Геннадий Николаевич шумно захлопнул журнал. Мне показалось, что он хочет закричать на нас. Но он только неторопливо прошелся между рядами, неожиданно остановился возле меня и спросил, стараясь говорить спокойно:
— А ты, Верезин, тоже отсутствуешь?
Я встал и посмотрел на ребят, спрашивая у них взглядом, что делать. Но они отворачивались и чуть ли не откровенно смеялись.
— Присутствую, — сквозь зубы процедил я.
Геннадий Николаевич торжествующе оглянулся на класс.
— Пойдем дальше, — угрожающе произнес он. — Кто же у нас Мальцева?
— Она отсутствует, — объявил я и победно взглянул на ребят. Я сказал это тем более злорадно, что ничем не рисковал: Аня ведь действительно не пришла.
— А Иванов?
Мое злорадство тут же сменилось страхом. Побледнев, я покосился на Серёгу: он показывал мне под партой кулак. Я отвел глаза и с откровенной ненавистью уставился на Геннадия Николаевича. Почему из всего класса он выбрал именно меня? Неужели он каким-то шестым чувством определил, что я пугливее остальных? Бывает же такое чувство у собак. Из двадцати убегающих они укусят именно того, кто отчаяннее всех боится.
(Да, я трус. Но ведь не я же в этом виноват. Мне недавно попалась книга «Жизнь с точки зрения физика». Там написано, что человек состоит из атомов и молекул. Характер же человека зависит от того, как эти атомы расположены в данный момент. Меняют свое расположение атомы — меняется и характер. Сейчас я трус. Но через год или два свободно могу стать самым храбрым человеком в школе. Все зависит от движения атомов и молекул.)
— Кто же все-таки Иванов? — повторил Геннадий Николаевич. — Не тот ли, что показывает тебе кулак?
Вот когда я пожалел, что у меня слишком богатое воображение. Я так ясно видел, что будет, если я скажу: «Нет». Мама станет плакать в учительской, отталкивая стакан с водой, который протянет ей директор. На все ее мольбы, чтобы меня не исключали, директор разведет руками и скажет: «Решение педсовета…»
И мне, наверное, придется поступить учеником слесаря в велосипедную мастерскую, как одному парню из нашего двора, Петьке, со странным прозвищем «Перец». До прошлого года он учился вместе с нами, но его исключили…
Я опустил голову и прошептал:
— Он.
Геннадий Николаевич усмехнулся и пошел к столу. Наверное, он хотел записать Серёгу в свой новый блокнотик, где уже значилась моя фамилия. Не поднимая глаз, я чувствовал, что весь класс смотрит на меня, и продолжал стоять, изо всех сил стараясь не расплакаться.
Хлопнула крышка чьей-то парты. Забрав полевую сумку, которая заменяла ему портфель, Серёга шел между рядами. Проходя мимо, он угрожающе взглянул на меня.
— Ну ладно, — сказал он и неторопливо направился к двери.
— Ты куда? — строго спросил Геннадий Николаевич.
— За папой и мамой, — вежливо объяснил на ходу Сергей. — Вы же меня все равно выгоните. — Уже у порога он, обернувшись, сказал: — До свидания. — И аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Передай родителям, — в бешенстве проговорил Геннадий Николаевич, — что вопрос о тебе я поставлю на педсовете.
— Обожди, Сережка, — крикнули с передней парты. — Мы с тобой…
Остальные ребята тоже стали собираться, словно уроки уже кончились. Даже Мишка привстал, хмуро складывая книги.
Геннадий Николаевич, который стоял у доски со своим блокнотиком в руках, явно растерялся. Он как-то испуганно посторонился, давая ребятам выйти. Но потом он бросился на Мишку и Гуреева, которые в этот момент проходили мимо, и стал вырывать у них портфели.
— Перестаньте безобразничать! — приговаривал он. — Идите на места! Понятно?!
Мишка отдал свой портфель сразу, а Сашка Гуреев пятился и кричал:
— Отстань! Чего ты? Я сам сильный.
— Отдай, Гуреев, — уговаривал Мишка. — Все-таки классный…
Воспользовавшись моментом, другие ребята со смехом выбежали в коридор.
— Стиляга! Стиляга! — донеслось оттуда.
Гуреев наконец выпустил свой портфель и с глубокой обидой проговорил:
— Педагог называется! Айда, Миш…
И мы с Геннадием Николаевичем остались вдвоем.
Классный стоял, сжимая в каждой руке по портфелю. Наверное, с минуту он стоял так и смотрел на дверь. Затем расстроенно вздохнул и, обернувшись, очень ловко метнул портфели — один за другим — на учительский стол.
