А что в это время делается в горах! С дикими воплями носится ветер по скалистым хребтам, с треском ломая столетние дубы и сосны, пригибая к острым камням податливые березки, сбрасывая в пропасти многопудовые известняковые глыбы.
Немало натерпится страху одинокий путник в этакую непогодь в Жигулевских горах. А еще хуже, если придет ему в голову шальная мысль в такое время переходить известную в этих местах Жигулевскую трубу — овраг, отделяющий гору Лепешку от Молодецкого кургана. Зимой по этой «трубе» студеные долинные ветры Жигулей с ураганной силой несутся к Волге, сметая все на своем пути. Здесь нередки случаи, когда ветер валит с ног лошадей, перевертывает сани.
Давно, когда Иван Савельевич был еще молодым человеком, прихватила однажды его в горах непогода. В сумерках возвращался он с дровами в деревню. Тихий вначале, ветер все усиливался, срывал с широких сосновых лап снежные комья, ледяным дыханием обжигал лицо.
Иван Савельевич то и дело понукал коня. Но воз был тяжелый, и лошадь шла медленно. Вдруг совсем неожиданно повалил снег. За какие-нибудь десять минут дорогу замело, и лошадь остановилась. Иван Савельевич выпряг сани, держа в поводу, по пояс проваливаясь в рыхлые сугробы, стал пробираться к опушке.
«Если бы не молодые годы, пропал бы я тогда», — подумал Савушкин.
Он начал дремать. Ему уже мерещилось, что идет он по полю и светло-зеленая с золотым отливом пшеница волнуется под ветром, то вздымаясь, то опадая, словно взад-вперед ходят ленивые волны, как вдруг Набоков запальчиво сказал:
— А это посмотрим! Дайте сюда поршневой палец... Иван Савельевич очнулся, приподнял голову:
— Андрей, ты не спишь? Никто не ответил.
«Тоже, видать, из неспокойных, и ночью тракторами грезит», — подумал Савушкин и стал медленно погружаться в глухую, липкую тьму.
Спали они всю ночь тревожно. Одолевал холод. Особенно сильно донимал холод Леню. Короткая кожаная куртка и мешок грели плохо, и мальчик часто просыпался. Дрожа всем телом, он садился и поджимал к груди закоченевшие колени.
Рядом в темноте ворочался Набоков. Он то негромко стонал, то бормотал что-то неразборчиво и сердито. Раза два Леня окликнул тракториста, но тот не отозвался.
Проснулся и Савушкин. Он крякнул, завозился и тоже сел.
— Кто зубами щелкает? — спросил Иван Савельевич и, вытянув руку, схватил Леню за локоть. — Ты, Ленька?
Мальчик ничего не ответил.
— Ну ты, голова, и того... — проворчал Савушкин и расстегнул шубняк. —Садись ко мне на ноги... ближе.
Он завернул Леню в широкие полы шубняка.
А над Волгой по-прежнему бушевала непогода. Но где-то совсем рядом задорно журчал ручей. И было отрадно слышать в этой непроглядной мгле беспокойной ночи веселую песню побеждающей весны.
— Леня, ручеек... слышишь? — шепотом спросил Иван Савельевич.
Леня не ответил. Он уже спал, уткнувшись лицом в мягкую шерсть теплого шубняка.
Савушкину было неудобно сидеть, хотелось положить ноги на другое место, но он боялся потревожить мальчика и не шевелился.
* * *
К утру стихло, но не прояснилось. Небо было затянуто линючими облаками, низко нависшими над землей и закутавшими в свое лохматое одеяло вершины Жигулевских гор.
Встали на рассвете и долго отогревались у костра, хмурые, молчаливые.
— Ночка... — протянул Иван Савельевич и, опускаясь на корточки, поглядел из-под густых бровей на Леню и Набокова.
Мальчик стоял возле тракториста, сидевшего на кучке хвороста, и широко открытыми глазами смотрел куда-то в одну точку.
Набоков сидел неспокойно, то наклоняясь вперед и поправляя палкой плохо горевшие сучья, то поворачиваясь к огню спиной и пожимая широкими плечами.
Внезапно Савушкин поднялся и зашагал к берегу. Остановившись у глинистого обрыва, он медленным взглядом обвел реку.
По Волге во всю ее непомерно огромную ширину несло лед. Льдины терлись одна о другую, задевали краями о берег, налезали на песчаные отмели, и над рекой стоял ровный глуховатый шум. Сырая, туманная пелена еще висела над противоположным берегом, и горы были видны нечетко, как будто их закрывал кисейный полог.
