– Значит, – сказали мы, – не ружьё принесло зайца охотнику, а заяц – ружьё.
– Кроме шуток, – ответил Иван Яковлевич, – истинно так, через этого зайца именно я своё ружьё получил.
И рассказал нам историю, как заяц Руська у начальника партизанского отряда Кумачёва съел сапоги.
Было это на переломе войны, когда немцы подходили к Москве, и их артиллерийские снаряды стали так недалеко ложиться от Меринова, что один попал даже в пруд. В это время отряд Кумачёва затаился в лесном овраге, а сам начальник, Филат Антонович, пришёл ночевать к своему ученику – председателю Ивану Яковлевичу.
– Какой же он стал теперь, Кумачёв, в партизанском-то виде? – спросили мы с интересом.
– А точно такой, как был, – ответил Иван Яковлевич: – рост – колокольня, плечи – косая сажень, ну, глаз, вы знаете, у него один, другой выбило пистоном, одноглазый великан, зато какие сапоги – американские, рыжие, на крючках. И вооружение полное, и притом ещё дробовик. «Зачем, – спрашиваю, – ещё и дробовик-то носите?» – «А для потехи», – говорит. Вот какой молодец! И годов шестьдесят с хвостиком.
Мы подивились. Хозяин опять нам повторил, что мужественный человек свои годы красит, и продолжал свой рассказ о том, как заяц сапоги съел.
Случилось это ночью, все уснули в избе, а Руська вышел из-под печи и принялся работать над сапогами начальника. Что он там нашёл себе, этот заяц русский, в том месте, где американцы своим способом соединяют голенища с головкой? За целую ночь заяц только и сделал, что начисто отделил голенища от головок. Русский заяц будто захотел понять, как надо шить сапоги на американский манер. Ну, конечно, и на головках и на голенищах тоже выгрыз пятнышки и вокруг сапогов за ночь наложил много орешков. Поутру первая встала Авдотья Ивановна. Как глянула, так и обмерла: на глазах её заяц кончал сапоги. И какие сапоги!
– Иван Яковлевич, – разбудила она мужа, – погляди, заяц что сделал.
– Что такое заяц? – спросил спросонья муж.
– Сапоги съел, – ответила жена.
Открыл глаза спящий – и не верит глазам. А русак шмыг – и под печь. Ужаснулись супруги. Шепчутся меж собой, ахают, тужат.
– Чего вы там шепчетесь? – спросил начальник, не открывая глаз. – Я не сплю.
– Батюшка, Оплат Антоныч, прости нас, беда у нас в доме, такая беда – сказать страшно.
– Что? Немцы? – вскочил начальник партизан и схватился за наган.
– Какие там немцы – заяц, заяц, родной… Погляди сам.
Поглядел начальник своим единственным глазом: головки и голенища лежат отдельно и вокруг пол усыпан заячьими орешками.
– Так это заяц мои сапоги съел?
– Так точно, батюшка, никто другой – заяц съел сапоги.
– Вредная тварь, – сказал начальник.
И надел сначала голенища, потом головки, концы же голенищ вмял под края головок. После этого оделся, умылся и зарядил дробовик.
– Ну, вызывай своего зайца на расправу. А то он и твои сапоги съест.
– Руська, Руська, – позвал хозяин.
И как невиноватый, заяц выходит, перебирает губами, глядит кругло, ждёт узнать, для чего его вызвали.
Партизан в него целится. И чуть бы ещё… партизан опустил ружьё.
– Ты сам убей его, – сказал он, – мне что-то противно в ручного зайца стрелять.
После того поклонился хозяйке, поблагодарил, простился и вышел. А ружьё так и оставил на столе заряженное, с взведёнными курками.
– Значит, – сообразил Иван Яковлевич, – надо сейчас зайца убить, а ружьё вынести хозяину.
Ничего не стоило зайца убить: сидит на месте, ждёт и что-то жуёт.
Хозяин прицелился.
Вдруг Авдотья Ивановна – бац в зайца с печки валенком. Руська – под печь, а хозяин весь заряд в печь влепил.
– Ты баба неглупая, – сказал он.
И с ружьём догонять Филата Антоновича.
– Убил? – спросил тот.
– Слышали? – ответил хозяин.
– Вредная тварь в доме, – сказал Филат Антонович, – а жалко чего-то, никогда не было со мной такого на охоте, то ли, может, время такое: сегодня ты зайца, а завтра самого тебя, как зайца. Ну, ладно, убил и убил, больше он у тебя в доме не будет вредить. А ружьё сам на память возьми от меня, может быть, и не увидимся, помнить будешь меня, а мне теперь уже не до охоты. Прощай.
И ушёл.
В тот же день немцы пошли в атаку, и полетели у нас из окон стёкла со всеми своими наклеенными бумажками с крестиками и в ёлочку. Все бегут из деревни в лес, кто с чем.
