— Все то ж. Фельдшер давеча к отцу приходил. Говорит, теперь насовсем увезли.
— Помрет, значит?
Мальчишка резко обернулся. На тонкой загорелой шее напряженно вздулась жила.
— То есть как это — помрет? — строго и недовольно спросил он.
— Ты ж сам говоришь…
— Говоришь, говоришь! Мало чего болтают… Я б этому фельдшеру!..
Мальчишка озабоченно подергал вожжами и тихо, так, что Ванята едва расслышал, произнес:
— Вернё-о-тся! Обратно сбежит наш Платон Сергеевич…
За поворотом дороги, там, где кончалась лесная полоса, показались избы Козюркина. Деревня засела меж двух отлогих холмов. Внизу петляла небольшая речка. В темной воде мерцали серебряной подкладкой листья густой, разросшейся по берегам лозы.
Мальчишка ткнул куда-то в сторону кнутовищем и сказал:
— Вона тетка Василиса бежит. Видите?
По дороге, выбирая тропку посуше, бежала полная женщина в красной косынке. Она подбежала к телеге, распахнула руки.
— Ах ты ж, боже ж мий! — запричитала она. — Ах ты ж, Ваняточка мий! Ах ты ж риднесенький!
Выпустив Ваняту, тетка Василиса принялась за мать. Когда первый прилив радости прошел, она села в телегу, ткнула в спину мальчишки пальцем и крикнула:
— Та чего ж ты стоишь? Та гони ж ты ее, проклятую!
Свистнул кнут, и телега, кренясь и грохоча, помчала в Козюркино.
В чужом доме даже часы тикают иначе. Эти часы и разбудили Ваняту. Длинный ящик из темного дерева висел на стене. Сверкал на солнце неторопливый медный маятник. Часы ударили десять раз. Били они громко и бесцеремонно, будто сообщали, что на этом дело не кончится и, если они захотят, то могут ударить вообще сколько им вздумается.
Когда часы смолкли, стало еще тише. В избе никого не было. Только Ванята, хитрые часы и лебеди на коврике, которые плавали возле высокого белого замка.
В незнакомой избе не сразу все найдешь. Пока Ванята разыскивал в сенцах медный рукомойник, пока умывался и раздумывал о своем житье-бытье, часы успели прогреметь еще раз.
Ванята вышел на крыльцо. Слева за деревянным заборчиком зеленел огород, и там, согнувшись, полола грядки тетка Василиса.
Была она уже старая, но все еще работала в поле, кухаркой в тракторной бригаде. Когда тетка Василиса узнала, что приезжают Ванята и мать, она отпросилась у трактористов домой — приветить гостей, помочь им освоиться в чужом доме. Тетка Василиса услышала скрип двери, бросила в сторону тяпку, заторопилась к Ваняте.
— Ах ты ж, Ваняточка! Ах ты ж, боже ж мий! Та ты вже проснувся? Та що ж ты не скажешь! Та ходим же скорей в хату.
Тетка Василиса на ходу обняла Ваняту и потащила в дом.
Минута, вторая — и Ванята уже за столом. Перед ним в алюминиевых мисках — картошка, соленые огурцы с мокрыми веточками укропа, кусок жареного мяса с мозговой костью.
Ванята ест и слушает тетку Василису. Тетка завелась, и теперь ее не остановишь, пока она не выговорится.
— Та ты ж, Ваняточка, ешь! Та чого ж ты на то мясо дывишься. Ах, боже ж мий! А мать уже на ферму пошла. Така работяща, така гарна! Ах ты ж, боже ж мий!
Ванята съел, что полагалось, и снова пошел во двор. Он хотел помочь тетке Василисе в огороде, но она замахала руками: Ванята пока еще гость, пускай он лучше идет в село и там найдет себе друзей-приятелей.
— К той хате иди, — показала она на большой из красного кирпича дом. — Ха-а-роший там хлопчик живет. Батька его на ферме работает. Трунов по фамилии. Ну такый хлопчик гарный! Та чого ж ты стоишь? Ах ты ж, боже ж мий! Та йды ж ты, я тоби говорю!
Тетка Василиса столкнула Ваняту с крыльца, проводила его взглядом до самой дороги и снова пошла в огород к брошенным грядкам.
Хорошего хлопчика, о котором говорила тетка Василиса, Ванята увидел возле кирпичного дома. Он щелкал семечки, сплевывал шелуху и смотрел на приближавшегося Ваняту. Мальчишка был в длинных брюках и белой, застегнутой на все пуговицы рубашке. Через щеку его тянулась пухлая марлевая повязка.
Ванята в жизни ни с кем не знакомился. В селе, где он родился, все давно знали друг друга и росли рядышком; как тополя при столбовой дороге. Из всей этой церемонии Ванята четко представлял себе лишь одно — не следует идти первому на сближенье. Он прошагал мимо мальчишки с повязкой, бросив лишь равнодушный, полный достоинства взгляд.
