— Интересно, — сказал Мишка.
И все сказали:
— Интересно.
Леденчик спросил:
— Какой она будет, наша история?
Но этого пока никто не знал.
Маленькая секретная дверь
Мишка идёт по улице. Пахнет растаявшим снегом. Приложил ладонь к стене серого дома — стена тёплая, шершавая. В граните сверкают блёстки. Прошла невысокая женщина в расстёгнутой шубе, она улыбалась сама себе. Мишка подшиб носком ботинка прозрачную ледышку, ледышка покатилась далеко по тротуару.
Мишка встал под крышей, чтобы солнечные холодные капли падали ему на голову. И они падали одна за другой прямо на букву «М». Мишка достал из кармана зелёное стёклышко и стал смотреть сквозь него. Зелёный трамвай тянулся в горку. Зелёная очередь за керосином, и у всех зелёные бидоны. Зелёный почтальон с толстой зелёной сумкой на боку.
Мишка шёл всё быстрее, потому что про себя он пел быструю песню: «Ваша подруга Рита очень на вас сердита». Когда Мишка был маленький, мама пела ему эту песню, чтобы он быстрее уснул. Ей, наверное, казалось, что если петь быстро, то он и уснёт быстро. «Рита и крошка Нелли пленить его сумели, и он в любви им клялся обеим». Но Мишка и тогда не любил спать, он всегда боялся проспать что-нибудь самое интересное. «При свете лунном кружатся пары, бьют тамбурины, звенят гитары. Ваша подруга Рита очень на вас сердита». Кто эта Рита и почему она сердится на свою подругу, он не знал. «Денег у Джона хватит, Джон Грэй за всё заплатит, Джон Грэй всегда таков!»
Вот тут из переулка и вышел тот самый метростроевец, за которым Мишка бежал в самом начале повести. Метростроевец зашагал впереди Мишки, шляпа лихо заломлена, сапоги с отворотами в грязи. Конечно, Мишка припустился вслед. Человек шагал широко, и Мишке приходилось бежать.
— Можно вас спросить? — запыхавшись крикнул Мишка. Но прошёл трамвай, и метростроевец не услышал. Он вошёл в небольшой дом. Мишка успел прочитать на двери вывеску: «Редакция газеты «Проходчик». Мишка нырнул внутрь и остановился.
В редакции трещит пишущая машинка, и воздух синий от табачного дыма. Мишка нерешительно встал у двери. Метростроевец куда-то исчез. За столами сидят люди. Девушка перестала печатать на машинке и посмотрела на него круглыми тёмными глазами.
— Мальчик, тебе что?
Она похожа на деревянную матрёшку. Прямой пробор, круглое лицо, тонкие брови, на щеках румянец. Только матрёшка толстая, а девушка худенькая.
— Метростроевец пропал. Мы пишем историю, а как её пишут, не знаем. Понимаете?
— Конечно, нет, — сухо сказала Матрёшка. — «Пишем историю»!.. О чём историю? И как вы пишете, если не знаете, как её пишут?
Мишка понял, что Матрёшка здесь самая главная. Она говорила авторитетно, и он не знал, что отвечать.
Матрёшка встала и подошла к Мишке поближе.
— И почему все идут в редакцию? Компрессор встал — в редакцию. Спецовок не хватает — в редакцию. Плывун — к нам. Транспорт — к нам. Почему?
— Не знаю. — Мишка развёл руками и честно посмотрел на суровую Матрёшку. Он и правда не знал.
В комнате много столов. Человек с завязанной щекой кричит в телефон:
— Восьмая-бис! Восьмая-бис! Информацию о проходке! Сводку! Проходку!
За столом, накрытым газетой, женщина в зелёной кофте, как у мамы, что-то пишет на листе, задумывается и грызёт конец жёлтой ручки, а потом опять быстро пишет. Вид у неё отрешённый, печальный, как будто в комнате тихо.
Мишка не сразу разглядел ещё одну дверь в глубине комнаты. Её было плохо видно из-за дыма. Дверь низкая, с чёрной ручкой. Вот куда скрылся метростроевец, за которым Мишка бежал.
Он ринулся вперёд, но остановился перед этой дверью. К самой середине кнопкой был приколот лист бумаги. На нём скалил зубы ужасный череп, под ним — две окрещённых кости и написано: «Не входить под страхом смерти!!!»
Мишка затоптался на одном месте, он почувствовал, что по спине пошёл сквозняк. Что-то жуткое напомнила ему эта маленькая дверь со страшной надписью.
— Что же ты молчишь? — спросила настойчивая Матрёшка. — Так мы не договоримся ни до чего: я спрашиваю, а ты молчишь.
Мишка показал пальцем на дверь с черепом. Матрёшка пренебрежительно махнула рукой, как будто во всём этом не было ничего особенного. И тут громкий голос, перекрывая шум, сказал:
— Милочка! Срочно четыре экземпляра.
— Мельниченко всегда всё срочно. Человек-молния. — Матрёшка с размаху села к своей пишущей машинке.
