Когда Тимка выплыл из-за поворота, он понял, что глупости в жизни мужчин случаются не только в кино.
Алька переодевалась на берегу. Наверно, она думала, что Тимка уплыл к деду ловить рыбу, а может, еще что… Но это не главное… Трава была ослепительно… Трава была ослепительная, как… Трава была зеленая, как… как… Алька стояла спиной к реке и смотрелась в маленькое зеркальце. А потом прыгала на одной ноге, вытряхивая из ушей воду, и вновь смотрелась в зеркало.
Тимка перестал плыть. Ноги коснулись дна.
Трава была зеленая, как… такая зеленая. И небо такое… В жизни никогда не бывает такого неба. А Алька прыгала, словно загорелый кузнечик, и смотрелась в зеркало. А волосы у нее были светлые, выгоревшие на солнце и длинные. И мокрые. В жизни никогда не бывает таких волос. Но это не главное… Было очень тихо. Гудела болтливая трава. Тимка по щиколотки увяз в тине. А Алька стояла на берегу, как загорелый кузнечик. Тонкая. И вдруг оглянулась. Тимка почему-то не утонул со стыда. Стыда не было. Алька испуганно улыбнулась и растерянно опустила руку с зеркальцем. Зайчик брызнул в траву. Тимка тоже испуганно улыбнулся и, выдернув из тины ноги, поплыл за поворот. А за поворотом спал дед. И храпел. Просто сидел себе на солнышке разомлевший старик и просто спал.
— Дед, — прошептал, вылезая на берег, Тимка.
— А? — дед вздрогнул и сразу сел.
— Дед, — шепотом спросил Тимка, — что ж ты спишь, дед?
— Не кричи, — шепотом сказал дед, — всю рыбу распугаешь.
Тимка вдруг сделал сложное сальто или нечто в этом роде и упал рядом с дедом. Дед подозрительно покосился на Тимку. Тимка вытащил из воды удочку. На крючке обмяк сомлевший червяк.
— На такого даже я не позарился бы, — сказал Тимка.
— Он замаскировался, — вздохнул дед. — Он в глубокой засаде. — И, отобрав удочку, закинул ее обратно в реку.
— А помнишь, как ты в третьем… нет, во втором, классе германскую серию на окне расклеил?
Ага, — весело подхватил Тимка, — ты тогда сказал, что приличные гены обошлись без меня… Ругался.
— Я не ругался, — возразил дед, — я тогда был в таком состоянии, что уже не ругался.
— А я все про Гену думал. Ну, думаю, Генка приличный… Обидно так было… — частил Тимка.
— Мы все делаем поздно, — заметил грустно дед невпопад.
Тимка осекся. Тревога, прозвучавшая в голосе деда, заставила его сердце сжаться. Где-то далеко закуковала кукушка. И куковала, слава богу, долго. Хоть это и глупая примета! Вернулась стрекоза и, вновь нахально усевшись на поплавок, закачалась…
— Дед, а ты стихи знаешь? — спросил Тимка.
— Очень немного, к сожалению, — вздохнул дед. И улыбнулся. И у Тимки отлегло от души.
— Прочитай, — попросил Тимка.
— Вот стихи, написанные тоже в дороге, — сказал дед, — и я их люблю.
Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,
Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!
Препровождаешь жизнь меж мягкою травою
И наслаждаешься медвяною росою.
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
Но в самой истине ты перед нами царь:
Ты Ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен!
Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен
Что видишь — все твое, везде в своем дому,
Не просишь ни о чем, не должен никому.
Дед надолго замолчал.
«Кузнечик дорогой…» — Тимка поджал колени и, обхватив их руками, стал смотреть на воду, на круги, разбегавшиеся от танцующей на поплавке стрекозы.
«Кузнечик дорогой…» — Тимка смотрел на воду и улыбался.
— Ты, Дед, не бойся… — произнес наконец Тимка.
— А я и не боюсь, — улыбнулся дед, — просто я огорчаюсь.
— Знаешь что, — сказал Тимка, — пошли… Хватит тебе спать. Там… и Алька одна, и вообще.
Дед смотал удочки, и они пошли. А червяков из банки выпустили на свободу. Повезло червякам, что и говорить.
Алька стояла у погасшего костра и перемешивала золу длинной обуглившейся палкой-кочергой.
— Бьюсь… — дед опустил на землю пустое ведерко. — Бьюсь об заклад: в этой реке полно рыбы. Однако сегодня возобладали гуманные мотивы. Вследствие чего популяция местной фауны сохранена в неприкосновенности.
Алька перестала задумчиво «кочегарить» и мельком глянула на Тимку. Тимка был серьезен.
— Не клевала рыба, — перевел он речь деда.
— В другой раз… — начал дед.
— А я уже думаю, что вас так долго нет, — Алька облегченно улыбнулась. И открыто посмотрела на Тимку.
