— И вообще, — тихо и растерянно добавил Дерябин, — как честный человек, я должен перед вами извиниться… Дело в том, что я вам играл вовсе не эпиталаму, а этюд Скрябина!..
Теперь пришлось растеряться и мне, потому что как же я мог отличить эпиталаму от этюда Скрябина, если я не слышал ни одного звука, а только видел, как прыгали по фанере пальцы Дерябина.
— Попугая мне простить не можешь! Роялист проклятый!.. — сказал я противным голосом. — Подожди, я его ещё научу приёмам самбо, он весь ваш дом расшвыряет!
Я не знаю, может, мне почудилось, но Дерябин-Скрябин вдруг как будто бы приподнялся с испуга в воздух и перелетел в одну секунду во двор своей дачи.
Затем он пискнул «детективный ребёнок!» и, как мне показалось, влетел вместе со своей музыкальной доской в окно своей комнаты. А я опустился на бревно и стал постепенно успокаиваться. Когда я немного успокоился, я стал пересчитывать в уме своих врагов: Сергей Мешков, Антон Дерябин, Васька Сусанин, Юрий Корняков, Вадим Лютатовский, Бондаренко, Чучилин, Зотов… Кругом одни враги… Кого же мне попросить подбросить письмо?.. Может, какого-нибудь мальчишку из соседнего дачного посёлка?
— Завитай, скажи, как папину бритву тупишь? — спросил меня кто-то за моей спиной.
Я оглянулся и увидел ещё одного своего врага — Николая Тулькина.
— Ты, может, по ночам меня гипнотизируешь? — спросил ещё раз Тулькин. Ну скажи… а то отец меня уже третий раз выпорол…
Я стал смотреть на Тулькина так, как будто я его действительно гипнотизировал, думая о том, что, с одной стороны, лучшего кандидата для сообщника, чем Тулькин, не придумаешь: Тулькин любит читать книги про шпионов, вон и сейчас у него из-под мышки торчит какая-то зачитанная лапша. Но, с другой стороны, он почему-то ненавидел всех девчонок подряд, может, потому, что у него пять сестер в семье и ни одного брата, и поэтому он вряд ли согласится помогать мне даже в обмен на тайну про папину бритву, которую я, по словам Тулькина, каждую ночь туплю.
Я ещё немного погипнотизировал Тулькина глазами и сказал:
— Хорошо, — сказал я, — тайну бритвы я тебе открою, так и быть. — С этими словами я достал из кармана коробочку из-под чего-то американского, из-под чего, я не разобрал, может быть, из-под грима или пудры, потому что внизу написано «Голливуд» (это я разобрал!) и «мэйд ин юса» — «сделано в Америке». В этой коробке я хранил на всякий случай таблетки питьевой соды. Высыпав таблетки на ладонь, я стал их пересчитывать.
— А это у тебя что такое? — спросил Тулькин.
Я знал, что он обязательно задаст мне этот вопрос.
— Таблетки, — сказал я.
— От чего? — спросил Тулькин.
— Не от чего, а для чего! — объяснил я.
— А для чего? — спросил Тулькин, изгибая свою длинную шею, как страус.
— Таблетки… чтобы видеть сны…
— Какие сны? — насторожился Тулькин.
— Интересные, конечно, — сказал я и, чтобы окончательно добить Тулькина, добавил: — Детективные, широкоформатные и цветные… Одна таблетка на одну серию… Сделано в Америке… — Я ткнул пальцем в «мэйд ин юса». — В Голливуде… — Я ткнул пальцем в слово «Голливуд».
— А сны короткие или длинные? — спросил Тулькин, облизываясь, как голодная кошка.
— Полнометражные, — отрезал я, пряча коробочку с содовыми таблетками в карман. — Значит, тебя интересует, как я туплю бритву твоего отца?
Тулькин облизнулся и молча кивнул головой.
— Только услуга за услугу… — Я оглянулся по сторонам: — Письмо подбросишь?
— Какое письмо?
Я приложил пальцы к губам, схватил Тулькина за руку и потащил в кусты. Там я в третий раз достал из-за рубашки письмо, написанное красными чернилами, и сказал:
— Вот это… Детективное…
Тулькин посмотрел с уважением на письмо, вытащил из кармана кожаные перчатки и надел их.
— Чтобы отпечатки пальцев не оставлять, — пояснил он, впиваясь глазами в мои каракули.
Рассказ четвёртый
СООБЩНИК ТУЛЬКИН
Пока Тулькин, впившись глазами в бумагу, читал моё письмо так, как будто он учил его наизусть, я всё смотрел на Тулькина и всё думал: откуда у него появилась висящая на груди медаль и за что он её получил? Тем более что эта медаль мне была очень знакома, я её где-то уже видел… И тут я вдруг сразу же вспомнил, где и у кого я видел эту медаль… У собаки Тулькина — на её ошейнике. У Гальды… Она получила эту медаль на какой-то собачьей выставке… Ну Тулькин! Я от него этого не ожидал. Если я так переживаю из-за этой медали, то я представляю, как из-за неё мучается собака. Ведь она же бессловесное животное. Ей, может быть, хотелось бы пойти на выставку в комитет и пожаловаться на Тулькина, а как она может пожаловаться: только разве что полает на членов комитета, но они разве поймут, в чём дело. Я уже стал фантазировать, как можно помочь Гальде, но в это время Тулькин посмотрел на меня.
