— Я совсем не знаю английского, — с каменным лицом отозвалась мама.
— Ты научишься, Клара, — тихо сказал папа. — Начнём прямо сейчас. Слушайте внимательно. Rudi, will you pass me the salt, please?[3]
Для Анны английские слова звучали полной тарабарщиной. Руди посмотрел на соль, на перец, на горчицу. Рука его медленно и неуверенно двинулась, потом остановилась в раздумье. Но он угадал правильно и протянул папе соль.
— Thank you, son,[4] — папа взял соль. С лица Руди исчезло беспокойное выражение. Он огляделся кругом, чтобы убедиться, что все видели, какой он умный. Впечатление и впрямь было достаточно сильным. Но папа только начал.
— How was school today, Gretchen?[5] — задал он вопрос.
В любое другое время наблюдать, насколько Гретхен растеряна, было бы только удовольствием.
— How… how… I know not,[6] — запиналась она.
— It was good, Papa,[7] — выпалил гордый собой Руди.
Но Гретхен уже пришла в себя и бросила на брата уничтожающий взгляд.
— School was fine, Papa,[8] — ответила она.
Кто из них прав, а кто нет, Анна не имела ни малейшего понятия. Хорошо бы, чтобы Руди ошибался. А вдруг папа сейчас повернётся к ней?
"Это в тысячу раз хуже алфавита", — с ужасом подумала девочка и постаралась сползти поглубже под стол, может, папа не обратит на неё внимания.
Ему-то, конечно, легко. Он и впрямь любит английский. Он учился в Англии, в университете, который называется Кембридж. Анна видела фотографии реки, больших, склонённых над водой деревьев и юношей, смеющихся в камеру. У папы много английских книг, и он их читает просто для удовольствия. Он даже получает по почте английские журналы и день-деньской учит английскому мальчиков в школе Святого Себастьяна.
Немножко размявшись, Руди и Гретхен стали отвечать на удивление неплохо. Дело, конечно, было не в их гениальности, что бы там Руди ни утверждал. Просто он учил английский в школе уже четыре года, а Гретхен три. Близнецы занимались всего один год, поэтому делали сотни ошибок. Только мама и Анна совсем ничего не знали.
Сначала они просто говорили с друг другом по-немецки и не обращали внимания на папу. В эти дни между ними возникла такая близость, какой Анна не знала с младенческой поры. Говорят, тогда мама баюкала её и пела песни. У них были фотографии, где Анна сидит у мамы на коленях, а та улыбается дочке нежной улыбкой. Девочка любила эти фотографии, но почти не могла припомнить времени, когда бы не была для мамы сплошным разочарованием.
Неприятности начались ещё до школы. Стоило Анне побежать, она тут же спотыкалась о трещины в тротуаре. Анна не умела играть в классики. Анна не могла поймать мячик, если только он не катился по земле. Она легко заучивала стихи наизусть. Папа любил слушать, как дочка декламирует. Но у мамы не было времени на стихи. Она хотела, чтобы дочь научилась хотя бы как следует стирать пыль с мебели.
— Анна, посмотри, какая тут пыль, — кричала она, когда Анна думала, что всё вытерла.
Анна смотрела, но не видела никакой пыли и только низко опускала голову от стыда.
Но теперь всё было иначе. Они обе сидели и слушали, как Фрида изо всех сил старается сказать "Thank you".[9]
"Танк ю, папа", — вот что у неё получалось.
— Язык между зубами, Фрида, вот так. Смотри, что я делаю. Th… th…, - показывал папа.
Даже у Руди были проблемы с этим звуком. Анна шептала маме, что хочет ещё молока. Она, конечно, шептала по-немецки, и мама, тоже по-немецки, отвечала: "Конечно, дорогая", и передавала ей молоко. Папа хмурил брови, но Анна потягивала молоко и чувствовала своё особое положение. Как ни любила она папу, ей не хотелось обращать внимание на его неудовольствие.
— Ты — моя единственная немецкая детка, — нежно повторяла ей мама в эти первые дни, и девочка купалась в лучах маминой улыбки, мечтая, чтобы счастье растянулось подольше.
Она знала, мама скоро опять захочет учить её вязать. Или шить! Это ещё хуже. Гретхен и Фрида — они такие проворные. Но Анна никак не может догадаться, что мама от неё хочет. Начать с малого — она не в состоянии понять, как мама вдевает нитку в иголку. Когда Анна глядит на тоненькую иголку, там просто нет никакого отверстия!
Не раз ей хотелось сказать об этом маме, но та спустя мгновенье уже сама вдевала нитку в иголку и глядела на младшую дочку с таким раздражением, что у той слова просто замирали в горле.
