Контора стояла на бойком углу проулка, где полевая дорога вливалась в большак, и, как большинство домов в Стожарах, была еще не достроена.
Всюду лежали смолистая щепа, желтые кольца стружек, груды бурых сырых опилок. Кровельщики, сбросив с крыш лохматую, взъерошенную солому, заменяли ее легкой белой дранью.
Маша с Санькой вошли в контору. Просторное, как рига, помещение было еще свободно от перегородок и пахло смолой и хвоей. Блестели потолки и стены, поскрипывали свеженастланные половицы.
В конторе было шумно и оживленно.
Председательница колхоза, приземистая, крупнолицая Татьяна Родионовна Парфенова, спустив с головы платок, наклонилась над столом и вместе с бригадиром рассматривала план колхозных угодий.
— Смотри, Маша, — шепнул Санька: — она же совсем старая, Родионовна. И волосы седые.
— Она не старая. Она моей мамке ровесница, им на сорок седьмой побежало. Только Родионовна состарилась рано. Думаешь, легко это в председателях ходить! Мамка говорит: Родионовна — как око недреманное.
— Какое? — не понял Санька.
— Ну, спит, значит, мало, сутки ей коротки. Днем она то в поле, то на скотном дворе, а ночью в конторе — наряды готовит, планы составляет. Тут поседеешь…
Вскоре бригадиры ушли, и Татьяна Родионовна заметила Саньку и Машу:
— Ко мне, ребятишки?
— К вам, Татьяна Родионовна, — выступила вперед Маша: — нам об одном деле поговорить нужно.
— Да… о деле, — поддержал ее Санька.
— Ну что ж, давайте! — Татьяна Родионовна чуть заметно улыбнулась. — А может, я уже знаю, о чем разговор будет? В бригаду к Катерине вас записать? Так ведь?
— Так, — согласился Санька и переглянулся с Машей. — А почему вы знаете?
В горле у него пересохло, и слова, которые он, несмотря на Машин запрет, все же приготовил, сразу забылись.
Он ждал, что Татьяна Родионовна сейчас засмеется и отошлет их домой готовить уроки.
Но председательница не засмеялась. Она только покачала головой и задумалась.
— Вдвоем, значит, прибежали. О себе тревожитесь. О других не подумали. А вы, по-моему, пионеры.
— Пионеры, Татьяна Родионовна, — кивнула Маша.
— А где же ваше друг за дружку? Мне тут от ребят отбоя не стало. Весна, что ли, на вас так действует… Вчера Степа Карасев с Алешей Семушкиным пришли — ставь их в пахари, и все тут. Третьего дня еще двое заявились — тоже желают в поле работать. Теперь вы с Саней… А почему бы вам всем вместе не собраться?
— Мы соберемся, — встрепенулась Маша. — А тогда вы нас обязательно к бригаде припишете?
Не успела Татьяна Родионовна ответить, как в правление вбежала невысокая крепкая девушка с широким обветренным лицом. Это была Лена Одинцова. Она торопливо объяснила Татьяне Родионовне, что дед Векшин ни в какую не хочет отпускать девчат к Катерине Коншаковой, бранится на чем свет стоит и сейчас явится сюда собственной персоной.
И верно, через несколько минут, сердито постукивая можжевеловой клюшкой, вошел в контору высокий худощавый старик.
Татьяна Родионовна поднялась ему навстречу.
До войны Захар Митрич был известен в Стожарах как опытный огородник и садовод. Выращенные им сорта стожаровского лука и огурцов славились на всю область.
Немцы причинили много зла опытному участку при колхозной хате-лаборатории: разрушили парники, погубили плодовые деревья.
После того как Захар Митрич вернулся из партизанского отряда обратно в Стожары, он жадно принялся за работу. Выходил с косарями на луг, выезжал на пашню, но обострившийся застарелый ревматизм все чаще заставлял его отлеживаться в постели или бродить в обгорелых подшитых валенках около дома.
Видя, как Захар Митрич томится без дела, Татьяна Родионовна предложила ему место сторожа при колхозной конторе. Старик отказался и вызвался поработать на запущенном опытном участке.
— Жить мне, Родионовна, осталось немного. Хочу напоследок к земле быть поближе. Только ты мне в помощи не отказывай.
Председательница поняла старика и выделила ему в помощь комсомолок: Лену Одинцову с подругами. В первый же год Захар Митрич принялся испытывать новые сорта хлебов, трав, овощей, выращивал саженцы плодовых деревьев и кустарников.
В колхозе кое-кто считал опыты Захара Митрича преждевременной и ненужной затеей — годы военные, людей и без того не хватает на полевые работы, но Татьяна Родионовна всячески оберегала «хозяйство Векшина», как звали в Стожарах опытный участок, и помогала ему чем могла.