— Кровью писал? — спросил Тулькин не своим голосом, прочитав моё письмо, написанное красными чернилами.
— Спрашиваешь, — ответил я.
— Сразу набело?
— Как же тебе — сразу! — возмутился я. — Попробуй напиши сразу такое письмо… Сто черновиков исписал!..
— И черновики кровью писал? — спросил Тулькин опять не своим голосом.
— Конечно, — сказал я.
— Так ты, значит, всю кровь исписал?
— Всю, — сказал я.
Тулькин взял мою руку и стал внимательно рассматривать мои кровеносные сосуды.
— А что же тогда у тебя течёт?
Я пожал плечами.
— Не знаю, — сказал я. — Что-то течёт…
— Интересно… — прошептал Тулькин, снова впиваясь глазами в письмо. А когда похищаться думаешь?
— Сегодня вечером. После ужина. Часов в восемь.
Тулькин уже размахнулся, чтобы скрепить рукопожатием свое согласие, но так и застыл с поднятой рукой.
— В восемь не могу, — сказал он. — Сегодня в восемь интересная передача по телевизору. Шпионский фильм. Давай в девять.
Для меня не могло быть никакой речи об отсрочке, поэтому я разозлился и сказал:
— Да ты знаешь, что здесь после ужина будет твориться?
— Что будет твориться? — спросил Тулькин.
— Папа с мамой сразу же панику поднимут! Все соседи выскочат на улицу! Забегает милиция. Из угрозыска привезут штук десять ищеек! Корреспонденты понаедут из Москвы с фотоаппаратами! Собаки бегают! Милиция в свистки свистит! Корреспонденты своими аппаратами щёлкают! Папа с мамой несут за меня выкуп! Ищейка нюхает мой пиджак и бежит в сторожку на кладбище! Меня находят связанного и с кляпом во рту! Все кричат «Урра!», обнимаются и плачут от радости! Все меня спрашивают: кто меня украл? Я говорю: «Я не знаю. Все были в масках!» Меня фотографируют! Мой портрет появляется в «Неделе»! А ты в это время будешь сидеть дома и смотреть свой телевизор!
— Пожалуй, ты прав, Завитай, — сказал Тулькин с горящими глазами. Такое по телевизору не увидишь!
— Конечно, не увидишь! А бросишь письмо, беги к себе домой, выноси на улицу стул и сиди и смотри себе!..
Тулькин размахнулся и уже хотел скрепить рукопожатием наш союз, но почему-то не скрепил, а задал следующий вопрос:
— А ты почему так мало за себя просишь?
— Как — мало?.. Шесть тысяч! Сколько машина «Москвич» стоит.
— А ты всё-таки человек…
— Да я же это не из-за денег делаю! — ещё больше возмутился я. — Я же это всё из-за любви! Я же просто хочу прославиться! А деньги все обратно папе верну.
— Это ещё из-за какой любви? — возмутился Тулькин ещё больше меня.
— Из-за любви… к Тане Кузовлевой, — прошептал я. — Чтоб она на меня внимание обратила. Девчонки знаешь как на знаменитых внимание обращают!
— Ах, из-за любви?.. — разочарованно протянул Тулькин. — Ну, если из-за любви, — ещё раз повторил он, — то я тебе не помощник… Ненавижу этих девчонок! — Тулькин прямо затрясся от ненависти. — Да я лучше пораньше спать лягу… — сказал Тулькин, продолжая весь трястись, как отбойный молоток.
Это был намёк со стороны Тулькина, и я решил этим намёком воспользоваться.
Я ещё раз достал из кармана коробочку с таблетками и стал их снова пересчитывать.
— Значит, так… Открываю тайну про бритву и даю две таблетки на два шпионских, цветных, детективных сна…
Тулькин с такой неохотой отвернулся от содовых таблеток, что, как мне показалось, у него даже шея заскрипела.
— Я и без твоих таблеток могу во сне увидеть что захочу. — Но никакой правды в его голосе не было. — И можешь мне не рассказывать, — продолжал он, — как ты бритву моего отца тупишь. Пусть он меня хоть ещё раз выпорет, а я тебя всё равно подкараулю. Узнаешь ещё, какой я сыщик. А из любви к девчонкам я помогать ни за что не буду. Если б из ненависти, я бы тебе ещё помог, а из-за любви ни за какие… — он, конечно, хотел сказать «таблетки», но пересилил себя и сказал, — ни за какие… коврижки, даже если бы меня не ты, а твой брат попросил — всё равно бы не стал помогать.
