Пока мы возились с нашим поросёнком, прошло, оказывается, очень много времени.
Вдруг дверь открылась. И появились Оскар, Ева и Лотта.
— Что за чертовщина! — сказал Оскар.
Он шагнул и угодил в то самое, что оставил на полу Последний-из-Могикан. Все трое будто онемели: стояли с открытыми ртами и смотрели. Какая-то явно взбесившаяся свинья творила погром в их собственном доме.
— Петтер! — рявкнул на конец Оскар.
Но тут Последний-из-Могикан заметил лазейку. Он взял старт и рванулся к приоткрытым дверям. Он отпихнул Оскара, которому трудно было сохранить равновесие там, где он стоял, стрелой проскочил в дверь и с грохотом скатился с крыльца.
В общем, Последний-из-Могикан удрал.
— Лови, держи! — заорал Стаффан. — Держи преступника! И мы бросились за ним. Нельзя же было, чтоб поросёнок Бродяги сбежал.
Вечер был тёплый-тёплый, и пахло сиренью. Ещё светило ласковое, нежаркое солнышко. Прекрасный был вечер. Вниз по улице нёсся вскачь поросёнок. За ним первым бежал Оскар, и живот у него колыхался, за Оскаром Ева, и рыжая грива её развевалась по ветру, за Евой мы со Стаффаном, и в самом хвосте Лотта.
Последний-из-Могикан мчался прямо к посёлку.
По дороге нам встретился близорукий дядя Янссон. Он, подслеповато щурясь, наблюдал это странное представление.
— Странная всё же собака, — сказал он, когда поросёнок проскакал мимо.
Постепенно к погоне присоединилось много всякого народу. Дети бросали свои игры и с дикими криками мчались за нами. Бежали и взрослые, выкрикивая на ходу всякие советы.
Скоро мы уже были в самом посёлке. Поросёнок мчался на-прямик по главной улице, не обращая никакого внимания на машины и велосипеды. Всё больше народу включалось в эту бешеную погоню за Последним-из-Могикан. Я беспокоился, как бы поросёнок всё же не ушёл от нас. Он мчался с быстротой дикого зверя, и его, конечно, подхлёстывало, что он оказался в центре внимания и что испытывались его быстрота и ловкость. Он был в отличной форме и бежал удивительно легко, а вот мы уже начали задыхаться. Какой-то пожилой дядечка схватился за живот и заявил, что больше не может.
Последний-из-Могикан покружил по посёлку и свернул на улицу, которая шла вверх по склону противоположного холма, и на подъёме он сбавил скорость. Расстояние между Последним-из-Могикан и нами уменьшилось.
Почти уже на самом верху Оскар поднажал, пытаясь догнать поросёнка, и стал кричать всякие там слова, подбадривая остальных. Рванувшись из последних сил вперёд, он настиг Последнего-из-Могикан и бросился на него всем телом. Но поросёнок вывернулся у него из-под рук и шмыгнул в приоткрытую калитку, которая вела в сад к Голубому.
Сад у Голубого был не просто сад, а чудо садового искусства, приглаженная и прилизанная идиллия: аккуратные, подстриженные под кубики кустики, стеклянные шары и фонтанчики, лужайки, выстриженные не хуже, чем собственный затылок Голубого, гладкий, как зеркало, бассейн с золотыми рыбками, в котором сейчас красиво отражались золотистые закатные облака, всякие там диковинные насаждения и пышные цветники.
И вот в этот искусственный рай ворвался Последний-из-Могикан, не имевший никакого понятия о всяких там мирных наслаждениях на лоне искусственной природы. За ним, уже не так смело, протиснулась и вся наша охотничья процессия.
Голубой пил на террасе с приятелями кофе. Он обалдело смотрел на это нашествие незваных гостей. Последний-из-Могикан носился между кустами и вытаптывал клумбы. Огромный чёрный датский дог Голубого увидел поросёнка и с лаем кинулся к нему, а тот принялся удирать, вломился в заросли рододендрона, проскакал через лужайку, с разбега нечаянно плюхнулся в бассейн к золотым рыбкам, побарахтался там, кое-как выбрался и помчался дальше по саду.
Мы попытались окружить Последнего-из-Могикан. Голубой тоже принял участие в облаве. Задумав вырваться из окружения, поросёнок нацелился на его светлый фланелевый костюм.
Голубой пригнулся, широко расставив ноги и растопырив руки, но поросёнок углядел отверстие между его ногами и мигом проскочил в эту брешь.
Был момент, когда Голубой очутился верхом на поросёнке, только задом наперёд.
— Молодец! Держись крепче! — заорал Оскар, но Голубой уже приземлился на какую-то там свою японскую диковину.
— Это нарушение неприкосновенности жилища! — завопил Голубой. — Зовите полицию!
