Все они нарядились — и он, и мама, и Коростелев — и пошли. Коростелев и мама взяли его за руки с двух сторон, но он скоро вырвался: куда веселей идти самому. Можно остановиться и посмотреть в щелку чужого забора, как там страшная собака сидит на цепи и ходят гуси. Можно убежать вперед и прибежать обратно к маме. Погудеть и пошипеть, изображая паровоз. Сорвать с куста зеленый стручок — пищик — и попищать. Поднять с земли золотую копейку, которую кто-то потерял. А когда тебя ведут, то только руки потеют, и никакой радости.
Пришли к маленькому домику с двумя маленькими окошками на улицу. И двор был маленький, и комнатки. Ход в комнатки был через кухню с огромной русской печкой. Бабушка Настя вышла навстречу и сказала:
— Поздравляю вас.
Должно быть, был какой-то праздник. Сережа ответил, как отвечала в таких случаях тетя Паша:
— И вас также.
Он осмотрелся: игрушек не видно, даже никаких фигурок, что ставят для украшения, — только скучные вещи для спанья и еды. Сережа спросил:
— У вас игрушки есть?
(Может быть, есть, но спрятаны).
— Вот чего нет, того нет, — отвечала бабушка Настя. — Детей маленьких нет, ну и игрушек нет. Съешь конфетку.
Синяя стеклянная вазочка с конфетами стояла на столе среди пирогов. Все сели за стол. Коростелев открыл штопором бутылку и налил в рюмки темно-красное вино.
— Сережке не надо, — сказала мама.
Вечно так: сами пьют, а ему не надо. Как самое лучшее, так ему не дают.
Но Коростелев сказал:
— Я немножко. Пусть тоже за нас выпьет.
И налил Сереже рюмочку, из чего Сережа заключил, что с ним, пожалуй, не пропадешь.
Все стали стукаться рюмками, и Сережа стукался.
Тут была еще одна бабушка. Сереже сказали, что это не просто бабушка, а прабабушка, так он ее чтоб и называл. Коростелев, впрочем, звал ее бабушкой без «пра». Сереже она ужасно не понравилась. Она сказала:
— Он зальет скатерть.
Он действительно пролил на скатерть немного вина, когда стукался. Она сказала:
— Ну, конечно.
И высыпала на мокрое место соль из солонки, недовольно сопя. И потом все время следила за Сережей. На глазах у нее были очки. Она была старая-престарая. Руки коричневые, сморщенные, в шишках, большущий нос загибался вниз, а костлявый подбородок — вверх.
Вино оказалось сладким и вкусным, Сережа выпил сразу. Ему дали пирог, он стал есть и раскрошил. Прабабушка сказала:
— Как ты ешь!
Сидеть было неудобно, он заерзал на стуле. Она сказала:
— Как ты сидишь!
А ему стало горячо в середине, и захотелось петь. Он запел. Она сказала:
— Веди себя как следует.
Коростелев заступился за Сережу:
— Оставьте. Дайте парню жить.
Прабабушка пригрозила:
— Погодите, он вам себя покажет!
Она тоже выпила вина, глаза у нее за очками так и сверкали. Но Сережа крикнул ей храбро:
— Пошла вон! Я тебя не боюсь!
— Какой ужас! — сказала мама.
— Ерунда, — сказал Коростелев. — Сейчас пройдет. Сколько он там выпил.
— Я хочу еще! — крикнул Сережа, потянулся к своей рюмке и опрокинул пустую бутылку. Зазвенела посуда. Мама ахнула. Прабабушка ударила кулаком по столу и воскликнула:
— Вы видите, что делается!
А Сереже захотелось качаться. Он стал качаться из стороны в сторону. И стол с пирогами качался перед ним, и мама, и Коростелев, и бабушка Настя, разговаривая, качались на качелях, — это было смешно, Сережа хохотал. Вдруг он услышал пение. Это пела прабабушка. Держа очки в шишковатой руке и размахивая ими, пела о том, как выходила на берег Катюша, выходила, песню заводила. Под прабабушкино пение Сережа заснул, положив голову на кусок пирога.
…Проснулся — прабабушки не было, а остальные пили чай. Они улыбнулись Сереже. Мама спросила:
— Пришел в себя? Не будешь больше буянить?
«Разве я буянил?» — подумал Сережа, удивившись.
Мама достала из сумочки гребешок и причесала Сережу. Бабушка Настя сказала:
— Съешь конфетку.
В соседней комнате, за пестрой полинялой занавеской, повешенной вместо двери, кто-то храпел: хрр! хрр! — Сережа осторожно отодвинул занавеску, заглянул и обнаружил, что там на кровати спит прабабушка. Сережа чинно отошел от занавески и сказал:
— Пошли домой. Надоело в гостях.
Прощаясь, он услышал, что Коростелев назвал бабушку Настю «мама». Сережа и не знал, что у Коростелева есть мама, он думал, Коростелев и бабушка Настя просто знакомые.
