер удивлённо посмотрел на Марийку сверху вниз и, приподняв свои широкие брови усмехнулся:
— Тю-тю твой Саша!..
Он быстро сбежал по ступенькам и сел в автомобиль. Загудела сирена, автомобиль рванулся и помчался вдоль улицы, разбрызгивая грязь.
Ошеломлённая Марийка стояла на ступеньках.
Подбежал Сенька:
— Ты чего здесь топчешься? Пошли домой.
Марийка не отвечала.
Вернувшись домой, она сейчас же побежала к Стэлле:
— Стэлла, я офицера видела… Он говорит: «Тю-тю твой Саша».
— Так и сказал?
— Да.
— Значит, расстреляли…
— А может, жив? — сказала Марийка с надеждой и всхлипнула, сама себе не веря.
В начале декабря выпал первый снег. Снег прикрыл белой простынёй вытоптанную полянку, акации, курятники, весь двор. Стало чище и как будто просторней. Холодный чистый воздух был полон той особенной зимней свежести, которая немножко отдаёт запахом нашатыря.
После слякотной, грязной осени сразу наступила зима.
В это утро немецкие войска по первому снежку вышли из города.
Они ушли на рассвете, без шума и суеты, минуя главные улицы.
Гайдамаки остались полновластными хозяевами города. Они целый день гарцевали на своих конях по улицам и беспрестанно палили в воздух. К вечеру начались грабежи и погромы.
Через несколько дней, когда в подвале у Полуцыгана съели весь хлеб и подобрали всю крупу до крошки, Поля решила отправиться на базар.
Марийка увязалась за ней.
Но базара не было. Деревянные столы, на которых торговки раскладывали овощи, были сдвинуты в угол рыночной площади. Посередине площади гайдамаки расставляли пушки и разгоняли народ.
— Разойдись, бабы! Сейчас будем стрелять по железнодорожному мосту, батьку Махна встречать…
Бабы и торговки с руганью разбегались в разные стороны. Поля с Марийкой повернули обратно.
— Мама, а махновцы за большевиков или против?
— Да нет, не за большевиков. Водопроводчик Ковтюн вчера говорил, что они никого не признают — ни царя, ни большевиков.
В соседнем переулке их обогнала женщина, которая бежала, пряча под платком две буханки хлеба.
— Продаёте хлеб?
— Хотела продать, да где ж тут… Стрелять будут…
— Давайте одну буханку.
Поля на ходу сунула женщине деньги, и они с Марийкой побежали дальше. Но не успели они отойти на несколько шагов, как где-то наверху, над самыми их головами, грянул первый оглушительный удар. Зазвенел воздух, в домах задрожали стёкла.
Марийке показалось, что у неё что-то лопнуло в ушах. Поля схватила её за руку, и они побежали что было силы, скользя по обледеневшей панели.
Пальба не смолкала до вечера. Жильцы дома Сутницкого начали перекочёвывать из верхних квартир в погреба.
Только семье печника никуда не нужно было перебираться — она и так была в подвале.
Сеньке и Марийке дома не сиделось. Они то и дело выскакивали во двор и, заткнув уши, пригибаясь, пробирались вдоль стен в погреба.
В длинном подземном коридоре пахло плесенью и гниющими овощами. Тускло мерцали свечи, освещая кирпичные своды. Один угол погреба занимало семейство Сметаниных — квартирных хозяев Патапуфа. Старик, страдавший сахарной болезнью, лежал на койке, обложенный подушками. Старуха, накинув на плечи поверх пальто плюшевое одеяло, варила на керосинке кашу. Сын Сметаниных, бледный юноша в меховом картузе, у свечки читал книгу. Немного подальше, на большом чемодане, покрытом диванными подушками, спал толстый Мара, а его мать, полная женщина с двумя подбородками, сидела рядом, закутавшись в белый пуховый платок. Подальше разместились Мануйловы. Катерина укладывала Лору спать на раздвижной кровати. Лора капризничала и твердила, что она всё равно здесь не заснёт.
Марийка бегала со Стэллой и другими ребятами по полутёмным коридорам: они забиралисьв открытые погреба и лазили там между бочками из-под капусты и огурцов.
Каждый час кто-нибудь из мужчин поднимался наверх и возвращался с донесениями: снарядом сшибло кусок крыши соседнего дома; осколками ранена женщина; Махно уже занял вокзал; махновцы заняли базарную площадь; махновцы уже на Казачьей улице; гайдамаки отступают…
В подвал всё чаще доносились ружейные залпы и стук пулемётов.
Теперь уже Марийке страшно было перебегать через двор, и она не решалась высунуть нос из подвала.
Наталья, у которой был сердечный припадок, лежала на постели и жалобно стонала при каждом залпе. Марийка, Вера и Сенька сидели на постланном возле печки одеяле. Они были голодны, но не просили есть, так как знали, что вчера была съедена последняя горсть пшена и последняя корка хлеба.
Марийка положила голову к Вере на колени и закрыла глаза. У неё болела голова, и ей казалось, что она глохнет от беспрерывного треска пулемётов.
«Где-то наш Саша? — думала она. — Неужели офицер правду сказал? Неужели я его никогда не увижу?…»
Вера, которая всё время молча сидела со своей тряпичной куклой на коленях, вдруг тихонько заплакала.
— Ты чего, Верушка? — спросила Марийка.
— Ничего. Просто так! — всхлипнула Вера.
— Федя, — слабым голосом сказала Наталья, — сходи к Фельдману, попроси хоть чего-нибудь. Дети второй день голодные сидят.
— Мы уж у него и так набрали, — ответил Полуцыган.
— Ничего, он даст… Скажи, дети плачут.
Полу цыган вышел.
Ребята сидели притаившись, и слушали, как свистят шрапнели и пули шлёпают о камни мостовых.
— Как бы под пулю не угодил… Ох, пресвятая богородица! — стонала Наталья.
Полуцыган вернулся через десять минут и начал вытаскивать из карманов засохшие, твёрдые, как камень, пряники. За пять дней перестрелки жильцы разобрали в лавочке все съедобное, и, кроме прошлогодних пряников, у Фельдмана ничего не осталось.
К вечеру стрельба внезапно стихла.
Марийка и Вера, закутавшись потеплее, вышли во двор. Среди подтаявшего снега повсюду валялись осколки выбитых стёкол, куски штукатурки. Из погребов один за другим выбирались жильцы и начинали расходиться по своим квартирам. Вот вылезла из погреба Катерина, нагружённая узлами с постелью, за нею осторожно поднялись по скользким ступенькам Елена Матвеевна и Лора; под руки вывели старика Сметанина.
— Пойдём домой, холодно, — сказала Вера.
— Пойдём.
Девочки повернули к себе на задний двор, но в эту минуту услышали какой-то шум.
В узкую калитку гуськом вошли шесть человек, обвешанных ручными гранатами и обмотанных пулемётными лентами. Двое из них были одеты в дорогие енотовые шубы, видно только что снятые с чужого плеча, один был в солдатской шинели, остальные в простых крестьянских зипунах.
Как раз в это время через двор проходил молодой Сметанин.
Увидев вооружённых людей, он хотел было юркнуть в подъезд, но не успел.
— А ну стой, не бежи! — крикнул ему огромный детина в меховой шубе нараспашку.
Сметанин остановился.
— Ты кто будешь? — спросил тот, что был в меховой шубе.
