– Могу, – ответила она.
Щепка надолго замолчала, и поскольку на лице ее не отражалось ни малейшей мысли, я даже подумал, что она заснула с открытыми глазами, а потом стала бредить, потому что беззвучно зашевелила губами. Оказывается, она считала прошедшие годы.
– Первый курс, когда я не училась. Потом еще раз первый курс. Потом я училась почти два года. Потом не училась. Отними три года от нынешнего. Даже больше.
Я сообщил ей, что три года с лишком назад Люся ушла на работу и не вернулась домой, пропала без вести.
– Как? – без особых эмоций спросила Щепка. Глаза ее затуманились, рот стал кривиться, но она не заплакала. Лицо снова стало походить на маску. – Значит, доконал он ее?
– Кто? Руслан? – спросил я.
– Он говорил, из-под земли выну. Она хотела бежать, но у него руки длинные. Предупреждал ведь: «Не достанешься мне – не достанешься никому». Она думала, он пугает, а ее не надо было пугать, она и так была перепугана.
Щепка разговаривала будто сама с собой. Я сел на край кровати и даже тихонько встряхнул ее за плечи, чтобы обратить на себя внимание.
– Почему она не попросила помощи? Ты ведь знаешь, у нее был муж, мои родители ее любили. Милиция, наконец…
– Стыдилась. Не хотела. Она любила мужа и дом ваш любила. Она спряталась там, как в крепости. Но враг пришел, и она, чтобы крепость защитить, себя сдала.
Это было похоже на бред. Разговоры утомили Щепку, но тон лица у нее стал живее. Она попросила пододвинуть к кровати стул и принести воды. Я хотел уточнить про крепость и врага, но она вопроса не услышала – была занята своими мыслями.
– Не верится, – отрешенно сказала она. – Он ей сказал: «Я тебя в Пятигорск увезу, и никто нас не найдет». А может, в Кисловодск… Или в Пятигорск?
– Да здесь он, Руслан. В Петербурге.
– Значит, и она здесь. Милиция искала?
– Милиция не знала про Руслана. Про него вообще никто из нас не знал.
– У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, – ни к селу ни к городу дрожащим голоском пропела Щепка, и по ввалившимся щекам потекли медленные слезы.
– Ладно, – сказал я, – мне пора. Больше ничего конкретного не можешь сказать?
– Что?.. Он ее любил.
– Кто, Руслан?! – разозлился я. – Он ее… – Я поискал подходящее слово и нашел: – Надругался над нею! Вот что он сделал. Он ее чуть до сумасшедшего дома не довел.
– Да, поломал, как игрушку. Но он ее любил. Я не верю, что он мог ее убить. Может, она сама? Она же была не от мира сего. На ней была печать нездешности. Он – страшный человек. Но он не убил бы ее.
– Возможно, но Люси нет, и я хотел бы знать, что с ней случилось. Может, он и не убийца, но к ее исчезновению имеет самое непосредственное отношение.
– Почему не я? – спросила Щепка, и слезы снова покатились из мутных глаз. – Знаешь, как она всех вас уважала, Бога за вас молила! Теперь вы ее ищете. А я никому не нужна, и мне никто не нужен. И вот же – живу.
На часах было ровно шесть. Видимо, на электричку я уже не успевал, но я решил попробовать, а нет – ехать на следующей.
– Значит, про вашу последнюю встречу точнее не можешь сказать? В каком месяце это было?
– Весной. Я дневник тогда вела. Он рассыпался по листочкам. Они и сейчас где-то в книгах и бумагах, но надо все-все перебрать, чтобы найти один листок.
– Постараешься? – спросил я без надежды, и она обещала. – Это мой петербургский телефон. Буду в городе через полторы недели. Позвони, если найдешь что-нибудь важное.
На грязной бумаге, которой был покрыт стол, так и не найдя ручки или карандаша, я написал черным жирным карандашом для подводки глаз: «ЛЕША, ЛЮСИН БРАТ, ИЛИ ЕГО ТЕТЯ – ДИАНА НИКОЛАЕВНА». Дальше номер телефона и помельче: «Прощай, прощай и помни обо мне!!! Ты обещала».
– Я не забуду, – сказала она. – Мы подружились, когда в институт поступали, наверное, потому, что тезки. У нас же и отчество одинаковое. А давно ты здесь?
– Вчера вечером пришел.
– Тебя, наверное, все это неприятно поразило? Извини.
– Поправляйся, – сказал напоследок дурацкую фразу.
Я летел к метро, все еще смутно надеясь успеть на свою электричку, и так хорошо было на свежем воздухе после этой темной норы и тяжелой ночи, где пробудилась к своей потусторонней жизни Щепка – уродливое отражение молодой и прежде, наверное, хорошенькой девушки.
