Сколько времени прошло, неизвестно, но вдруг он почувствовал: что-то кругом изменилось. Поднял голову. В классе тишина. И все головы к Косте повёрнуты. А учительница смотрит на него в упор. Историчка у них пожилая, голова сплошь в седоватых кудерьках, губы строго сомкнуты. Но вот эти губы разжались:
— Дёмин, ты не слушаешь. Ты занят чем-то посторонним? Спрашиваю вторично.
Костя встал:
— Я не занят посторонним…
Книга в мгновение ока очутилась в глубине парты, под портфелем.
— После урока дашь мне дневник! Запишу замечание за невнимательность. Не забудь подать дневник!
Показалось Косте или правда щель в дверях класса стала шире и в ней что-то мелькнуло?
История была у них последним уроком. Прозвенел звонок, но никто не встал, потому что учительница ещё продолжала говорить.
Теперь уж наверняка не показалось. Все видели, как дверь распахнулась, просунулись две ребячьи головы — стриженая мальчишеская и с косичками девчонкина, — тотчас же исчезли, а створки двери поспешно закрылись.
Сидевшая через проход Света возмущённо прошипела:
— Твои уже прямо в класс лезут. Совсем их распустил!
Возразить было нечего. Действительно, обнахалились. Ну, Танька Зимкова вечно всюду суётся, но заглянул и Слава Курков — подумайте, как расхрабрился!
А ведь занятия во втором классе кончились целый урок назад. Сколько же это времени они болтаются под дверью?
Костя слегка вздрогнул. Ребята, наверно, слышали да и видели в щёлку, как он получил замечание и ему было велено подать дневник… Секунда колебания — и Костя вытащил дневник из портфеля и двинулся по проходу к учительскому столу.
Историчка уже взяла в руки журнал, собираясь уходить.
— Вера Евгеньевна, — громко сказал Костя, — вы хотели записать мне в дневник замечание! — Помолчал и добавил: — Извините, я и, правда, плохо слушал. Но я выучу.
Историчка глядела на него с удивлением:
— А я ведь забыла про твой дневник… Оказывается, ты честный человек. Так вот. За честность я не буду записывать тебе замечание. Но на следующем уроке спрошу непременно. — С журналом под мышкой она уплыла из класса.
— Чего ты выставляешься? — накинулись на Костю мальчишки. — Так уж тебе замечание в дневнике понадобилось?
Света с ног до головы мерила Костю взглядом: что-то она заподозрила — никогда прежде Дёмин «паинькой» не был.
За дверями класса его октябряток уже не было. Ясное дело — убежали, когда выходила учительница. Они стояли в сторонке у окна и при виде Кости бросились к нему.
Таня всплеснула руками. На остроносенькой физиономии изумление и уважение.
— Са-ам дневник подал! Всем расскажу, какой ты честный!
Он не ошибся: они подглядывали.
— Чего вы тут околачиваетесь? — сердито спросил Костя.
Хотел назвать их «приставучими», но наткнулся на внимательный и какой-то не простой взгляд Славы Куркова, и язык не повернулся обругать ребят.
— Мухина сегодня на «скорой» увезли! — выпалила Таня. — Вот! У него прямо на уроке так живот заболел, так заболел, что он заревел как… бегемот!
— Ира говорит: у него, наверно, аппендицит, — сказал Слава.
— Ира, конечно, в медицине авторитет, — усмехнулся Костя. — Бедняга Серёжа. Ну, а меня-то вы зачем дожидались?
— Чтобы ты сразу знал! А как же? Ира велела: «Скажите про Мухина Косте». Ей куда-то с мамой надо было идти, поэтому с нами не дожидалась.
Иру слушались, даже Толька Акимов нередко ей подчинялся.
«А ведь они сдружились! — обрадованно подумал Костя. — Прежде, может, так за Мухина не переживали бы…»
— Сейчас нам в больницу бежать? — сказал он вслух. — Нет, нельзя сразу приставать к врачам. Слава, ты близко от Серёжки живёшь, узнай у родных и завтра мне скажешь. А потом, если можно будет, мы его в больнице навестим, передачу отнесём.
Они неторопливо шли по улице.
— В этом доме Алла живёт, — показала Таня. — Урок по музыке делает. Слышите?
Через двойные рамы ничего Костя не слышал. Или у Тани был слух тоньше, или выдумывала.
«Всё равно придётся, — пронеслась мысль. — Так почему не сейчас?»
— Вот что, ребята, я сейчас зайду к Алле, посмотрю, какая она тимуровка. Только вы за мной не бегите. И не ждите! Отправляйтесь домой.
— А когда ко мне придёшь? — ревниво спросила Таня.
Бабушка Аллы Печкиной, полная, грузная, в переднике и с засученными рукавами, — видно, возилась по хозяйству, — встретила Костю приветливо:
— Проходи! Будь гостем!