Все получилось как по нотам. Мальчишка, у которого, вероятно, тоже были свои взгляды и принципы, не утерпел. Он удивленно вытянул шею и крикнул вслед Ваняте:
— Эй, ты, иди сюда!
Ванята остановился. Мальчишка подождал минуту и сделал два небольших осторожных шажка. Ванята подумал и тоже сделал навстречу мальчишке два шага. Ровно два — и ни капли больше. Так они и шли друг к другу, как идут к трудной и опасной черте опытные хитроумные дипломаты.
Последние два шага сделал мальчишка с повязкой.
— Ты чего это? — недовольно спросил он. — Идешь и…
— А ты чего?
— Чего-чего! Зачевокал! Тебя как зовут?
— Ванята.
— А меня Сашка Трунов. Дружить будем?
Ванята слегка пожал плечами.
— Как хочешь…
— Тогда пошли в избу. Там познакомимся.
Сашка взял Ваняту за руку и повел в дом.
— Ты только со мной дружи, — добавил он. — С другими дружить не надо. Ну их к чертям. Правда?
— Это почему?
— Так… тут такие люди!.. Ваньку Сотника знаешь?
— Какого?
— Ну того… на станцию за вами ездил. — Сашка огорченно покрутил головой, видимо, вспомнил что-то и добавил: — С ним в первую очередь не дружи. Кашалот!
Сашка привел Ваняту в большую чистую горницу. На стенке возле блестящей кровати отливал синими и красными цветами большой ковер и прямо на нем висел портрет какого-то очень угрюмого бородатого деда.
Сашка усадил гостя на диван, а сам между тем содрал со своей щеки марлевую повязку, скомкал ее и без сожаления бросил на подоконник.
— А как же зуб?
Вместо ответа Сашка сложил пальцы в горстку, надул щеку и пощелкал по тугой и звонкой, будто на барабане, коже.
— Телят фермских пасть посылали, — сказал он. — Я им что — пастух, правда?
Ванята почувствовал себя как-то неуютно в этом большом незнакомом доме. Со стенки, не сводя с него злых колючих глаз, смотрел бородатый дед. Казалось, сейчас он раздвинет рот, поднатужится и крикнет на всю избу: «А ну, мети отселя, прохиндей!»
— Кто это? — стараясь не смотреть на бородача, вполголоса спросил Ванята.
— Это дед Егор, — важно сказал Сашка. — Не слышал про него?
Ванята смутился. Ему не хотелось показывать перед новым знакомым свою серость и темноту. Может, это и в самом деле какой-нибудь известный и ценный дед!
— Это мой прадед, — строго и назидательно объяснил Сашка. — Личный портрет его в музее висит. Это копия с оригинала. Ясно тебе?
— Ну, ясно…
— Это был самый бедный дед в селе, — добавил Сашка. — У него только соха была, телега, жеребенок и двое лаптей.
Правнук деда Егора прищурил глаза и выразительно, будто доклад по бумажке, продекламировал:
— Это, товарищи, портрет Егора Васильевича Дороха, безлошадного крестьянина, движимое и недвижимое имущество которого оценивалось в тридцать два рубля шестнадцать копеек. Он является типичным представителем мрачной эпохи, для которой было характерно…
Докладчик запнулся, беспомощно похлопал глазами и добавил, теперь уже от себя:
— Классный был дед! Скоро фотограф приедет. Портрет с меня сымать будет!
— А ты тут при чем?
— Как при чем? — удивился Сашка. — Дед вон как жил, а я вон как живу — и телевизор, и ковер… Отец сказал, когда вырасту — мотоцикл купит. С люлькой…
Сашка Трунов ждал одобрения. На лице его застыло выражение скорбной меланхолии и величия, которое встречается чаще всего на портретах очень серьезных и довольных собою людей.
— Ты чего молчишь? — удивленно спросил он.
У Ваняты не было абсолютно никакого желания расспрашивать Сашку о его коврах, мотоцикле с люлькой и о типичном представителе мрачной эпохи, который оглядывал комнату своих потомков и ждал, чем тут все закончится.
— Катись ты со своим дедом! — сказал Ванята. — Дед на помещика спину гнул, а ты… даже слушать противно!
— Противно, да? — крикнул Сашка. — Я тебе сейчас покажу! Я тебя в момент!..
— Не ори! — спокойно сказал Ванята. — Чего, в самом деле?
— А ты чего? Приехал и нос дерешь! Я про тебя, если хочешь, уже все знаю. Вот!
— Ничего ты не знаешь. Мелешь языком…
— А вот и знаю! В Козюркино чего приехали? Молчишь? Видели мы таких! У нас этих шатунов вот сколько было!
— Дурак ты! — сказал Ванята. — Про нас говорить нечего. Нос сперва утри!
— А я все равно скажу.
Ванята ухмыльнулся.
— Давай, давай! Крой!
— Все знаю! — отрывисто и зло прокричал Сашка. — Вас из колхоза турнули. Погрели ручки на чужом добре, а теперь сюда заявились. Шиш вам с маслом!