— А рано еще, — сказал Набоков, подходя к берегу. Иван Савельевич не спеша достал карманные часы на мягком черном ремешке:
— Десять минут восьмого. — И, помолчав, добавил негромко, как бы для себя: — Дома сейчас я бы на конюшне побывал и в кузницу заглянул. Без дела, скажу тебе, жить совсем невозможно. Вот вечером легли, а заснуть не могу. Ну чего, спрашиваю, тебе надо? Семена у тебя готовы — сам по зернышку отбирал. На бригадном дворе, в сарае — хозяйский порядок. Тут тебе не только весенний инвентарь к делу приготовлен — тут тебе и жнейки и сортировки на полном ходу. А кони, если желаешь знать, такие, что никакой критики не боятся. Вот какие кони... Получается все как надо, а душа не на месте. Ну, скажи, не на месте, да и только!
Взгляд Ивана Савельевича упал на протянувшуюся под берегом зубчатую полосу песка с торчавшими кое-где по ней молодыми тополевыми кустами. У него зашевелились и полезли вверх брови.
— Прибыль-то какая! Ну и ну... — покачивая головой, сказал Савушкин. — Вчера вон тот куст на сухом месте был, а за ночь он в воде очутился... Хворосту надо больше натаскать, а то скоро тут вокруг все затопит.
— А я думал, к утру непременно мороз тяпнет. Эх, и холодище был! — проговорил Набоков, потирая руки.
— Это от ветра. Ветер весь лед сломал, — сказал Иван Савельевич. — Тепло будет. Всю ночь где-то рядом ручей журчал.
Они вернулись к затухающему костру. Леня сидел на кучке хвороста и спал, уткнувшись лицом в колени.
— Малый-то наш, как куренок, свернулся. Разобрало в тепле, — вполголоса заметил Савушкин; вокруг глаз у него собрались ласковые морщинки.
Леня поднял голову и, оглядевшись, торопливо выпрямился. Заспанное лицо его с полуоткрытым ртом, яркими и свежими, словно красная смородина, губами застенчиво улыбалось.
Савушкин шагнул к мальчику, собираясь что-то ему сказать, но внезапно отшатнулся назад и схватился рукой за грудь.
— Что с вами? — встревожено вскричал тракторист и неловко поддержал Ивана Савельевича за плечо.
Подбежал и Леня.
Иван Савельевич шумно вздохнул.
— Напугал я вас? — виновато спросил он и опустился на хворост. — Это у меня сердце... Шалит иной раз...
Во время завтрака он старался не глядеть на Леню. Только один раз украдкой бросил он на мальчика быстрый беспокойный взгляд.
«Почему я вчера не заметил сходства? Глаза и губы... и улыбка эта. Ну вылитый сынок, когда он таким же вот шустрым пареньком был!» — думал с тоской Савушкин, уставясь на потускневшие угольки и чувствуя, как все еще учащенно бьется встревоженное сердце.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВОДА ВСЕ ПРИБЫВАЕТ
С утра солнце пряталось где-то за светлыми, полупрозрачными облаками. Но к обеду день разгулялся, и прямо над рощей в далекой голубой вышине засверкало солнце. Стало совсем тепло. Запахло талой землей и прошлогодними листьями. От Волги потянуло прохладой, приятной и освежающей.
В роще было необыкновенно шумно.
— Ленька, ты чего там возишься? — закричал раскрасневшийся Набоков, взваливая на плечо тяжелую вязанку хвороста. — Я пошел!
За высокими березками мелькала тонкая фигурка Лени с охапкой валежника в руках. Мальчик торопливо шагал к старому покосившемуся осокорю, возле которого лежала кучка дров.
— Я тоже сейчас! — звонкий голос Лени разнесся по всей роще.
— Отстаешь, — усмехнулся тракторист, направляясь к поляне.
— Это еще посмотрим, кто отстанет! — запальчиво ответил Леня. — Правда, Иван Савельевич?
— Я тоже так думаю, — подал голос Савушкин. — По всему видать, что мне быть последним. Где за вами, молодыми, угнаться!
На шум прилетела сорока. Она - опустилась на самое высокое дерево и стала осматриваться по сторонам. Потом, осмелев, непоседливая птица перелетела на нижнюю ветку, с любопытством поглядела на людей, никогда раньше не бывавших здесь в такое время, и вдруг, взмахнув крыльями, громко, во все горло прокричала: трра-а!.. трра-а!..
— Я вот тебя! — сказал Савушкин и замахнулся на нее хворостиной.
Но сорока нисколько не испугалась. Она перелетала с дерева на дерево, все время стараясь держаться неподалеку от людей, и беспокойно вертела головой, уставясь вниз то одной бусиной черного глаза, то другой. Сорока точно высматривала: нельзя ли чем поживиться?
Схватив первую попавшуюся под руку палку, Леня запустил ею в привязчивую птицу. Сорока взлетела и, возмущенно стрекоча, опустилась на соседнюю березку.
Посмеиваясь, Иван Савельевич заметил:
— Не зря в народе говорят: любопытна, как сорока!.. А эту белобоку кто-то уже проучил за нахальство и воровство, да, видно, мало!
