Ознакомительная версия.
— Ты подумал обратиться ко мне, к тетке Берсо, и хорошо сделал, милый мой мальчик! Мне приятно, что ты верно угадал. Правда, я человек бедный, но у меня не хватит духа оставить ребенка умирать с голоду на улице!
Она позвала двух-трех соседок и посоветовалась с ними насчет меня. Наконец после долгих переговоров она отыскала мне место у рыбного торговца. Я должен был сидеть за конторкой и писать счеты. Работа была легкая. Писать я напрактиковался у дяди Симона и писал отлично, разборчиво и грамотно; когда моя добрая покровительница, мадам Берсо, пришла узнать, каково я справляюсь с новым делом, ей меня похвалили и хозяин сказал, что будет мне платить за работу по тридцати су в день.
Это была не роскошная плата, но благодаря тому, что тетка Берсо позволила мне ночевать в своей лавке, мне вполне хватало этих денег на обед. Я даже мог немного откладывать для будущего путешествия на родину.
Дези положили в больницу в понедельник; я с нетерпением ожидал четверга, и едва окончил свою работу, как тотчас же побежал к ней.
На рынке тетка Берсо и другие женщины дали мне целый запас апельсинов. Я наполнил ими карманы. Однако на душе у меня было очень неспокойно. Что-то я узнаю? В каком положении Дези? Жива ли она или, может быть, уже умерла?
* * *
Когда мне показали палату св. Карла, в которой она лежала, я бросился бежать туда со всех ног, но сиделка меня остановила и заявила, что если я буду производить такой шум, меня немедленно выведут и больше не будут пускать. Тогда я опомнился и пошел на цыпочках.
Дези не только осталась жива, но и начала уже поправляться. Никогда я не забуду, как она обрадовалась, увидя меня.
— Я была уверена, что ты придешь ко мне, если только ты не замерз на улице в этот ужасный день! Расскажи мне, Ромен, все подробно, как ты жил эти дни?
Когда я стал рассказывать историю моего ночлега в каменоломне и ссору с Бибошем, она одобрительно кивала головой и сочувственно пожимала мне руку.
— Твоя маленькая сестричка очень довольна тобой, Ромен, — сказала она и подставила мне свою щеку для поцелуя, как бы желая выразить этим особую похвалу за то, что я удержался от искушения.
А когда я ей рассказал, как сердечно приняла меня тетка Берсо, с каким участием расспрашивала об ее болезни, Дези даже прослезилась.
— Добрая душа, — сказала она с глубоким вздохом. Затем, в свою очередь, стала рассказывать про себя.
Первое время она была без памяти, бредила и горела, но за ней был отличный уход. Сестра милосердия, добрая и ласковая, много помогла ей поправиться.
— Несмотря на то, что все здесь ко мне очень добры, я хочу, однако, уйти из больницы как можно скорее, потому что мне страшно. Прошлую ночь в нашей палате умерла маленькая девочка, рядом с моей постелью. Когда ее положили в черный гробик и понесли вон, мне сделалось дурно.
Дези ошибалась, что ей можно будет скоро уйти. Болезнь ее была настолько серьезна, что выздоровление наступало медленно, и она пролежала в больнице Иисуса около двух месяцев.
Несмотря на это, нам не худо жилось в Париже. За эти два месяца все полюбили больную, и сестры, и доктор, и даже сиделки. Она очаровала всех своим необыкновенным для ее лет умом и милым кротким характером. Все теперь знали историю наших несчастий. Интерес к судьбе больной девочки переносился и на меня. Когда я приходил в больницу, все дружески со мной здоровались.
Свет не без добрых людей, — говорит пословица, на этот раз мы вполне в этом убедились. На прощанье доктор и сестры сделали сбор в зале св. Карла и собрали 25 франков. Сумма эта избавила нас от путешествия в Пор-Дье пешком. Они разыскали агента, поставляющего кормилиц для больницы, который отправлялся в Вир.
В Вире агент обещал посадить нас в дилижанс, который ежедневно идет в Пор-Дье, и заплатит за наш проезд. Кроме того, ввиду предстоящего пути на родину я экономил все время, насколько мог, и откладывал по нескольку су всякий день, что составило целых 22 франка!
У нас теперь был порядочный запас. Какая громадная разница между нашим приходом в Париж два месяца тому назад и нашим отъездом из него!
Добрая мадам Берсо проводила нас до повозки и надавала на дорогу всякой провизии.
Кибитка для перевозки кормилиц из Вира в Париж представляла собою не очень-то удобный экипаж: две продольных деревянных скамьи, а по середине охапка соломы, но для нас это была такая роскошь, о которой мы прежде не смели и мечтать.
