Относительный успех вернул мне надежду, но это не был конец моим испытаниям. Ориентируясь на полоску света, я направился ощупью к лестнице. Дверь была, к счастью, не заперта, я толкнул ее и вышел на палубу.
Было еще темно, едва начинало светать, но я привык в ящике к темноте. Я окинул взглядом палубу – никого, ни души на ней не было, у руля тоже не было никого – экипаж покинул корабль.
Я вскочил на ют: вдали при слабом свете занимающегося утра я заметил в море черную точку. Это была большая шлюпка, спущенная с нашего корабля.
Я кричал изо всех сил, но она была далеко, а буря так завывала, что мой слабый голос не доносился до моряков.
Я был один посреди моря, на брошенном корабле, который, по всей вероятности, должен был потонуть! А между тем мое теперешнее положение мне не казалось таким ужасным, как тогда, в ящике.
Я осмотрел корабль: удар парохода пришелся поперек корпуса «Ориноко». Он сломал корму, и только чудом корабль не развалился пополам. Вероятно, он держался на плаву потому, что удар был нанесен по косой. Ванты [10] все разорвались. Большая мачта и бизань-мачта, ничем не сдерживаемые, сломались от ветра, как спички. Осталась только половина фок-мачты и целый бушприт. От парусов остался кливер и большой марсель, но разорванный в лохмотья.
Между тем начинался день. На востоке края туч озарились желтым светом, изменчивым и нестойким, который быстро погас и растворился в черном небе. Море, белое от пены, терялось вдали и при бледном свете наступающего дня казалось зловещим. Буйный ветер гнал волны.
Если экипаж покинул корабль, значит, корабль в опасности, это само собой разумеется. Предоставленный на волю ветра, без руля и парусов, он страшно раскачивался из стороны в сторону, волны яростно били в корму, точно хотели поглотить корабль. Для того чтобы держаться на ногах, я должен был уцепиться за что-нибудь. Я уже был мокр с головы до ног, словно вышел из воды.
Интересно знать, насколько серьезны повреждения? Я видел, что разбит весь борт. Но как далеко идет пролом? Доходит ли он до ватерлинии? Я не мог определить это сам. Сколько воды в трюме? Я был не в состоянии выкачивать воду, потому что насос оказался слишком тяжел для меня.
Весь вопрос теперь состоял в том, сколько времени продержится «Ориноко» и сможет ли он противостоять ветру и волнам? Что он должен со временем потонуть, в этом нет сомнения. Но, может быть, он потонет не так уж скоро и меня увидят с какого-нибудь корабля и спасут? Я не терял надежды. Если я сумел выйти из этого ужасного ящика, то теперь я должен бороться, чтобы не погибнуть.
Я кое-что понимал в том, что касается судна, по крайней мере, я знал, что если кораблем не будут управлять, то он или развалится, или опрокинется под напором волн. Я должен был стать у руля и, не заботясь о направлении, постараться воспользоваться кливером так, чтобы корабль выдерживал напор волны.
Я управлял рулем только на маленьких баркасах, и как только я взялся за колесо, оно быстро вернулось обратно и отбросило меня шагов на пять так, что я упал.
К счастью, на корабле все было предусмотрено, чтобы устоять против бури, и румпель [11] позволял безопасно управлять кораблем. Мне было все равно, куда следовать, ведь я не знал, где нахожусь, поэтому пристроил румпель так, чтобы ветер дул мне в корму.
Я вскочил на ют – корабль все уменьшался, продолжая свой прежний путь.
Моя единственная надежда была в том, что я успею увидеть плывущее судно, прежде чем мой корабль начнет тонуть, и я переместился на ют [12], чтобы лучше видеть весь горизонт в открытом море.
Мне казалось, что ветер начал стихать, была уже середина дня. Туч на небе стало меньше. Кое-где из-за них даже пробивались бледные лучи, и хотя море еще было неспокойно, но надежда не покидала меня. Если я не слишком далеко от берега, то непременно должен показаться корабль.
