— Слон? Какой слон? Зачем слон? Сейчас война, немцы под городом, а он лезет со слоном.
Орлов поворачивался и уходил. И стучался в другую дверь.
— Я детский дом эвакуирую, — кричали на него здесь, — ты что, хочешь, чтобы я детишек бросил ради твоего слона?
В третьем месте его приняли за сумасшедшего.
— Все будет в порядке, — сказали ему, — иди домой, успокойся. И не думай о слоне.
— Как же не думать о слоне?
— Очень просто. Взять себя в руки. Мобилизовать все силы. И не думать о слоне.
Орлов плюнул и поплелся прочь.
Слон стоял на цепи. Он сохранял спокойствие. Лишь изредка поднимал ухо, прислушиваясь к шагам, к голосам, к несмолкаемым звукам фронта.
Вечером Орлова снова позвал директор:
— Ты что, решил слона подарить немцам?
— Нет.
— Чего же ты, на самом деле, тянешь? Может быть, поручить это дело другому?
— Нет. Нет!
Даже сквозь густую темную щетину было видно, что Орлов побледнел.
— Я сам… До утра управлюсь.
— Ладно, — ответил директор. — До утра. Только отведи его подальше. В какой-нибудь буерак… Люди жгут горючее. Взрывают электростанции, мосты, институты. А он не может слона… Мне тоже жалко, но сейчас не время жалеть…
Директор говорил как-то неестественно, он повторял чьи-то чужие слова, но старался их выдать за свои.
— Словом, отведи его в буерак.
— Хорошо. Отведу.
— Смотри, Орлов! Время военное, строгое.
— Да, да, — сказал Орлов и зашагал прочь.
Карман ему оттягивали тяжелые обоймы, по пяти патронов в каждой.
Директор все-таки поджег свой цирк. Выгнал беженцев. Прикатил бочку керосина, облил шатер и поджег. Пламя быстро полезло ввысь. В шатре образовались выгоревшие провалы, обнажился каркас. Цирк сгорел, как парусный корабль, подожженный вражеским ядром.
Афишный клоун с улыбкой пропал в огне. Едкий дым поднимался в небо. К вечеру шатер догорел. На его месте образовался черный круг, от которого едко пахло гарью.
Они двинулись в путь на рассвете. Орлов отстегнул железную цепь и освободил слона. Потом набросил на спину Максиму попону, навьючил на него два мешка отрубей, ведро, коричневый чемодан с никелированными застежками.
— Пойдем, Максим, — тихо сказал Орлов, и слон качнул головой, будто хотел сказать: «Пошли, раз надо!»
Они вышли на улицу.
Редкие прохожие не обращали внимания на шагающего слона, как будто это был не слон, а собака или лошадь. Людей занимало только то, что имело отношение к войне, несло тревожные перемены, угрожало жизни. Им было не до слона.
Орлов и Максим не сразу вышли из города, а свернули на берег. Они остановились перед холмиком, обложенным свежим дерном. Орлов наклонился и задумчиво провел рукой по траве. Рука стала влажной от росы. Слон переступал с ноги на ногу.
— Прощай, Зина, мы пошли, — тихо сказал Орлов и оглянулся на Максима.
«У слона бронированная кожа. Только между глазом и ухом есть нежное место: одной пули достаточно». Орлов не понял, почему он подумал об этом. Обоймы неприятно оттягивали карманы, ему захотелось выкинуть их, но он не сделал этого.
Когда они вышли из города и очутились на шоссе, поток беженцев пришел в движение. Лошади, повозки, коровы, детские коляски, овцы, грузовики, велосипеды, телята, собаки — тысячи мог, колес, копыт, палок; голоса людей, плач маленьких, грохот колес, цокающее многоточие копыт, мычание и блеяние — множество разных красок, перемешанных, потускневших от пыли, лишенных всякой гармонии, — все это, живое и неутомимое, двигалось в одном направлении, на восток, навстречу убежищу, безопасности, жизни.
Никто не удивился, что рядом идет слон — утратили способность удивляться.
Чей-то глухой голос заметил:
— Крупная скотина. Ее бы на немцев напустить.
— Обыкновенный африканский слон, — отозвался высокий костлявый старик.
И белая старушка пролепетала:
— Господи боже мой, у людей горе, а он слона водит.
Худой сутулый мальчик, трясущийся на груженой фуре, сказал своему соседу:
— А по-немецки слон — дер элефант.
Немецкая речь еще не вызывала к себе ненависти.
Слон не забегал вперед и не отставал. С молчаливым достоинством шагал он рядом с коровами, лошадьми, козами, с легким шуршанием опуская тяжелые ноги. В его походке было обреченное спокойствие.