Девушки оказались старательными и послушными помощницами, и старик очень привязался к ним. И вот сейчас их забирали в полевое звено…
— Под корень, значит, рубишь мое хозяйство? — с обидой говорил Векшин. — Учил девчат, пестовал, и пожалуйте — переманили…
— Захар Митрич… — попыталась перебить его Татьяна Родионовна.
— Что «Захар Митрич»! А солдаты домой вернутся… Где, спросят, былая слава колхозная, где хлеба знаменитые стожаровские, семена добрые? Что ответим? Нет, Родионовна, я по-другому хочу. Чтоб поля у нас, как океан-море, шумели, чтоб цвело все кругом, будто и лиха беда в Стожары не заглядывала…
— А я, думаешь, не желаю этого? — наконец заговорила Татьяна Родионовна. — Ты вот в партизанах был, Захар Митрич, понимать должен. На войне ведь как? Где главный бой завтра, туда и все силы. А у нас сейчас поле да хлеб — главнее главного. Да не сам ли ты совет подал Катерине — Старую Пустошь поднять…
— Это верно, — согласился старик, — была и моя подсказка.
— Видишь вот… кого же на передовую линию выдвигать, как не комсомолок!
— А у меня, значит, тыловая линия?
— Нам, Захар Митрич, и твое хозяйство дорого. Без помощников мы тебя не оставим.
— Не утешай, председатель, знаю я свои резервы. Два деда вроде меня да бабка Манефа глухая.
— Да, Захар Митрич! — вспомнила вдруг Татьяна Родионовна. — Отменные есть помощники. Сами до работы рвутся. — И она обернулась к Саньке и Маше: — Вы как, ребята, согласны с дедом Захаром компанию водить?
Не успели озадаченные Маша и Санька ответить, как дед Векшин тяжело повернулся на стуле и в упор посмотрел на мальчика.
— Мальчишек к себе принять?! Пусти козла в огород, как говорят… Да они… они ж у меня прошлым летом семенные огурцы обобрали. А третьего дня камнем запустили в парник, стекла побили…
И хотя Санька ничего не знал ни про огурцы, ни про стекла, но он не выдержал упорного взгляда старика, вспыхнул и подался в сторону.
— Дедушка, — вмешалась Маша, — Саня тут ни при чем.
Захар Митрич уныло махнул рукой и поднялся:
— И не сватай ты меня с ними, Родионовна. Не будет у нас мира. Лучше бабку Манефу присылай на подмогу да дедов каких-нибудь отставных.
— Ничего, ничего, Захар Митрич! Стерпится-слюбится, — успокоила его Татьяна Родионовна. — Ты их построже держи. Ребятам это только на пользу пойдет. А помощники они тебе верные будут.
Санька с Машей вышли из конторы. Последние островки снега дотаивали на крышах, и частая капель продолбила в снегу около изб глубокие, темные, точно отбитые по линейке, канавки. Куры уже копались на завалинках, а облезлые петухи воинственно прочищали горло и хлопали крыльями. Небо над Стожарами словно расширилось, стало голубым, высоким и неоглядным.
— Ну вот, поговорили! — с досадой бросил Санька.
— А может, это и к лучшему, — примирение сказала Маша. — В бригаду нас все равно не запишут. Соберем пионеров побольше — да к деду Векшину. Сами землю копать будем, сами сеять. Опыты разные заведем. Правда, Саня? «Хозяйство Векшина» — оно ведь тоже важное.
— Куда важнее, — хмыкнул Санька. — Лук репчатый выращивать, морковку с мышиный хвост, прочую там петрушку… Очень интересно!
Он был недоволен. Серьезного разговора с Татьяной Родионовной так и не получилось. И во всем виновата Маша. Надо было твердо стоять на своем, а она при первом же упоминании о «хозяйстве Векшина» развесила уши и обо всем забыла.
— Векшин вас и к грядкам близко не подпустит. Он же над каждой травкой дрожит.
— Кого это «вас»? — приостановилась Маша. — А ты, Саня, разве не с нами?
— Нет уж, освободи… Мы что-нибудь другое поищем, — усмехнулся Санька и, разбежавшись, перемахнул через широкую бурлящую промоину и зашагал к дому.
Глава 5. БЫСТРОТА И НАТИСК
Утром, по пути в школу, Санька приметил, что верховая вода у моста сильно поднялась и ветер из-за синей гряды елового бора дул теплый и сильный.
«Такой ветер лед разбивает, — подумал он. — Теперь жди, скоро тронется».
Хорошо, когда парта стоит у самого окна! Но позавчера Саньке не повезло.
Надежда Петровна, заметив, что Коншаков больше смотрит на улицу, чем на классную доску, пересадила его на «Чукотский полуостров» — так ученики называли щербатую парту в дальнем углу класса.