– А мы с женой, – рассказывает Иван Яковлевич, – дружно взялись за лопаты: ямы у нас были уже заготовлены, картошку, зерно – всё закопали. Утварь хозяйственную тоже зарыли. Кое-что взяли с собой необходимое для жизни в лесу. Со скотиной чудеса вышли, у нас вся скотина – коза да корова. Ну, конечно, скотина по-своему тоже понимает: война. Прижались в углах, трепещут и не хотят выходить. Зовём – не слушают. Пробовали тащить – сопротивляются. А уже не только снаряды рвутся – начинают и пчёлки свистеть. Пришлось бросить скотину: самим бы спастись. И только мы со двора – им без людей страшно – они к нам и выходят из ворот: коза вперёд, а за ней и корова. Да так вот и пошли в порядке: коза впереди, корова позади, а посреднике заяц любимый.
Так пришли мы в партизанский овраг и заняли пустые землянки. Вскоре снаряды и бомбы со всех сторон весь лес нам изломали, мы же сидим ни живы, ни мертвы в своих землянках. Недели две прошло, и мы уже и смысл потеряли и не знаем даже, немцы ли у нас в Меринове или всё ещё наши держатся.
Однажды утром на рассвете глядим, а краем оврага идёт наш весь партизанский отряд и впереди Филат Антоныч, весь ободранный, чёрный лицом, босиком, в одних американских голенищах, и на месте стеклянного глаза дыра.
– Живо смывайтесь, – кричат нам, – немцы далеко, деревня цела, идите, очищайте нам землянки!
Мы, конечно, радёшеньки, живо собрались, идём в прежнем порядке: коза впереди, корова позади, у меня за плечами дарёный дробовик, у Авдотьи Ивановны заяц.
– Стой, любезный, – дивится Филат Антоныч, – да никак это ты, Руська?
И только назвал «Руська», заяц повернул к нему голову и заработал губами.
– Я же велел тебе застрелить его, – сказал Кумачёв, – и ты мне соврал, что убил?
– Не соврал, Филат Антоныч, нет, – ответил я, – ты меня спросил тогда: «Убил?» А я ответил вежливо: «Вы слышали?» И ты мне: «Да, слышал».
– Ах, ты, плут, – засмеялся Филат Антоныч.
– Нет, – отвечаю, – я не плут, а это вот она, супруга моя, по женскому чувству к домашней скотине валенком в Руську – он шмыг под печь, а я весь заряд ввалил в печь.
Посмеялись, тем всё и кончилось.
После этого рассказа председателя Авдотья Ивановна повеселела и говорит:
– Вот ты бранил меня за ружьё, что не могла я, баба, понять неоценимую вещь. А Руська? Не кинь я валенком, ты бы, по мужицкому усердию своему, убил бы его. Бабьим умом, а всё-таки лучше тебя, мужика, сделала. Ружьё неоценимое. Нет, батюшка, ружьё – вещь деловая и наживная, а заяц был – и нет. И другого такого Руськи не будет. И никогда на свете такого зайца не было, чтобы охотнику ружьё приносил.
Николай Сладков
Заячий хоровод
Мороз на дворе, особый мороз, весенний. Ухо, которое в тени, мёрзнет, а которое на солнце – горит. С зелёных осин капель, но капельки не долетают до земли: замерзают на лету в ледышки. На солнечной стороне деревьев вода блестит, теневая затянута матовой коркой льда.
Порыжели ивняки, а ольховые заросли стали лиловыми.
Днём плавятся и горят снега, ночью пощёлкивает мороз.
Пришла пора заячьих песен. Самое время ночных заячьих хороводов.
Как зайцы поют – по ночам слышно. А как хоровод водят – в темноте не видать.
Но по следам всё понять можно: шла прямая заячья тропа. От пенька до пенька, через кочки, через валежины, под белыми заячьими воротцами – и вдруг закружила немыслимыми петлями! Восьмёрками среди берёзок, кругами-хороводами вокруг ёлочек, каруселью между кустов.
Будто закружились у зайцев головы, и пошли они петлять да путать. Пляшут и поют: «Гу-гу-гу-гуу! Гу-гу-гу-гуу!»
Как в берестяные дудки дуют. Даже губы подскакивают!
Нипочём им сейчас лисицы и филины. Всю зиму жили в страхе, всю зиму прятались и молчали. Довольно!
Март на дворе. Солнце одолевает мороз.
Самая пора заячьих песен.
Время заячьих хороводов.
Николай Сладков
Двое на одном бревне
Вышла речка из берегов, разлилась вода морем. Застряли на островке Лисица и Заяц. Мечется Заяц по островку, приговаривает:
– Впереди вода, позади Лиса – вот положение!
А Лиса Зайцу кричит:
– Сигай, Заяц, ко мне на бревно – не тонуть же тебе!
Островок под воду уходит. Прыгнул Заяц к Лисе на бревно – поплыли вдвоём по реке.
Увидела их Сорока и стрекотнула:
– Интересненько, интересненько… Лиса и Заяц на одном бревне – что-то из этого выйдет!