— Спасибо. Я на минутку. Мне с Аллой поговорить…
— Проходи! Проходи! Аллочка скоро кончит.
Из комнаты доносились звуки пианино. Таня была права: Алла занималась музыкой.
Костя повесил пальто на вешалку, сбросил с ног сапоги, в одних носках вошёл в комнату. Ножки стульев отражались в натёртом до блеска паркете, в серванте нарядно отсвечивал сервиз, сияла крышка пианино, нигде ни пылинки.
Алла сидела за пианино на круглом табурете. Она скосила глаза на Костю, зарозовелась, склонила голову в лёгком кивке, но рук с клавиш не сняла, продолжала играть.
— А пошли покамест на кухню, — предложила бабушка. — Я там стряпаю, времечко-то бежит…
Костя прошёл за бабушкой по коридорчику. Кастрюли на кухонных полках до того начищены — смотрись в них, как в зеркало.
Бабушка обмахнула передником табуретку:
— Садись, милый.
Костя покорно сел.
— Ты, значит, будешь их вожатый? Аллочка мне рассказывала, как же! — Улыбаясь всем своим добродушным полным лицом, бабушка принялась проворно резать капусту на деревянной дощечке.
К игре на пианино присоединилось негромкое пение. Низкий голос Аллы был звучен и мягок. «А ведь здорово поёт!» — подумал Костя.
Бабушка тоже прислушалась и подмигнула Косте:
— Разучивает. Это уж она помимо музыкального задания. На школьном вечере выступать будет. Соло. А твоя как фамилия?
— Дёмин.
— А ты не бригадира ли Дёмина сынок? То-то, я вижу, лицом больно смахиваешь.
— Вы знаете моего папу?
— А кто ж его на заводе не знает? Сын мой, Аллочкин батя, в одном с Родионом Макаровичем цехе работает. Наш механиком, ваш — сборщиков бригадир. Да и парторг ихний.
Бабушка Аллы знает его папу? Костя почувствовал себя увереннее. Брякнул напрямик:
— Алла вам помогает? Ну, там пол подмести, мусор вынести…
Грузное тело бабушки заколыхалось от смеха.
— Это ещё зачем? Руки только портить. Её дело учиться и вот — музыка. У неё талант. Зачем ей в грязи копаться? Раза два Аллочка за веник ухватилась, да я отняла.
Вот оно что! Теперь понятно, почему Алла отмалчивается, когда другие ребята рассказывают, какие они «домашние тимуровцы»: Алле не дают ничего делать.
— Зачем же вы отняли? — с упрёком сказал Костя. — Ведь она вырастет белоручкой!
— Эка выдумал! Понадобится — всё сделать сумеет. Мы на своём веку намаялись, так уж внучатки пускай…
— У нас трудовое воспитание! Советская власть всё детям даёт…
Внезапно бабушка разгневалась. Швырнула на стол нож, которым резала капусту, и обрушилась на Костю:
— Будешь меня агитировать? Поросёнок ты этакий! Я Советскую власть в лесах да по болотам всю войну защищала! Когда не то что тебя не было, а мать твоя, поди, под столом пешком ходила! Хошь, свою медаль партизанскую покажу? Ты не смотри, что я сейчас… квашня-квашнёй! Сердце попорчено, с того и полнота напала! А бывало…
Бабушка задохнулась, и Костя растерянно прорвался в поток возмущённых слов:
— Простите, пожалуйста! Я же не хотел вас обидеть! Если сердце у вас испортилось, тем более Алла должна помочь. Вон у вас чистота какая…
— Для того мы и мёрзли в болотах, — не слушая, продолжала бабушка бурную речь, — и гибли, и страдали, чтобы родную власть отстоять от врага проклятого! А дети, какие тогда были по деревням, по сёлам… худые, голодные… больно смотреть…
— Я же не знал, не сердитесь! — бормотал Костя. — Алла никогда не говорила, что у неё бабушка награждённая партизанка… Я лучше пойду…
Алла посторонилась, пропуская Костю. Она стояла в дверях с разинутым ртом.
В передней Костя поспешно всунул ноги в сапоги, напялил пальто и с шапкой в руках, с портфелем под мышкой вылетел из квартиры.
Фу, как дико получилось! Что он за дурак такой! Обидел заслуженного человека, при девчонке, своём октябрёнке, спасся бегством…
Ругая себя на все корки, Костя бежал домой.
И как же он удивился бы, если б знал, что произошло, когда захлопнулась за ним дверь.
Бабушка плюхнулась на табуретку.
Сидела, отдуваясь, обмахивая передником побагровевшее лицо.
— Бабушка, ты не сердись, — просительно сказала Алла. — Он у нас такой, Костя… Немножко не такой, как все. Но он — хороший!
