– Меня дома так и прозвали: «Как сказал один из великих…» Длинноватое прозвище. Но я люблю необычное. А у тебя есть прозвище?
– Нет. – ответил я, ощущая на лице неприятную, обжигающую краску.
Не мог же я назвать себя «баржей». Хотя Люба, я чувствую, тоже постепенно становится моим буксиром.
Тетя заметила это:
– Ты не можешь стать мужем, хотя бы потому, что не создан быть главой семьи. И вообще главой! Даже, увы, какою-нибудь учреждения – но тут я постараюсь перевоспитать тебя!
Слишком я разоткровенничался в своем дневнике. И пишу его как повесть: с монологами, диалогами и лирическими отступлениями. Придется написать на обложке: «Разрешаю прочитать через десять лет после смерти». Или: «через пятьдесят». Так безопаснее.
* * *
Некогда мне заниматься дневником. Некогда!..
* * *
Как хорошо, что некогда!..
* * *
Тетя Зина предложила, чтобы мы всюду ходили втроем.
– Если ты не обидишься, я посоветуюсь с Любой.
– Моя судьба уже начала принадлежать ей? Я это предвидела.
Когда же я сообщил Любе о тетином предложении, она попросила уточнить:
– Мы всегда будем ходить на свидания втроем? Ил* это – фазовое» мероприятие?
– Разовое…
В тот вечер тетя, как только я вернулся домой, спросила
– Ты получил согласие? Верней, указание?
– Нет, Я советоваться не стат. Зачем? – соврал я. – Завтра вместе пойдем в кино.
– А послезавтра? Если у вас ног от меня тайн! Мне одиноко по вечерам.
– Тетя, дорогая… Прости меня!
Я прижался к ней. Она чуть-чуть отодвинулась.
– Когда ты был маленьким и боялся оставаться дома один, я отказывалась от всего, но не покидала тебя. Взаимности не требуют либо она есть, либо ее нет Вместо ответа я снова прижался к тете.
* * *
Третий раз за эти полтора месяца беру в руки дневник, чтобы написать: некогда! А о том, что я испытываю, что говорю ей, не хочу, чтобы узнали и через пятьдесят лет. Это касается только нас с Любой…
* * *
– Это касается и меня, – сказала сегодня мне тетя Зина. – Пусть она зайдет к нам. Но Люба заходить не хотела.
– Почему? – спросил я ее.
– Терпеть не могу экзаменов. Самая жуткая пора в жизни! Ты, надеюсь, не возражаешь?
Еще не было случая, чтобы я с нею не согласился.
– Самая жуткая… Ты права. Но тетя не собирается тебя экзаменовать.
– А ей и собираться не нужно. У нее это само собой получается. Она тебя любит… Но это не значит, что она должна любить тех, кого любишь ты.
Не сказала: «Тех, кто любит тебя». Нет, не сказала!
– Как утверждал кто-то из великих: «В отличие от математики, две величины, порознь равные третьей, в жизни вовсе не обязательно равны между собой». Обвинять твою тетю нельзя. Я тоже буду изучать под электронным микроскопом, с кем начнет ходить мой ребенок в кино, на концерты.
«Наш ребенок» – она не сказала
* * *
– Ты добрый… И очень послушный. В хорошем смысле!
Это были самые нежные слова, которые я до нынешнего дня слышал от Любы. Я и сегодня более ласковых слов от нее не услышал.
Когда я снова стал приглашать Любу к нам, она ответила:
– Мне не хочется обижать тебя и твою тетю. Неудобно отказываться… Тем более что она воспитала тебя. И я ее за это уважаю. Даже люблю!
Тетя удостоилась слов, которых я пока еще не дождался.
– Почему, если не секрет, ты живешь с ней, а не с мамой? Твоя мама, ты говорил, жива и здорова. Я раньше не решалась этим интересоваться. Кто-то из великих сказал: «Не спеши с вопросом, если знаешь, что к тебе не будут спешить с ответом». Но теперь уж, по-моему, можно…
Значит, ее отношение ко мне стало лучше, чем прежде. Слово «лучше», правда, здесь не вполне подходит. Лучше или хуже могут относиться преподаватели, Николай Михеевич, двадцать шесть остальных моих однокурсниц, называющих меня «женихом» уже не с любопытством и ожиданием, а с безразличной определенностью. На меня махнули рукой… Они соединили меня с Любой прочно и на-
всегда. Но она такого категоричного решения принимать не спешила.
Тете Зине очень хочется знать все подробности.
– Показываю ей город, – сообщил я.
– И все?
– И все.
– Экскурсовод! – якобы с насмешкой, а на самом деле с облегчением сказала тетя. – Где же вы побывали?