— Чего ты стоишь? — спросил он смущенно, заметив, что я все еще торчу у своей парты. — Садись!
Он опустился на стул, а я продолжал стоять.
— Голова болит, — неожиданно пожаловался Геннадий Николаевич. — Что, у вас ребята всегда такие?
Я не ответил.
— Слушай, Верезин, — сказал Геннадий Николаевич, немного подождав. — Пойдем ко мне. Пообедаем, а потом в кино махнем. А?
Ему явно не хотелось расставаться со мной. Почему? Странный человек! Неужели он не догадывался, как я ненавидел его сейчас? Ведь это из-за него я сделался предателем.
— Сегодня я занят, — ледяным тоном сказал я.
— Ну что ж, — вздохнул классный. — Тогда иди.
Он поднялся, чтобы запереть отобранные портфели в стенной шкаф.
— Слушай, а может, тебя проводить? — неожиданно спросил он. — Как бы тебя ребята не… а?
— Не надо, — мрачно сказал я.
В коридоре раздались быстрые шаги, и в класс вошел директор.
— Что случилось? — спросил он. — Геннадий Николаевич, вы отпустили учеников?
— Отпустил, да, — негромко проговорил Геннадий Николаевич, не замечая, с каким удивлением я взглянул на него.
— Вот как, — сказал директор, испытующе глядя на Геннадия Николаевича.
Потом он взял его под руку, повел к двери.
— Отпустили — и ладно. Ничего особенного…
Когда директор и Геннадий Николаевич вышли, я стал медленно собирать книги. Мне было страшно подумать, что ребята, может быть, ждут меня в коридоре.
Выйдя в коридор, я огляделся. Никого.
В нашем возрасте люди бывают ужасно жестокими. Они ничего не прощают. Я не сомневался, что мальчишки ждут меня возле школы, заложив в карманы тяжелые кулаки, и договариваются, кто первым преградит мне дорогу. Так всегда бывает в жизни: преступление и наказание!
Но наказание, по-моему, должно следовать только в том случае, если виновный не раскаивается. А я раскаивался. Если бы этот злосчастный урок повторился и Геннадий Николаевич опять вызвал меня, я бы даже не встал. Сейчас я готов был извиниться перед всем классом. Только пусть меня не бьют. Представься мне сейчас возможность оказать Серёге услугу, я бы сделал это даже с риском для собственной жизни.
На цыпочках я спустился в вестибюль. Здесь мне ничто не грозило. Все должно было начаться, когда я выйду во двор и захлопну за собой дверь.
…Черные, голые деревья стояли у школьного забора. Было ветрено. Солнце дробилось и качалось в холодной блестящей луже. На колоннах у входа просыхали подтеки от утреннего дождя.
Молчаливых, грозных ребят, которых я так боялся встретить, не было. Я сразу успокоился и дал себе слово на этой же неделе каким-нибудь невероятно лихим поступком завоевать уважение класса.
(В школе, на мой взгляд, существуют две жизни: официальная и неофициальная. Они очень часто даже не соприкасаются одна с другой. В геометрии это называется параллельными линиями.
Можно получать только пятерки, а у ребят не иметь никакого авторитета. Больше того, иногда за один и тот же поступок в официальной жизни тебя хвалят, а в неофициальной — бьют. Родители не понимают этого и требуют, чтобы мы делали только то, что нравится учителям. А потом еще удивляются и ахают: почему с Петькой или Володькой я откровеннее, чем с ними. Однажды я попытался объяснить маме почему, но она сразу же побежала к директору и пожаловалась, что я попал в плохую компанию.
После того, что случилось сегодня, мне ничего не стоило сделаться любимцем Геннадия Николаевича. Но зачем? Честное слово, уважение ребят мне дороже, чем официальное признание!)
Я подошел к углу и, внезапно услышав голоса ребят, замедлил шага.
У каждого человека есть, наверное, определенный запас страха, так же как и смелости, выдержки, спокойствия. Когда этот запас страха кончается, человеку все делается безразличным. Со мной, наверное, случилось то же самое. Я почувствовал себя вялым и равнодушным.
За углом собрался весь класс. Не было только Мишки и Гуреева. При моем появлении ребята замолчали. Серёга, зачем-то надув щеку, шагнул мне навстречу.
— Вы кого ждете? — тихо спросил я, невольно втягивая голову в плечи.
— Не бойся, Гарик, тут все свои! — со смехом сказал Серёга. — Стоим и раскаиваемся.
— Ты не думай, — просительно начал я. — Я теперь сам…
— Ладно, чего там! — сказал Сергей, подталкивая меня к калитке. — Все законно. Вечером поговорим.