Но Последний-из-Могикан уже выдохся.
Он остановился у карликовой сосны и совершенно невозмутимо стал делать свои дела.
Оскар подошёл к нему, что-то ласково приговаривая. Последний-из-Могикан стоял смирно, пока Оскар пристёгивал ему на шею свой брючный ремень.
— Хватит на сегодня хулиганить, — сказал он.
Все засмеялись и захлопали в ладоши.
Не радовался один только Голубой. Он даже посинел от злости.
— Я буду требовать возмещения убытков! Я подам в суд за нарушение неприкосновенности жилища! — выкрикивал он дрожащим голосом, стараясь отчистить свой костюм от земли. — Варвары!
Охотничий рожок протрубил, что охота закончена. Все стали расходиться по домам, смеялись и обсуждали весёлую охоту. Оскар вёл на ремне поросёнка, который держал себя теперь очень даже воспитанно. Я шёл рядом.
Я думал, мне предстоит хорошая взбучка от Оскара. Зря мы действительно привели Последнего-из-Могикан к нам домой. И Оскар, по-моему, тоже так считал.
— Слушай-ка, — сказал я. — Ты понимаешь…
— Помолчи! — просипел Оскар каким-то сдавленным голосом. Его так и распирало, он надувался прямо на глазах, как воздушный шар. Он крепко сжал рот, а щёки у него надулись, как у трубача.
Когда мы отошли немного от калитки Голубого, его прорвало.
Оскар хохотал.
Он до того хохотал, что согнулся пополам, а потом сел прямо на землю, в канаву. По щекам у него текли слёзы. Живот у него вздулся, будто под рубашкой сидел кенгурёнок. Он сидел в канаве, закатив глаза к небу, и просто выл от смеха.
И я тоже начал хохотать.
И прохожие останавливались посреди дороги и тоже начинали хохотать.
И всё хохотало вокруг.
Тогда я в последний раз слышал этот хохот. Знаменитый Оскаров хохот.
Поросёнок вернулся теперь на своё место, в свинарник. И Бродяга вернулся к себе. В больнице он пробыл три недели. Я часто его навещал. С каждым разом он всё больше делался похож на себя прежнего. История с поросёнком, по-моему, его развеселила. Он заставил меня повторить её несколько раз. Он, правда, не хохотал, как Оскар, но всё-таки улыбался, когда я рассказывал, как поросёнок ворвался в сад к Голубому.
— И поделом ему, — сказал он. — Что ж, не можешь сам за себя отомстить, так пусть хоть твой поросёнок отомстит.
Я не понял толком, про что это он. Но я понял, что оба они с Оскаром радовались, что не кому-нибудь, а именно Голубому досталось. Поросёнок попал в местную газету. Заголовок был такой: «Свинья в саду директора Вальквиста». Голубой повторял там свои угрозы, что он подаст в суд за нарушение неприкосновенности жилища и потребует возмещения убытков.
— Пусть судится с поросёнком, — сказал Оскар. — Посмотрим, что получится.
Ничего и не получилось. Голубой только выставил себя на посмешище. Но про это потом.
Когда Бродяга вернулся из больницы, он устроил для меня угощение, чтобы отблагодарить за то, что я вызвал «скорую» и что взял шефство над его поросёнком. Он угостил меня тортом, разными соками. А ещё он сделал мне маленького деревянного поросёнка. На подставке было вырезано: «Последний-из-Могикан».
— Это тебе на память о весёлой охоте, — сказал он.
Приближались летние каникулы. Дни стояли жаркие, сияло солнце, и всё вокруг было ярко-зелёное. Даже ночью было тепло. Деревянного поросёнка я поставил к себе на окошко. Сделан он был замечательно. Точь-в-точь Последний-из-Могикан — пятачок вниз, хвостик крючком. Самая моя красивая вещь. И самая любимая.
А дома у нас почему-то стало совсем невесело. Оскар ходил хмурый. Он теперь почти не разговаривал. Молчал как убитый. Часто он просто сидел и смотрел в одну точку. За ужином его иногда вроде как и не было с нами, будто он спал.
С Евой тоже творилось непонятное. Вечно она была усталая, раздражённая, ворчала из-за всяких пустяков и злилась непонятно из-за чего.
Лотта вечером стала плохо засыпать и часто шла к Еве и забиралась к ней в кровать.
Ночью я иногда просыпался и слышал, что Оскар не спит. Слышал, как он ходит на кухне, шаркая шлёпанцами. Один раз я услышал, что он будто плачет, тихо так всхлипывает. У меня у самого комок подступил к горлу. Невозможно было лежать и слушать этот плач.
Я не выдержал, встал и пошёл к нему на кухню. Он сидел, согнувшись над столом, обхватив голову руками. Рядом стояла наполовину пустая бутылка.
— Оскар, ты чего? — спросил я.