– Во всех известных музеях, кроме, кажется, Музея восточных культур. В театрах, куда сумел и достать билеты… Я ее в Архангельское возил.
– А в места, связанные с бессмертными литературными именами? В музей Чехова на Садовом кольце?
– Там ремонт.
– А квартира Толстого?
– Я как-то не догадался…
– Это необходимо для всей вашей будущей деятельности. Я сама с вами поеду!
Тетя Зина хочет, чтобы события развивались у нее под контролем. Раз уж они «развиваются»… На всякий случай она спросила:
– А московской тете тебя представили?
– Нет еще.
– Почему?
– Люба сказала: «Зачем волновать зря?»
– Зря? – Тетя Зина испытала еще большее облегчение. – Пусть приходит к нам! – Ей очень хочется быть в курсе дела. – Значит, от своей тети она скрывает?
«Я не скрываю, а просто не посвящаю, – объяснила мне Люба, – раньше времени!»
Стало быть, время, по мнению Любы, не наступило. Наступит ли оно хоть когда-нибудь?!
Пишу невпопад… Ведь я же начал с нашей беседы о маме.
– У нее трое детей… От моего отчима, которого я почти не знаю. Они живут на Севере. Очень Крайнем…
– Прости, – сказала Люба. – Успокойся… Никакого трагизма!
И поцеловала меня в подбородок. Это было сегодня днем!
* * *
Нужно поговорить, – шепнула мне в институте Люба.
– Серьезно поговорить?
– Серьезно. Но ты не волнуйся. Ладно? Никакого трагизма!
Вечер сегодня не особенно торопился, потому что я ждал его.
Люба сказала, что мы встретимся у метро «Комсомольская».
– Почему? – спросил я.
– Вечером… вечером…
Я знал, что там два выхода, но забыл. От волнения. А Люба могла этого не знать вообще. Сначала я вышел к Казанскому вокзалу. Неожиданно в голову пришла страшная мысль: «Она уезжает!» Я помчался сквозь подземный переход к Ярославскому. Видя, как я бегу, люди поплотней прижимали к себе чемоданы.
Люба никогда не опаздывала: «Зачем трепать нервы ближнему?»
Она ждала у автомата с газированной водой.
– Что случилось? – Это, разумеется, было моим первым вопросом.
– Никакого трагизма… Я приняла решение. Не перебивай меня, – сказала она с той же решительностью, с какой отказалась выступать от имени Ольги. – У меня возникли сложности.
– В чем?
– Я же просила тебя… Во всем! После школы мы с мамой отлично спланировали: «Буду жить у тети, маминой сестры. Это почти всегда надежней, чем у папиной! Буду помогать ей…» Три года так было. Но тетина дочь, как говорится, «привела мужа». Теперь нас в двух смежных комнатах пятеро: тетя с мужем, ее дочь с молодым супругом, И еще я… Вот видишь, к каким сложностям приводят ранние браки! Твоя родственница права. Даже этически не очень удобно. Ведь правда?
Я промолчал, ибо не знал, какое же она приняла решение.
– Нет, ты не думай: тетя постоянно говорит, что я ей «все равно как сестра». Но сестра, или моя мама (это одно и то же!), наведывается лишь в гости: всегда определены день приезда и день отъезда. А я стала членом чужой семьи. Тетя на это не намекает. Я сама ощущаю: постоянно и тягостно для всех извиняюсь, благодарю. Это даже… чуть-чуть унизительно. Как сказал кто-то из великих: «Живи в доме, в котором ты дома». Это мудро.
Я опять промолчал.
– Сперва я хотела снять комнату или там… угол, койку. Но тогда мне не хватит стипендии. И даже тех денег, которыми родители помогают своей молодой «развивающейся» дочери, как помогают молодым «развивающимся» государствам… Им тоже, кажется, не хватает.
«Послушала бы тетя Зина, как эта „провинциалка“ мыслит!» – подумал я.
– Так вот… Я приняла решение, которое излагаю тебе не для обсуждения, а просто к сведению. Возьму в институте академический отпуск… Кстати, почему он так называется? Похоже, что создан для академиков! Поеду на строительство «зоны отдыха». К нам, под Кострому… Чтобы одни отдыхали, другие должны поработать! Или телеграфисткой буду… в две смены. Я окончила курсы. Накоплю денег… И никакого трагизма! Сейчас пойдем за билетом.
В руке у нее были зажаты бумажки.
Я бросился делать ей предложение: «Будем жить в нашей двухкомнатной квартире. Сложимся втроем – и материально, как говорится, вытянем!»
Но все это я произнес мысленно… Потому что в отличие от Любы не умел принимать решений. Не привык. Баржа на реке, особенно при бурном течении или в незнакомых местах, сама дорогу не выбирает. Она движется в фарватере своего буксира.