— Бунт на паруснике, — сказал человек, и тут Мишка узнал его. Это был лохматый, тот самый Мельниченко, с которым Мишка разговаривал около молочной в Долгом переулке.
— Мишка из пятого класса! — обрадовался Мельниченко. — Пришёл. Ты просто молодец.
— Так это он к тебе пришёл, — сказала Милочка. — А толкуешь непонятно: история, история. Так бы и сказал: к главному редактору товарищу Мельниченко. Я бы уж сама догадалась: где Мельниченко, там всегда какая-нибудь история.
— Четыре экземпляра срочно, — сурово сказал Мельниченко.
И Мишка подумал, что Милочка-Матрёшка, может быть, и не самая главная в этой редакции. Она замолчала и стала печатать. Нельзя было уследить за её пальцами, они взлетали над машинкой, раздавался сухой треск — и страничка была отпечатана.
Мельниченко увёл Мишку в угол и посадил на стул, а сам уселся на стол.
Человек с завязанной щекой кричал в телефон:
— Сводка! Проходка! Погонные метры! А я говорю: сводка!
— У него зубы болят? — спросил Мишка.
— Да нет. Он телефонную трубку шарфом к уху привязывает. Плохо слышно, он орёт, берёт информацию в завтрашний номер. Одной рукой записывает, а другой придерживает листок.
Мельниченко закурил, в комнате стало ещё больше дыма.
Мишка хотел спросить про страшную дверь, но не решился.
— Рассказывай, Мишка из пятого класса, что привело тебя в этот сумасшедший дом?
Мишка рассказал, что они пишут историю метро.
Мельниченко погасил окурок, спрыгнул со стола и сказал завязанному:
— Тихоталь, дай закурить.
Не переставая кричать: «Сводка! Проходка!», Тихоталь достал из кармана пачку папирос и протянул Мельниченко. Ещё больше дыма стало в комнате.
— Слушай, Мишка. Вы придумали замечательно. Великолепно. Знаешь, я, как и ваша учительница, сроду не писал летописей и понятия не имею, как их писать. Но я журналист, и я знаю одно: надо поговорить с живыми людьми. С теми, кто строит метро. Где находить людей — скажу. Дам имена и адреса. Приходите, буду помогать. Но запомни: метростроевцы — люди очень занятые. Расспрашивать можно, а надоедать нельзя. Такое правило. Вот тебе два адреса для начала: знатный проходчик — Катаманов и инженер Самойлов.
— Катаманов! — Мишка понял, что сегодня день совпадений. У каждого человека изредка бывают такие дни. — Это же нашей Катерины отец. Мы с Катькой в одном классе учимся — вот так я сижу, а так она.
— Восхитительный случай, — сказал Мельниченко. — Я записал тебе номера шахт. Только через дорогу переходи осторожно.
— Да я уже в пятом классе, — обиделся Мишка.
— Вот забыл. Извини.
— Мельниченко! — позвала Милочка-Матрёшка. — Готова твоя передовая. Интересно написано.
— Спасибо, милая Милочка.
— Я тебе не милая. — Милочка отвернулась.
— Мельниченко, — спросил Мишка тихо, — это она не приходит и не приходит?
— Проницательный ты человек, — сказал Мельниченко, — историк Мишка из пятого класса. — Мельниченко вздохнул. — Пока, Мишка из пятого. Заходи. Катаманову от меня привет. Пусть дочь Катерина и возьмёт у него материал. А ты валяй к инженеру Самойлову. Я его завтра увижу, предупрежу. Пока.
Николай Трифонович Катаманов сидит за столом, накрытым зелёной клеёнкой в цветочках и пьёт чай из толстой кружки. Ручка у кружки отколота, он обхватил горячую кружку руками и от удовольствия и тепла прикрыл глаза.
Он громко откусывает сахар.
Катя сидит напротив отца и не отрываясь смотрит на него. У отца широкие плечи, ноги в тёплых носках вытянуты под столом. Чай горячий, баранки свежие, а сахару сколько хочешь. Хорошо, когда отец дома. А то как уйдёт к себе на шахту, так и не приходит сутки, а то и больше.
— Папка, почему ты пьёшь вприкуску? У нас сахару сколько хочешь.
— Привык. — Отец поглядывает сквозь пар на синюю прозрачную сахарницу. — Долго было не сколько хочешь, а теперь привык, мне так вкуснее. Ты, Катерина, пей внакладку. И хлеб маслом потолще намазывай. Я иногда думаю: твои дети, наверное, станут есть каждый день один только шоколад и мармелад. А по праздникам тогда что? По праздникам мороженое и пирожное.
Катя машет руками: придумает папка, у неё и детей никогда не будет, она и замуж никогда ни за что не пойдёт. Ей уже одиннадцать лет, а в неё ещё никто ни разу не влюбился. В Таню Амелькину всё время влюбляются, почти все мальчишки из класса. Подумаешь, красавица!
