Я никогда раньше не видел маму такой счастливой, как в эту минуту, когда она услышала эти слова; никогда раньше она так нежно не целовала нас, одновременно плача и смеясь. Она не в силах была произнести ни слова.
Потом она стала уверять Сильвию, что та плохо поняла ее разговор с папой, что мы, к счастью, не дошли еще до такой крайности, как думает Сильвия. Мама тысячу раз благодарила нас и была очень весела весь вечер, пока не пришел отец, которому она сразу же всё рассказала. Бедный отец, он не ответил ни слова, но сегодня утром, когда мы сели за стол, то одновременно и обрадовались и огорчились: я нашел у себя под салфеткой ящичек с красками, а Сильвия — веер.
От Апеннин до Анд
(ежемесячный рассказ)
Много лет тому назад один тринадцатилетний генуэзский мальчик, сын рабочего, совершил, совершенно один, путешествие из Генуи в Америку, в поисках своей матери.
За два года до того она уехала в Буэнос-Айрес, столицу Аргентины, рассчитывая поступить там служанкой в какой-нибудь богатый дом и заработать таким образом в короткий срок столько, чтобы поправить дела семьи, которая вследствие ряда несчастных обстоятельств разорилась и попала в долги.
Не мало мужественных женщин уже проделали с подобной же целью этот длинный путь и благодаря высокой плате, которую получает по ту сторону океана прислуга, вернулись через немного лет на родину с несколькими тысячами лир.
Бедная мать плакала кровавыми слезами, расставаясь со своими сыновьями, старшему из которых было восемнадцать, а младшему одиннадцать лет, но всё-таки уехала, не теряя мужества и полная надежды.
Путешествие прошло благополучно. Сразу же по прибытии в Буэнос-Айрес молодой женщине удалось устроиться на место с помощью двоюродного брата ее мужа, торговца из Генуи, который уже давно обосновался в Америке. Она поступила служанкой в одну аргентинскую семью, где ей щедро платили и хорошо к ней относились, и начала аккуратно переписываться со своими. Ее муж, как было условлено, писал ей письма через посредство своего двоюродного брата, которому и она вручала свои ответы. Тот пересылал их в Геную, часто прибавляя еще и от себя несколько строк.
Получая восемьдесят лир в месяц и ничего не тратя, жена через каждые три месяца отправляла домой кругленькую сумму, так что ее муж, который был честным человеком, мало-помалу расплатился с самыми неотложными долгами и начал восстанавливать свое доброе имя.
Вместе с тем он работал, и всё, таким образом, шло хорошо. Он надеялся, что жена его скоро вернется, потому что дом казался пустым в ее отсутствие и младший сын, который горячо любил свою мать, особенно грустил без нее и не мог примириться с тем, что она так далеко.
Но примерно через год после отъезда семья получила от матери коротенькое письмо, где говорилось, что она не совсем здорова, а потом письма совсем прекратились. Два раза писали они двоюродному брату, но он не отвечал. Тогда они написали в ту аргентинскую семью, где служила их мать, но так как они перепутали в адресе имя, то письмо их так и не дошло и они напрасно ждали на него ответа.
Опасаясь какого-нибудь несчастья, они написали итальянскому консулу в Буэнос-Айрес, прося его навести справки. Через три месяца консул ответил им, что, несмотря на объявление в газетах, никто не явился и никто ничего не сообщил. Впрочем, иначе и не могло быть еще и потому, что бедная женщина боялась, нанимаясь в служанки, запятнать честь своей семьи и скрыла поэтому от хозяев свое настоящее имя.
Прошли еще месяцы, — никаких известий!
Отец и оба сына страшно волновались. Младший мальчик приходил в отчаяние, которого не в силах был побороть. Что делать? К кому обратиться? Первой мыслью отца было отправиться самому на поиски своей жены в Америку. Но работа? И кто за это время содержал бы его мальчиков?
Старший сын тоже не мог уехать, так как он только что начал кое-что зарабатывать и поэтому нужен был дома. Так они и жили, в постоянной тревоге, каждый день говоря всё о том же или молча глядя друг на друга.
Наконец однажды вечером Марко, самый младший, решительно сказал:
— Я поеду в Америку разыскивать маму.
Отец с грустью опустил голову, но ничего не ответил. Конечно, он понимал горячий душевный порыв сына, но в тринадцать лет, одному, поехать в Америку, куда целый месяц пути, было совершенно невозможно.