В продолжение трех часов я не отрываясь вглядывался в горизонт, но ничего не видел. Ветер заметно утих, море почти успокоилось. Волны уже не толкутся в беспорядке, а ритмично поднимают и опускают корабль.
Вдруг мне показалось, что я вижу на темном фоне белую точку, и эта точка растет. Это был корабль, который шел по ветру, то есть в том же направлении, что и «Ориноко».
Я бросился к румпелю, чтобы направить «Ориноко» ему наперерез, но, увы! Корабль шел на всех парусах, а у меня остался один только маленький парус, который почти не забирал ветра.
Целых полчаса я видел, как корабль увеличивался, вот он приблизился настолько, что я даже мог сосчитать его паруса. Но вскоре я заметил, что он стал уменьшаться.
Я побежал к звонку и стал с ожесточением звонить, потом вскочил на ют – корабль все уменьшался, продолжая свой прежний путь. Меня там не видели и не слышали.
Это было жестокое разочарование. Я еще с час следил за тем, как он уменьшался, пока не стал белой точкой и, наконец, не исчез совсем из поля зрения. Я опять остался один в бесконечном морском пространстве.
Мало было знать, что корабли могут проходить мимо, нужно было позаботиться о том, чтобы с них увидели «Ориноко»; недостаточно просто сидеть и ждать от них помощи – надо попытаться привлечь их внимание.
Я взял самый большой флаг, какой только смог найти в сигнальном ящике, вскарабкался на мачту и прикрепил его повыше, что было очень трудно сделать из-за качки. Хорошо, что я был приучен к подобным упражнениям. Я спустился без приключений вниз, полный надежд: этот широкий флаг, развеваясь по ветру, привлечет внимание тех, кто будет проходить мимо; его увидят и поймут, что корабль в опасности. Однако страх не проходил. Море стихало, но я знал, что в корабле есть течь, хотя ничто не указывало на то, что она увеличивается. Нужно быть готовым ко всему, ведь корабль может потонуть в любую минуту. Я собрал доски, ящики, какие нашел, связал их крепко между собой и устроил нечто вроде плота. Уже перевалило за полдень, а я со вчерашнего дня ничего не ел. Голод напомнил о себе острой болью под ложечкой.
Я решил спуститься вниз, чтобы поискать еды. Спустился я после долгой борьбы с самим собой: а что если, пока я буду внизу, покажется корабль? Однако голод превозмог страх пропустить встречный корабль. Я спустился вниз, но едва прошел несколько шагов, как услышал рычание.
Испуганный, я уже хотел было убежать, но какое-то животное быстрым прыжком опрокинуло меня. Это была собака капитана, о которой все забыли, и теперь она тоже выбралась из заточения.
Она быстрее меня взбежала на палубу, повернулась и недоверчиво на меня посмотрела. Но, вероятно, мой вид не внушал ей опасений. Она подошла, протянула ко мне свою морду, и мы стали друзьями. Она пошла за мной. Она так же, как и я, была голодна. Я нашел все, чего только мог пожелать: хлеб, холодное мясо, вино. Я брал все, что попадалось под руку, и быстро уничтожал.
Хотя я был, можно сказать, на краю гибели, но ел с большим аппетитом. Собака, сидя передо мной, с жадностью подхватывала куски, которые я ей бросал. Мы теперь были вдвоем, и я не чувствовал себя одиноким. Когда пир был окончен, собака улеглась у моих ног и так ласково смотрела на меня, что я поцеловал ее. Как ее зовут?
– Трезор! Кадо!.. Назову-ка я ее Турком.
В капитанской каюте я нашел на столе пистолеты и захватил их с собой; если увижу корабль, они мне пригодятся, чтобы привлечь внимание команды.
День склонялся к вечеру, а я не увидел больше ни одного паруса, море совсем успокоилось, осталась только легкая зыбь, да дул едва заметный ветер. «Ориноко» ведет себя пока хорошо, должно быть, течь забилась мусором во время качки, и я почти не боялся приближения ночи; мне казалось, что мы с Турком находимся недалеко от берега. Может быть, в темноте я увижу маяк, направлю туда «Ориноко», и мы спасемся.