В маминой иголке всегда находилось отверстие.
Может, если поднести материю ближе к глазам…
— Нет, нет, детка, так ты только сильнее напрягаешь глаза, — учила мама. — Материю надо держать на коленях.
Она говорила с такой уверенностью, что Анне ничего не оставалось, как только следовать маминым указаниям — и опять безрезультатно. Скоро все привыкли к её неудачам, но всё же не оставляли попыток чему-нибудь научить.
— Дай сюда, Анна, — вздыхала Гретхен, забирая из рук девочки полотенце, которое надо было подшить. — Как это у тебя стежки получаются такими огромными и кривыми?
— Анна, Анна, я сейчас всё исправлю. Понять не могу, в чём дело. В семь лет я уже вязала братьям носки, — недоумевала мама.
Анной овладевало уныние. Она крепко сжимала губы и стискивала руки, чтобы те не дрожали. Это — как школа и алфавит. Но ей всё равно. Всем известно, она — папина любимица, а не мамина. Ни для кого не секрет, мама просто обожает Руди, сколько бы она ни утверждала, что любит всех одинаково.
Но сейчас Анна, хоть ненадолго, мамина единственная немецкая детка. Мама, конечно, хмурится и качает головой, когда она всё делает не так, но они вместе поют немецкие песни и делают вид, что знать не знают ни о каких трудных временах.
Анна старалась забыть про Герду, не беспокоиться о ней, не думать, нашёл ли их отец.
Она больше не просыпалась по ночам от того, что родители ссорились.
Зима прошла спокойно, за ней настала весна. Анна решила, что буря миновала и папа в конце концов забудет даже об английских уроках.
Ранним июньским утром 1934 года пришло письмо из Канады, не от дяди Карла, а от юриста, его поверенного в делах.
Так в одночасье мир Анны — порой счастливый, порой несчастный, но всегда такой знакомый — перевернулся с ног на голову.
Утром, ещё до завтрака, Анна столкнулась с папой в коридоре.
— Что случилось, малышка? — спросил тот, заметив сердитый взгляд дочери.
Ничего нового не случилось. Просто она такая безобразная. Анна всегда вспоминала о своем безобразии, когда мама пыталась расчесать ей волосы и заплести их в две тугие, тощие косички. Для этого Анне приходилось сидеть перед большим маминым зеркалом, и невозможно было не смотреть на себя.
Все они такие красивые. Гретхен и Руди высокие и светловолосые, как папа. Волосы у них не просто блестят, но ещё и слушаются расчёски. Глаза у обоих ярко-голубые, щёки розовые, но не чересчур, не то что бесцветные, невыразительные щёчки Анны. Фриц и Фрида — вылитые мама, с черными кудряшками, сияющими карими глазами и весёлыми, шаловливыми мордашками.
А у неё, Анны, шишковатый лоб, жиденькие волосы, серо-голубые маленькие глазки. Уши и нос у неё в порядке, но тоже ничем особенным не отличаются. А что до губ…
— Упрямые, — сказала бы мама, или: — Надутые.
— Несчастные, — сказал бы папа.
"Безобразные", — сердито подумала Анна, и как только косички были заплетены, слезла со стула и вот теперь в коридоре нос к носу столкнулась с папой.
Нет нужды объяснять, что случилось, теперь уже всё в порядке. Рядом с папой никогда не кажешься себе безобразной. Он потянулся, вытащил из вазы на столике цветок и сунул его дочери за ухо. Со стебля на спину закапала вода, но она только рассмеялась. Папа иногда такой глупый. Всё ещё улыбаясь, она поспешно вернула цветок в вазу, в надежде, что мама ничего не заметит.
— Ну-ну, — начал папа, — как там у тебя дела с фрау Шмидт?
Анна перестала улыбаться.
— Всё в порядке, — пробормотала она.
Анна знала, что папу таким ответом не обманешь. Он говорил с фрау Шмидт на родительском собрании. Но каникулы уже близко.
— Анна, моя маленькая Анна, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, — внезапно начал он.
Анна подняла глаза.
— Это про фрау Шмидт?
Он покачал головой и подмигнул дочери. Анна не вполне ему поверила. Взрослые, даже самые лучшие, иногда пытаются тебя обмануть.
— Клянусь, ничего общего с фрау Шмидт, — папа положил руку на сердце и торжественно поднял глаза к небу.
— А что тогда? — попыталась увильнуть от прямого ответа девочка.
— Сначала пообещай, а потом я тебе скажу, — умоляюще начал он. — Анна, Анна, разве ты не доверяешь родному отцу?
Анна знала, что ему нельзя доверять, но любила папу больше всего на свете и просто не могла ему отказать.