Но мальчик терпеливо продолжал настаивать на своем. Он говорил об этом и сегодня, и завтра, и во все последующие дни, говорил совершенно спокойно, рассуждая как взрослый человек.
— Покидали же свою родину, — говорил он, — другие, которые были еще моложе меня. Вы посадите меня на пароход, а там я доеду, как и все. А в Буэнос-Айресе мне нужно будет только отыскать лавку дяди. Там столько итальянцев, кто-нибудь покажет мне дорогу. А когда я найду дядю, то, значит, я найду и маму. А если я не найду его, то пойду к консулу, и он отыщет аргентинское семейство. Если же что-нибудь со мной случится, то там, говорят, для всех есть работа, найдется она и для меня, и я сумею заработать себе хотя бы на обратный путь.
И так, мало-помалу, ему удалось почти уговорить своего отца. Отец уважал его, знал, что у Марко есть здравый смысл и мужество, что он привык к лишениям и жертвам и что все эти хорошие качества еще усилятся, когда перед ним будет стоять святая цель — найти свою мать.
А тут случилось еще, что друг одного из их знакомых, капитан парохода, услышав эти разговоры, предложил достать для Марко даром билет третьего класса до Аргентины. И тогда, после еще некоторых колебаний, отец, наконец, согласился; было решено, что Марко поедет. Уложили в мешок его платье, дали ему немного денег, адрес дяди и в один прекрасный апрельский вечер посадили на пароход.
— Марко, сынок мой, — сказал ему отец, стоя со слезами на глазах на сходнях готового к отплытию парохода и крепко целуя своего сына, — мужайся. Ты едешь со святой целью, и бог поможет тебе.
Марко был мужественный мальчик и готов был ко всем трудностям путешествия, но когда он увидел, что за горизонтом исчезла его прекрасная Генуя и что он в открытом море, на огромном пароходе, окруженный крестьянами эмигрантами, один, никому не знакомый, с маленьким мешочком, где спрятано всё его богатство, его неожиданно охватило уныние. В течение первых двух дней он лежал, свернувшись на носу судна, почти не прикасаясь к пище и чувствуя огромное желание плакать.
Разные печальные мысли приходили ему в голову, и особенно упорно возвращалась к нему самая грустная, самая страшная мысль, что, может быть, его матери нет больше в живых.
В своих бессвязных, тяжелых снах он видел всегда лицо какого-то незнакомца, который смотрел на него с состраданием, а потом шептал ему на ухо: «Твоя мать умерла». И тогда Марко просыпался с подавленным криком.
Однако, когда вышли из Гибралтарского пролива и глазам Марко открылся Атлантический океан, к нему вернулось немного мужества и надежды.
Но это было краткое облегчение. Огромное морское пространство, всегда одно и то же, всё увеличивающийся зной, грустное настроение всех этих бедняков, которые его окружали, и чувство собственного одиночества снова заставили мальчика приуныть.
Дни шли за днями, ничем не заполненные, однообразные, и ему казалось, что он уже целый год на море.
Каждое утро, просыпаясь, Марко снова пугался, видя, что он один, среди беспредельных вод, на пути, в Америку. Чудесные летающие рыбы, которые время от времени падали на па лубу, великолепные тропические закаты с их огромными облаками цвета крови или раскаленных углей, фосфорическое сияние воды по ночам, когда, казалось, весь океан загорался, как огромное море лавы, — всё это представлялось ему не действительностью, а каким-то чудом, которое снилось ему во сне. Временами погода портилась, и тогда Марко вынужден был целые дни оставаться в каюте. Там всё качалось и падало, люд стонали и проклинали свою судьбу, и Марко казалось тогда, что настал его последний час. Потом наступали дни, когда беспокойное море приобретало желтоватый оттенок, зной становился невыносимым и тоска беспредельной.
Тянулись бесконечные мрачные часы, и истомившиеся пассажиры, неподвижно лежавшие на палубе, казались мертвыми телами. А путешествие всё не кончалось: море и небо, небо и море, сегодня, как вчера, завтра, как сегодня, — еще раз, всегда, — вечно. Долгие часы простаивал Марко, облокотившись на борт, с изумлением смотря на это не имеющее границ море, и смутно думал, о своей матери, пока глаза его не закрывались, голова не склонялась и он не погружался в сон; а тогда он опять видел лицо незнакомца, который смотрел на него с состраданием и повторял ему на ухо: «Твоя мать умерла!»
При звуках этого голоса Марко вздрагивал просыпался и снова начинал грезить с открытыми глазами и вглядываться в однообразный горизонт.