На свою электричку я опоздал. Она показала мне хвост. Я видел, как исчезли буквы и цифры на электронном табло у платформы. Тут же выскочили другие, и прозвучало раскатистое: «Граждане пассажиры, со второго пути, левая сторона, отправляется пригородный поезд с конечной остановкой Пупышево».
По толпе возле платформ будто расческой кто провел. Люди со связками досок, саженцами, котами в корзинах, с гружеными тележками, а также мужик с тумбочкой в обнимку устремились на пустой перрон второго пути. Все они ехали в Пупышево, туда, где жила Козья мать, телефон которой Люся записала в шифрованном списке. Не собирался я встречаться с Козьей матерью, но до моей электрички в Шапки оставалось почти два часа, а еще вероятнее, меня заразил торопливый бег пупышевцев, так что, сам не знаю почему, я тоже побежал вдоль вагонов. В толчее старуха споткнулась о чужую тележку и рассыпала из корзины свою хурду-бурду. Я поставил ее на ноги и помогал собирать полураздавленные луковицы цветов и головки чеснока, пока основная масса людей не всосалась в вагоны. Это было время, когда я мог еще опамятоваться, но, запихнув старуху в электричку, сам вошел за ней. Двери закрылись, электричка тронулась.
Видно, не судьба была попасть мне сегодня в Шапки. Впрочем, решил я, к вечеру, возможно, и доберусь до своей тетки. Я так думал, но не верил в это.
Мест в вагоне уже не осталось. Сетки под потолком были забиты рюкзаками, ящиками, корзинками, поэтому я кинул свою сумку в ноги и спросил у парня моего возраста, далеко ли до Пупышева.
– Часа два в лучшем случае, а в худшем – около трех. Смотря сколько электричка простоит в дороге.
– А кондуктор здесь ходит? Не успел взять билет.
Парень посмотрел на меня свысока и заявил:
– Билет стоит двенадцать тысяч, а штраф – восемь. Жди контролера.
– Скандала не будет? – поинтересовался я.
– В облом им скандалить, – покровительственно сказал парень.
В смысл ответа я не проник, посему не без волнения стал ждать контролера.
Народ расположился кто спать, кто читать, кто сюсюкать над чужой собакой, а кто тупо смотреть в пространство. К Рыбацкому, где граница города, вагон набился дополна. Спрессованная людская масса покачивалась в общем ритме, а сидящие там и сям горячо обсуждали проблемы строительства и огородничества и рассказывали друг другу, что у них на участке выросло и почем нынче вагонка и навоз.
Лес, проплывавший за окном, поредел, началось открытое рыжее пространство с тонкими и поломанными, как спички, стволиками берез. Над этой плешью, словно туман, висел дымок. Горел торф. Через час пути я одеревенел и физически и морально, но тут, к счастью, многие высадились, и я успел плюхнуться на освободившееся место. Оно было почти символическим: большую часть скамейки занял огромный мужик, неловко раскорячивший ноги. Ему было лет за шестьдесят, морда породистая, шевелюра для его возраста богатейшая. Густая прядь падала на лоб, щеки бриты, а на подбородке была борода, делавшая его похожим на Клавдия или Полония. Мужик не был зловредным, он попытался подвинуться, чтобы я мог удобнее сесть, и я заметил, что вместо одной ноги у него протез – не гнется.
Я надеялся, что контролер не придет. Мы ехали уже час сорок пять.
– Скоро Пупышево? – спросил я у Полония.
– Через пятнадцать минут, – низким бархатным голосом сказал он.
Но тут, как назло, отъехав от станции Войбокало, мы простояли двадцать минут в ожидании пассажирского. Через полчаса я опять поинтересовался у Полония, скоро ли Пупышево.
– Теперь скоро. Подъезжаем к Новому быту. Сто первый километр! – Он многозначительно поднял вверх палец. – Сюда ссылали проституток и тунеядцев, чтобы не портить в городе красоту жизни. А нас сослали на десять километров дальше.
– В болото загнали, а кругом столько пустующих земель. Себе-то они поставили дачи на Карельском перешейке! – мгновенно возбудился сосед напротив, спокойно до того дремавший.
– А что вы хотели? – откликнулась интеллигентного вида тетка у окна. – Мы же люди второго сорта. И нас таких – почти вся страна.
– Теперь такая пересортица случилась, что мы уже и на третий сорт не тянем. Отходы! – визгливо сказал сосед напротив.
– Ничего подобного, – сочным баритоном возразил Полоний, – мы им показали, на что способен русский человек. И коммунистам, и демократам! Без дорог, без денег целый дачный город забабахали! Сказка!
Народ начал стаскивать с полок свои рюкзаки и корзины, пришли в волнение собаки, все кругом зашевелились. Человек, пробиравшийся к дверям, желчно процедил:
