Покончив с примерами, Ваня заявляет самоотверженно:
— Напишу-ка я еще строчку цифры восемь!
— Стоит ли, Ванюша? Ты долго занимался.
— Напишу! Чем больше написать, тем скорее научишься, Галина Ивановна говорит.
Нахмурив светлые брови, он с важным видом — сам захотел! — пишет целую строчку цифры восемь. И, к удивлению бабушки, совсем неплохо.
— Подумать только! — восклицает Ваня. — Я ведь даже точку не мог правильно поставить куда надо. А теперь какие красивые восьмерки пишу!
— Расхвастался, — смеется бабушка.
У нее такое чувство, будто она притащила десять ведер воды с колонки из-под горы. Убирая тетради в портфель, оба счастливы.
Ваня обнимает, гладит и целует бабушку, приговаривая:
— Баба ты моя, баба!
Верность мальчишек не выдержала столь длительного испытания: они убежали. Убедившись в этом, Ваня спокойно ест персики и виноград. Потом выходит из дому, милый, кроткий мальчик. Через минуту выходит и бабушка.
— Эй, баба! — Оклик откуда-то сверху.
Бабушка поднимает глаза, и ноги у нее слабеют, от испуга перехватывает дыхание.
На высоте не менее трех с половиной этажей висит, вытянувшись в струнку, тоненькая фигурка. Это Ваня прицепился двумя руками к одной из верхних веток высоченного лоха. Ванины ноги в сандалиях болтаются в воздухе и кажутся двумя нитками.
— Сейчас же слезай! — тихим, каким-то нутряным голосом с трудом произносит бабушка. — Не-мед-лен-но!
Без сил она опускается на скамейку под каменным забором и прикрывает глаза. Когда Ваня подбегает к ней, весело смеясь, бабушка хватает его за руку — и это такая цыплячья лапка держалась там в вышине за ветку! — несколько раз сильно шлепает по штанам и сердито кричит:
— Вот бы ты оборвался и убился бы! И что бы было?
— Наверно, я был бы убившийся, — резонно отвечает Ваня. — Но я же никогда не оборвусь.
4
Вот неожиданность! Ваня открывает глаза и видит высокую застекленную дверь. А за дверью — крыши, крыши, крыши. Белые на зеленоватом холодном небе. Ваня становится в кровати на колени и, вытягивая шею, издали засматривает в стекла, отгораживающие его от белых крыш.
— Снег! — вполголоса произносит он взволнованно. — Баба, это снег?
Никто ему не отвечает. Бабушки в комнате нет. На диване спит мама. Во сне лицо у нее безмятежное. Наверно, ей снится, что все растения выросли такими, как она хочет, и что Ваня здоров, не балуется и ни одна буковка не вылезла у него за линейки.
Ваня вылезает из кровати и бежит к стеклянной двери. Теперь видно не только крыши, а и самые дома. Желтые, серые, коричневые. В стенах домов окна. Окон такое множество, что, может, тысяча. Уже рассвело, разве совсем немножко сумерки, но во многих окнах горит электричество — не успели или забыли потушить лампу. В одном окне Ваня видит дяденьку — он ходит по комнате, в другом — девочка сидит за столом и что-то ест. Рядом стоит женщина. Все они маленького роста, потому что до них далеко. Между Ваней и этими людьми — глубокая пропасть. Ваня будто стоит ка высокой скале, а под ним горные отроги, заколдованные в дома. На дне пропасти чернеет тротуар. По нему движутся человечки. Человечки и на тротуаре и в домах. Если окон тыща, а в каждом окне живут по двое, как Ваня с мамой, или по трое, то человеков получается тыщи две-три. А если еще у кого есть и папа, то это сколько же народу под этими крышами, припорошенными снегом, на которых, как ставшие дыбом волосы, торчат между трубами антенны?
Входит бабушка и смотрит на пустую кровать, потом видит Ваню. Тощий, в пижамке, он стоит у балконной двери с изумленным лицом.
— Босиком на холодном полу! От двери дует! — Бабушка подхватывает Ваню под мышки и тащит его к кровати.
— Первоклассника на руках носишь, — сонно бормочет с дивана мама. — И не вздумай его одевать. Пусть сам. Он и так лодырь.
Бабушка целует сидящего на кровати Ваню, приглаживает ему спутанные мягкие волосы. Глянув на повернувшуюся на другой бок дочь, натягивает Ване чулки и шепчет:
— Не шуми! Пусть мама поспит. У нее отпуск, надо ей хорошенько отоспаться.
— Баба, с какого класса принимают в юннаты? — тихонько спрашивает Ваня. — Вот в зоосаду.
— Вообще с шестого. Уже и с дикими зверями. Ну а так и со второго класса бывают юннаты. Особенно в деревне. С утятами, с цыплятами возятся. — Бабушка расправляет на Ване рубашку, перекидывает ему через плечи и застегивает лямки коротких штанов. — Иди умываться. Только к Алеше в комнату не входи. Там все разложено, вчера не успели собрать…
Как ящерка, выскальзывает Ваня из бабушкиных рук, одним прыжком достигает двери Алешиной комнаты, распахивает ее и жадно оглядывает письменный стол. Россыпь невиданных, непонятных и тем более потрясающих сокровищ на столе: приборы и приборчики, всякие металлические штучки, коробочки, обрывки кинопленки, будто темные тонкие плоские змейки, карандаши, листки бумаги…
— Не вздумай хотя бы пальцем прикоснуться! — Бабушка берет Ваню за плечи и выводит его из комнаты.
— Не вздумаю! — со вздохом твердо говорит Ваня.
Кому не хочется все потрогать, пощупать, повернуть винтики, покрутить каждое колесико! Но если Алеша велел не прикасаться, то о чем разговор? Невозможно обидеть Алешу, маминого младшего брата, и его товарищей. Они такие все большие, прямо великаны — Ваня им по пояс. Они инженеры, все умеют и очень добрые. Вчера вечером пустили Ваню в свою комнату. И он сидел среди этих великанов на диване, равный среди равных. На самом удобном месте сидел, прямо против стенки, на которой был приколот лист ватмана. В комнате потушили свет. На Ванино плечо легла рука Вовы, самого доброго из всех «Алешкиных мальчиков», как говорят бабушка и мама Ната, — Вовы, с которым можно как угодно возиться, прыгать на его плечах, бороться и обо всем с ним разговаривать. На листе бумаги появился светлый прямоугольник. И вдруг случилось настоящее чудо. Ваня увидел длинную деревянную лестницу, освещенную солнцем, а по лестнице сбегает Алеша, высокий, худой в спортивном костюме и с фотоаппаратом через плечо. Вдруг Алеша остановился на ступеньках, посмотрел на пораженного Ваню и засмеялся, зубы его заблестели на солнце. А вслед за Алешей идет Вова, лучший из «Алешкиных мальчиков», и еще другой Вова, не такой черный и высокий, а светлый и пониже ростом. А внизу лестницы сверкает, вся в бликах, река. И вот уже все в лодке, плывут по реке, гребут веслами изо всех сил, потому что против течения. По берегам лес, густой-прегустой, сплошь из островерхих елок. Ваня сидит с вытаращенными глазами, вне себя от удивления: вот же они все — Алеша, и оба Вовы, и Петя — сидят в комнате рядом с ним, а вон они же плывут по реке!
Не выдержав, Ваня вскакивает с дивана, расталкивает чьи-то большие колени, бежит в кухню, где бабушка готовит ужин, кричит в восторге:
— Там телевизорик, баба! И там, оказывается, Алеша и все остальные! Иди смотреть! Мама, жаль, в театре…
Торопливо прокричав необыкновенную новость, он несется обратно в комнату, полную чудес. Место его занято, но Вова, тот, что черный и веселый, подхватывает его к себе на колени. Не спуская глаз с экранчика, на котором Алеша и его товарищи вытаскивают лодки на берег, Ваня гладит рукой немного колючую щеку того самого Вовы, который на экране подталкивает лодку. Чудеса, чистые чудеса!
— Мяса в тебе, брат, маловато, — раздается над Ваниным ухом голос Вовы. — А жиру так ни на копейку.
От избытка чувств, до краев переполненный удивлением, Ваня гладит Вове то одну, то другую щеку и не подозревает, что легкое прикосновение его руки вызывает у двадцатипятилетнего парня странное ощущение: ему и смешно и жалко почему-то.
— Потолстеть надо, Ванька, слышишь? — тихонько говорит Вова. — Что ж макароной-то быть? — С любопытством, с потеплевшим сердцем он рассматривает украдкой детское ухо, освещенное лучом от киноаппарата, тонкую шею, чувствует под рукой худые плечики: ишь ты, человечек!
Все это было вчера, а сегодня Ваня давится манной кашей и уверяет бабушку, что уже съел двадцать шесть ложек. Аппетит у Вани скверный, да ему еще и очень некогда. Скорей надо забраться на антресоли. Там можно сделать темноту, закрыв дверцы с обеих сторон, и вдруг очутиться где угодно: в крепости, в пещере, в глубоком ущелье.
По десять раз в день Ваня с ловкостью обезьяны взбирается по стремянке на антресоли и там превращается в капитана, в космонавта, в охотника, в самого главного командира, в рыцаря Дон-Кихота, в Буратино и даже в Карабаса Барабаса. Тогда он рычит и бушует на антресолях — ловит Буратино и его друзей. Припасены у него и ружье, и кортик, и пистолет, и необходимейшие вещи на свете — веревки и палки. И только одного нет на антресолях: мальчишек. Ни Коли Быхова, ни Сережки Богданова, ни Вовы Соловья, ни Виталика. Это колоссальный недостаток прекрасного места — антресолей. Но тут уж ничего не поделаешь: не привезли с собой в Ленинград мальчишек — такая жалость!
