— А надо мной все смеются, что маленький, — сказал один мальчик. — Вот я к Камке пойду, и он всем скажет, что я уже взрослый, большой и сильный.
— Кто — он — скажет?
Мальчик замялся. Они переглянулись. Потом пошептались. Потом второй, чуть постарше, сказал мне серьезно и даже строго:
— Женщинам нельзя говорить. Но тебе скажем, потому что ты — воин. Только обещай молчать.
Я кивнула со всей серьезностью. Тогда они оставили котел, подошли ко мне вплотную и, приблизив свои чумазые, усатые мордочки, прошептали:
— Камка на самом деле не камка. Это только девчонкам так говорят, чтобы не трусили. А камки на самом деле никакой нет.
— А кто есть? — спросила я тоже шепотом.
— Это самый великий воин. Он — Кам.
Я кивнула, пряча улыбку, и светлая радость озарила меня. Солнцерог поднялся над небом, и в какой-то прозрачной слабости я поняла, что сейчас, вот уже скоро, я покину людей и вновь возвращусь на кручу, к своей радостной доле.
Много позже я узнала, как погиб Зонар: ээ-борзы забрали его, когда в долине появилась Очи. Столь велика была его страсть и, верно, огромна радость, когда он увидел ее, что духи спустили лавину, и она погребла охотника — его землянка была под склоном. Очи видела это, но не успела ничего сделать. Она искала, но духи открыли ей только горит и лук Зонара, а позже — останки мужа Антулы. Снег вынес их откуда-то сверху, где он погиб. Это была шутка ээ-борзы. Очи расскажет мне все это только однажды и запретит вспоминать когда-либо. На горит Зонара поставит свою накладку. Лук, прекрасный лук лучшего охотника, будет при ней всю жизнь.
Ильдаза жива и ныне; путь ее к Бело-Синему еще долог. В ту же осень она вышла замуж. Ее муж был менялой на осенних ярмарках, он получал шелк за то, что находили его старшие сыновья в земле, — краски и камни. Ильдаза стала ему второй женой и, говорили, была счастлива, живя в богатой семье. Войны избегла она, а после я сама спасла ее от смерти. Ильдазу бережет Бело-Синий.
Согдай тоже вышла замуж: я сдержала свое обещание и успела попросить отца о муже для нее. Уже через луну ее выдали за хорошего, вдового, немолодого воина. Отец рассказывал, что этот человек имел много скота и большие табуны, с которыми кочевал вместе со своими сыновьями и их семьями. Его шатру нужна была хозяйка. Он с радостью взял в жены деву, победившую на скачках, а мой отец дал за ней приданое — хорошего жеребца-полукровку. В станах они не жили, только на праздник спускались с дальних кочевий, и дурная слава не увязалась за Согдай на продутые ветрами степные склоны. Я думаю, она была счастлива покинуть всех и жить среди табунов. Я увидела ее снова только через несколько лет, за миг до ее воинской кончины.
Талай бился с Ануем. Они бились на клинках, оба жестоко ранили друг друга, но не смогли убить. Отец остановил бой, присудил Аную переселиться в другой стан и там искать себе охотничьи места, какие позволят местные охотники.
Только все это было уже без меня. Мы же втроем сразу после праздника вернулись на кручу и прожили там все лето, продолжив ученье.
Сперва жили одни, без Камки, так как она давала посвященье мальчикам. Это были тяжелые, тревожные дни. Как не было дружбы меж нами троими, так розными мы и оставались. Очи после гибели Зонара сильно переменилась, как будто на несколько лет старше стала; молчаливая, замкнутая, целые дни проводила одна в тайге, на охоте или в скитаниях со своим ээ. Я ничего ей не говорила, только с грустью, бывало, смотрела на нее вечерами, когда сидела она возле огня, точила свой меч и лицо ее было резкое, отрешенное, и одна, затаенная, но сжигающая ее мысль тлела на дне глаз. Мне казалось, я знала, что это была за мысль, к чему с такой страстью стремилась она, но даже заговорить об этом не хотела. Помню, однажды она поймала мой взгляд, подняла глаза, усмехнулась невесело и сказала:
— После первого боя меч уже больше не будет сиять. Так у вас в станах говорят?
И я удивилась, что она о том же думала, что и я.
Еще больше, чем раньше, невзлюбила она Ак-Дирьи. Они постоянно ругались, и мне огромного стоило труда собрать их вместе для общих занятий. Как избавления от этого гнета ждала я Камку — и боялась прихода ее. Все не могла себе простить отрекшихся дев, мучилась, себя в том виня, и, быть может, от этого пережила тяжелую болезнь на исходе зеленой весны, когда дождями был полон воздух.