Обратный путь показался Сереже долгим и неинтересным. Сережа подумал: «Пусть-ка Коростелев меня понесет, раз он мой папа». Ему случалось видеть, как отцы носят сыновей на плече. Сыновья сидят и задаются, и им, должно быть, далеко видно сверху. Сережа сказал:
— У меня ноги заболели.
— Уже близко, — сказала мама. — Потерпи.
Но Сережа забежал спереди и охватил колени Коростелева.
— Ты же большой, — сказала мама, — как не стыдно проситься на руки! — Но Коростелев поднял Сережу и усадил к себе на плечо.
Сережа очутился очень высоко. Ему ни капельки не было страшно: не мог такой великан, запросто сдвигающий с места комоды, его уронить. С высоты было видно, что делается во дворах за заборами и даже на крышах; прекрасно видно! Это увлекательное зрелище занимало Сережу всю дорогу. Гордо посматривал он вниз на встречных мальчиков, идущих на собственных ногах. И с ощущением новых крупных своих преимуществ прибыл домой — на отцовском плече, как положено сыну.
И на этом же плече он отправился в воскресенье в магазин за велосипедом.
Воскресенье наступило внезапно, раньше, чем он надеялся, и Сережа сильно взволновался, узнав, что оно наступило.
— Ты не забыл? — спросил он Коростелева.
— Как же я забуду, — ответил Коростелев, — сходим обязательно, вот только управлюсь маленько с делами.
Насчет дел он соврал. Никаких дел у него не оказалось, просто он сидел и разговаривал с мамой. Разговор был непонятный и неинтересный, но им нравился, они говорили да говорили. Особенно мама длинно говорит: одно и то же слово повторяет зачем-то сто раз. От нее и Коростелев этому учится. Сережа кружит вокруг них, стихший от внутреннего возбуждения, весь сосредоточенный на одной мысли, и ждет — когда же им надоест их занятие.
— Ты все понимаешь, — говорит мама. — До чего я рада, что ты все понимаешь.
— Сказать откровенно, — отвечает Коростелев, — я до тебя мало понимал в данном вопросе. Многого я не понимал, только тогда и стал понимать, когда — ты понимаешь.
Они берутся за руки, словно играют в «золотые ворота».
— Я была девочка, — говорит мама. — Мне казалось, что я счастлива безумно. Потом мне казалось, что я умру от горя. А сейчас кажется, что все это приснилось…
Она напала на новое слово и твердит его, закрыв свое лицо коростелевскими большими руками:
— Приснилось, понимаешь? Как сны снятся. Это во сне было. Мне снился сон. А наяву — ты…
Коростелев прерывает ее и говорит:
— Я тебя люблю.
Мама не верит:
— Правда?
— Люблю, — подтверждает Коростелев. А мама все равно не верит:
— Правда — любишь?
«Сказал бы ей „честное пионерское“ или „провалиться мне на этом месте“, — думает Сережа, — она бы и поверила».
Коростелеву надоело отвечать, он умолк и смотрит на маму. А она на него. Они смотрят так, наверно, целый час. Потом мама говорит:
— Я тебя люблю. (Как в игре, когда все по очереди говорят то же самое.)
«Когда это кончится?» — думает Сережа.
Кое-какое знание жизни подсказывает ему, однако, что не следует приставать к взрослым, когда они увлечены своими разговорами: взрослые этого не выносят, они могут рассердиться, и неизвестно, какие будут последствия. И он лишь осторожно напоминает о себе, оставаясь у них на виду и тяжело вздыхая.
И настал-таки конец его мученьям. Коростелев сказал:
— Я на часок уйду, Марьяша, мы с Сережкой договорились сходить тут по одному делу.
Ноги у него длинные, не успел Сережа оглянуться, как вот она — площадь, где магазины. Здесь Коростелев спустил Сережу на землю, и они подошли к магазину игрушек.
В магазинном окне кукла с толстыми щеками улыбалась, расставив ноги в настоящих кожаных башмаках. Синие медведи сидели на красном барабане. Пионерский горн горел золотом. У Сережи дух захватило от предвкушения счастья… Внутри магазина играла музыка. Какой-то дядька сидел на стуле с гармонью в руках. Он не играл, а только время от времени растягивал гармонь, она издавала надрывный рыдающий стон и опять смолкала, а бойкая музыка слышалась из другого места, со стойки. Празднично одетые дядьки в галстуках стояли перед стойкой и слушали музыку. За стойкой находился старичок-продавец. Он спросил у Коростелева:
— Вы что хотели?
— Детский велосипед, — сказал Коростелев.
Старичок перегнулся через стойку и заглянул на Сережу.
— Трехколесный? — спросил он.
— На кой мне трехколесный… — ответил Сережа дрогнувшим от переживаний голосом.