Хотя уже был конец января, но погода стояла не очень холодная. Мы скоро подружились с кормилицами, которые везли детей на выкормку в деревню, они относились к нам очень хорошо, а когда армия малышей начинала неистово орать, мы вылезали из кибитки и шли пешком.
В Вире почтальон посадил нас в дилижанс на расстоянии всего одного лье от Пор-Дье.
Итак, наше путешествие приходило к концу, мы у пристани, почти у порога родительского дома. Через какой-нибудь час увижу матушку — какое счастье!
Выйдя из дилижанса, мы шли некоторое время молча. У каждого на душе были свои заботы и сомнения. Дези первая прервала молчание.
— Пойдем потише, Ромен, мне надо с тобой серьезно поговорить.
— Мне также надо кое-что сказать тебе, — ответил я, — во-первых, вот письмо, передай его от меня маме.
— Зачем письмо, — кротко перебила она, — разве ты не вернешься домой со мной вместе? Почему ты не хочешь сам отвести меня к твоей маме? А если она и знать меня не захочет, а если она не согласится жить со мной, куда же я тогда пойду?
— Не говори так, ты не знаешь, как добра моя мать, она не способна так поступить.
— О! Я не сомневаюсь, что она добрая, очень добрая, но вопрос в том, простит ли она мне, что я тебя не удержала? Она, может быть, не поверит, что я всячески просила и убеждала тебя вернуться к ней, а ты все-таки поставил на своем.
Разве это правдоподобно, чтобы ты довел меня до порога своего дома, а сам не вошел даже, чтобы поздороваться с мамой, с которой ты так давно не видался! Разве это возможно? Неужели ты способен так поступить, Ромен?
— Об этом-то именно я и говорю ей в письме, которое прошу тебя передать. Я пишу, до чего мне трудно уходить, не повидавшись с нею! Но пойми же, Дези, если я увижу ее, я не в силах буду уйти, и тогда придется вернуться в Доль к дяде. А для меня это хуже смерти. Другого выхода нет. Мама заключила с ним письменное условие, а он не такой человек, чтобы поступиться хоть на маковую росинку своими правами на меня, особенно теперь, когда он в злобе за мой побег, он никогда нам этого не простит, ты не знаешь, какой это ужасный человек.
— А может быть мама найдет какое-нибудь средство избавить тебя от него.
— Если мама нарушит условие, ей придется за меня платить неустойку, тогда как если я попаду на корабль, он не будет в состоянии ничего поделать со мной по моем возвращении, потому что раз я попаду в моряки, я больше ему не принадлежу. Я уже все это обдумал.
— Конечно, может быть, в этом ты и прав, Ромен, а все-таки мне кажется, что ты поступаешь дурно и бессердечно относительно своей мамы…
Я был сам недостаточно уверен в своей правоте, поэтому замечание Дези задело меня за живое.
— Ты думаешь, что я делаю дурно? — переспросил я с досадой.
— Да, по-моему нехорошо, и если твоя мама начнет тебя обвинять в том, что ты не довольно ее любишь, я не в силах буду тебя защищать, потому что в душе буду с ней согласна.
Минуту мы шли молча, каждый погруженный в свои думы. Я был подавлен, растроган, мое упорное решение стать моряком во что бы то ни стало, как покойный отец, как дядя Флоги, поколебалось, я уже готов был уступить, но я слишком много перестрадал от своего упорства и назад идти казалось невозможной слабостью, ко всему этому страх возврата в Доль! Поэтому я старался бороться, как мог, с охватившим меня волнением.
— Разве я когда-нибудь дурно поступал с тобой? — спросил я Дези.
— Нет, никогда.
— Почему же ты думаешь, что я способен относиться дурно к другим, особенно к маме, которую я люблю больше всех на свете?
Она посмотрела на меня грустным взглядом.
— Ну, отвечай же.
— Нет, я этого не думаю.
— Может быть, ты сомневаешься, что я люблю маму и что я нарочно хочу заставить ее страдать? Ну так, если ты меня хоть чуточку любишь за прошлое и уверена, что я не злой мальчик и ничего не делаю нарочно, чтобы причинить маме горе, не говори мне больше таких вещей. Ты, может быть, способна будешь убедить меня остаться, но я знаю наверное, что из этого выйдет одно несчастье для всех нас.
Она ничего на это не сказала, и мы шли молча, оба расстроенные и несчастные.
Я нарочно повел Дези через поле, всегда пустынное, чтобы не встретить случайно кого-нибудь из жителей Пор-Дье. Мы благополучно дошли до небольшого оврага, от которого начинался наш двор. В церкви звонили от обедни, матушка, наверно, уже вернулась домой.
Ознакомительная версия.