Люди несли на себе все, что можно было унести, на что хватало сил. Порой их выбор падал на самые необыкновенные вещи. Высокий костлявый старик нес на спине картину Шишкина «Утро в сосновом бору». Картина была в потрескавшейся тяжелой раме, и веревка больно резала плечо. Но старик нес картину не как смиренный несет свой крест, а как вызов войне, несогласие с нею. Пот блестел на его висках, сердитые желваки ходили под впалыми щеками, а за спиной перевернутые медведи тянули морды к небу.
Женщина в темном платке сидела на повозке, прижимая к себе горшок с фикусом. Большие мясистые листья ударяли друг о друга. Зачем ей понадобился фикус?
Объяснить все это можно было только фанатическим и вместе с тем естественным стремлением людей сохранить из мирной жизни все, что им было дорого. Скарб. Хлеб. Книги. Цветы.
Орлов должен был сохранить слона. Никто не давал ему такого приказа. Напротив, приказ был — уничтожить. Но молчаливый униформист по-своему распорядился судьбой Максима. В этом огромном молчаливом существе сейчас сошлись главные чувства Орлова. Максим был частью Зининой жизни, единственной частью, которую еще можно было сохранить от пуль и пожаров.
Когда поток останавливался, Орлов кормил слона отрубями и бегал с ведром к колодцу, чтобы напоить его. Иногда, если привал был долгим, он уводил слона к реке. Максим спускался с берега и шел до тех пор, пока вода не доставала до живота. Тогда он начинал пить, а потом поливался, а заодно поливал ребятишек, которые приходили смотреть, как слон купается.
На водопое к Орлову подошел парень в ватнике.
— А пахать на нем можно? — спросил он, кивая в сторону слона.
— Не пробовал, — ответил Орлов.
— А по-моему, можно, — парень прищуренным глазом рассматривал Максима. — Только б он борозду не портил ножищами. Его и в комбайн можно впрягать заместо трактора… И много надо харчей, чтобы прокормить такую скотину?
Орлов недовольно повел плечами — навязался ты на мою голову! — но сказал:
— Восемь килограммов отрубей, хлеба полпуда, сено, рис, ведер пятнадцать воды.
— Пятнадцать ведер! — Парня больше всего удивили пятнадцать ведер. — Баню можно справить с пятнадцатью ведрами! У меня бык четыре выпивал. Хороший бык… черный, с белыми пятнами. И дорого за слона просят?
— Дорого! — рассердился Орлов. — Десять тысяч рублей золотом.
— Зо-ло-том! Дорого! — Парень произнес эти слова с таким видом, словно собирался купить слона для хозяйства, но слон оказался не по карману.
— Полпуда хлеба — это можно, — рассуждал он сам с собой, — но десять тысяч золотом… У нас колхоз небогатый.
В это время с дороги закричали:
— Тронулись! Тронулись!
И Орлов со слоном поспешили в строй.
Иногда навстречу беженцам попадались воинские части. Тогда поток сворачивал в поле или вытягивался в струнку, пропуская идущих на запад. Слон занимал бойцов.
— Вот это противогаз! — кричал ушастый боец в большой, налезающей на глаза пилотке. Его круглые мальчишеские глаза весело блестели.
И все сразу обратили внимание, что голова слона в самом деле похожа на большой противогаз. А что, если под этой несуразной огромной маской скрывается очень симпатичное лицо с коротким носом?
Боец совсем недавно был мальчишкой и, как видно, озорным. Он тут же расстегнул брезентовую сумку и натянул на себя противогаз. И сразу стал похожим на слона. И они зашагали рядом: четвероногий слон и двуногий слоненок.
Может быть, это была последняя шутка солдата.
За полдень к Орлову на кривых ногах подкатил низкорослый мужик с редкими, коричневыми от табака зубами, с выпуклым кадыком.
— Слушай, хозяин, у меня лошадь пала… Мне тягло нужно.
— А я здесь при чем? — спросил Орлов, ему не сразу пришло в голову, что коричневозубый имеет виды на слона.
— Я твоего… в телегу впрягу, — сказал мужичок.
— Это не вол и не лошадь, — отрезал Орлов.
— Где я тебе возьму лошадь? А? Отвечай. Сейчас не время разбираться. Впрягай.
Мужичок лез на Орлова с кулаками. Униформист отстранил его и зашагал дальше.
— Впрягай! — требовал мужичок.
— Отстань. Лошадь уморил, а за слона я отвечаю.
— Граждане! Что ж это получается? — закричал коричневозубый. И кадык, как поплавок, запрыгал под кожей. — Выходит, человек пусть пропадает, а слон топает?!
Колонна загудела:
— Давай, давай, не задерживай!