Тимка слегка покраснел и сказал:
— Так дед же… Он же… дед ведь пока всю рыбу не выловит… Он же, как этот… фанат. Его же никак не отвлечешь.
Дед оглянулся на Тимку и задумчиво произнес:
— Мне всегда было интересно, когда все врут и никто не краснеет.
— Почему это не краснеют? — Тимка действительно покраснел.
— Мне всегда было интересно, когда все врут и никто не краснеет.
— Почему это не краснеют? — Тимка действительно покраснел.
Мнительная Алька поглядела на деда, на Тимку и тоже вдруг залилась краской. И вдруг так саданула «кочергой» по золе, что Тимка попятился.
— А я с… дедом… это… — выдавил Тимка и тихонько возненавидел свой неповоротливый язык и всего себя, дурацкого, неуклюжего, совсем не мужественного. А наоборот, такого… прямо никакого…
— А я гуляла, — нашлась Алька.
Тимка сглотнул. «Если б эта Алька еще была б хоть некрасивая какая», — с безнадежной тоской пронеслось у него в голове.
— Я купался… — выдавил Тимка и, решив уточнить, добавил: — Там… в этой… в реке… — И тут же испуганно подумал: «Что я сказал?! Она, конечно, сразу подумает… что я нарочно, хотя я это сказал просто так. Тем более, что я… А она подумает — нарочно. Как будто специально, как будто намекая… Как будто…» Тимка жалостно вздохнул.
— А я гуляла, — повторила Алька, настойчиво взбивая из золы гоголь-моголь.
— А я… купался… там, — повторил Тимка и вспомнил, что он это уже говорил.
— А я гуляла, — сосредоточенно повторила Алька, как на допросе.
«Кажется, сейчас помру», — подумал Тимка и принялся лихорадочно искать, что бы сказать, но, как назло, в голову лезло идиотское «я купался»… Но неожиданно Тимку осенило:
— Где? — спросил он. — Где гуляла?
— Там, — кивнула в сторону леса Алька.
И вновь стало тихо. Пауза длилась. Она уже стала шире той черты, когда еще можно было что-то сказать. Она стала красноречивой, потом тоскливой, потом подозрительной…
Тимка внутренне собрался. Нужно было говорить. Что? Набрал побольше воздуха и очень громко произнес, почти прокричал:
— Погода сегодня хорошая…
— Хорошая… — эхом отозвалась Алька.
— А вчера был дождь… ночью, — сказал Тимка.
— Дождь, — повторила Алька.
В этот критический, кошмарный момент вернулся дед, который отходил к машине.
— Ландыши, ландыши, теплого мая привет… — пел дед.
Он сунул Тимке котелок и велел сбегать за водой, Алька вцепилась в спасительную пачку макарон, и обстановка разрядилась. А сам дед принялся разжигать новый костер. И он поступил очень мудро. Любовь любовью, а есть все равно хочется.
Обед прошел в тихой дружелюбной атмосфере.
После обеда день продолжался. Солнце перекатилось на другую сторону реки. Дед лежал, удобно облокотившись, и размышлял:
— Вот если бы я курил, так сейчас бы закурил для полного ощущения…
— Курение — яд для вашего организма, Евгений Иванович, — заметила Алька.
— Дед, одна капля никотина убивает лошадь. Все знают, — подтвердил Тимка.
— Это какого-нибудь плохого никотина капля… Ну, там «Примы» или «Астры», а вот, к примеру, капля «Герцеговины Флор» никого не убивает. Хотя, — спохватился дед, — курение, конечно, отрава и эта… пакость. Не курите, дети!
— Ты не бойся, дед, — успокоил Тимка, — я уже бросил.
Дед зевнул:
— Вот если бы я не спал, можно было бы… — дед вновь зевнул, — посмотреть место, где шведы форсировали Десну, когда шли к Полтаве. Петровские редуты называется… — дед опять зевнул. — Редутов, конечно, нет, а место осталось. За третьим дубом. Какие редуты!.. Потрепали при переправе нервы Карлу XII…
— Что ж ты, дед, зеваешь, когда спал все утро? — спросил ехидно Тимка. — Что ж ты зеваешь? Конечно, нужно немедленно идти и посмотреть. Правда, Алька?
— Конечно, Евгений Иванович… С познавательной точки, — подтвердила Алька.
— Знаете что? В моем организме какое-то странное смущение… Разбалансировка основных функций… Вон, вдоль берега в горку… залезете на вершину — самое место. Из-за речки шли шведы. Здесь на бугре стояли наши. А я пока… — Дед зевнул и напялил на глаза газету.
— Всё, — сказал Тимка, — он все сказал. Пошли?
— Если б я так много спала, у меня были бы мешки под глазами, — укоризненно сказала Алька.