Один только раз знало мое тело болезнь, но и того, думала, не переживу. Девы меня выхаживали, а сколько лежала я без памяти, не знаю. Разных видений была полна моя голова, каких и не осознать, но чаще других мерещился ээ-торзы — красный гриф, обнимающий крыльями наши горы.
Наконец, я очнулась: показалось, что кто-то зовет меня. В пещере было сумрачно, девы спали, костер не горел. Я лежала, глядя на рисунки на сводах, и радость начинала наполнять мое тело — радость здоровья и вернувшихся сил. Но тут снова показалось, будто кто-то меня позвал, я поднялась и вышла из пещеры.
Было раннее утро раннего лета. Солнце заливало тайгу теплом и светом, пели птицы, и я стояла, оглушенная яркостью красок, не понимая, как успел преобразиться мир. Вот, казалось, только недавно был ясен свет меж деревьями и лишь зеленый туман укрывал склоны — а уже все шумит, опушились лиственницы, и темные кедры осветились новой хвоей. На скалах цветут цветы, и даже колючие кусты укрыты ими — и все это случилось сразу, как от одного дыхания Бело-Синего.
Но вот третий раз окликнули меня по имени, как будто бы в голове оно прозвучало, — я перевела взгляд и увидела Камку у склона. Она строгала ветку, и щепки летели в небольшой, на солнце невидный костер. Я обрадовалась, быстро спустилась и подошла.
— Вернулась? — сказала она, не глядя на меня и продолжая свою работу. Она сказала это как всегда строго, но мне показалась радость в ее голосе, и я разулыбалась от того, что заметила, что она мне рада.
— Нет, это ты вернулась! — ответила я. — А я все эти дни здесь была.
— Будешь мне сказки рассказывать, — проворчала Камка. — Все эти дни, пока горело твое тело, я искала тебя по имени, но нигде не находила. В окрестных горах, в дальних горах — ни один ээ не слышал про тебя. Только потом мне донесли, что ээ-торзы Хозяин забрал тебя в свой чертог и там сохранял твою душу, пока болеет тело. Видимо, крепко полюбилась ты ему, — сказала она и подняла глаза. — Только я бы поостереглась такой любви, — добавила после. Я растерялась и не знала, что отвечать. — Те, ладно! Что суждено — на коне не объехать. Иди сюда, дева, будем тебе первого Солнцерога на руку сажать!
— Сейчас? — изумилась я, но спорить не стала, сняла куртку с одного плеча и ближе к ней села.
У Камки все оказалось готово: черная краска из сажи и тонкая большая игла. Сначала нарисовала она на запястье кистью ветворогого Солнце-Оленя с закрученными ногами, неясно и грубо, толстым слоем жирной краски, так что я, наблюдая за ее работой, даже расстроилась — некрасив показался мне этот олень. Потом она взяла иглу, дунула на нее, что-то шепнула и вдруг резко и больно уколола в рисунок. Я вскрикнула и отдернула руку. Капелька крови темного цвета выступила из-под краски. Камка расхохоталась, схватила мою руку, притянула с силой и принялась наносить быстрые, точные уколы, хотя и не такие уже болезненные.
— Те, царевна, да ты не проснулась еще! — в каком-то веселом, бешеном возбуждении, через смех говорила она. — Все, как на призрака, на меня смотрела. А я вот она, я вернулась. Сейчас первого тебе Солнцерога поселим!
Я молчала, морщась и вымучивая из себя улыбку. Когда спустились из пещеры девы, на опухшей руке уже проступал мой первый олень, и его появление из месива краски, из грубого рисунка было как чудо. Красив вышел он: тонкий, стройный, с летящими ногами, острыми копытцами и заломленной черной головкой. Тяжелые рога на спине, из-за бешеного бега кажется, что рогов четыре. На каждой веточке — лепесток огня-солнца. Он же — как клюв грифона ээ-торзы. Прекрасный вышел олень.
Так вернулась Камка и снова взялась за наше ученье. А в полнолуние повела на лунный утес. Не разводя огонь, мы сели, обернув лица к лесу, и смотрели, как серость поглощает краски гор, как тени выползают из складок мира, в которых проводят весь день.
— Я хочу, чтобы вы задавали мне вопросы, — сказала Камка, когда мы достаточно отдохнули и успокоили ум. — Многое вы уже знаете. А вопрос, заданный вовремя, больше откроет, чем долгая учеба. Сегодня я отвечу на все.
Мы молчали, собирая в головах то, что хотели узнать. Очи была, как всегда, первой.
— Как попасть в мир ээ-борзы? — спросила она то, о чем только и думала.
— Узнать дорогу не сложно, — ответила Камка, ничуть не удивившись. — Но те, кого уносят они, не приходят назад. Ты это знаешь. Легче заставить их выйти самих и служить тебе, чем сойти в мир борзы.
