сундук и, свернувшись в клубок, уснула.
Может, она вовсе не спала? Может, только притворялась? Я, право, не знаю. Но утром кошки не оказалось на месте. Искала я её, искала — и под кроватью, и за шкафом, и в садике под окном — нет нигде. Пропала!
Но она не пропала, она пришла. Поздно вечером на окне шевельнулась занавеска, и из тьмы сверкнули зелёные огоньки.
— Серенькая! — обрадовалась я. — Иди-ка домой! Ты где это была?
Серенькая негромко ответила:
— Мав-ур-мав, — и спрыгнула на пол.
Я, конечно, не поняла её, но переспрашивать не стала, всё равно лучше объяснить не сумеет.
Серенькая была очень голодна, она долго и жадно ела всё, что я ей подкладывала — котлетку, картошку, хлеб в молоке. А наевшись, вскочила на сундук, свернулась по-вчерашнему клубочком и уснула.
А может, она не спала? Может, просто притворялась? Не знаю! Но на утро кошка опять исчезла и опять пришла поздно вечером. Много и долго ела, потом улеглась на сундуке, а на утро её опять не было на месте…
Так продолжалось много дней. Я терялась в догадках, — куда уходит кошка, где пропадает по целым дням? И только случай помог мне разгадать странное поведение Серенькой.
Был воскресный день. Уже к вечеру я, проходя мимо дома, где жили мои знакомые, внезапно остановилась. «Не здесь ли Серенькая!» — подумала я. Перед домом палисадник, густо поросший цветами и хмелем, если кошка и прячется в нём, так всё равно её не увидишь.
Но мне показалось, а может, просто почудилось, что из зарослей на меня смотрят зелёные глаза. Я на всякий случай окликнула:
— Серенькая!
Никакого ответа, только куст с золотыми шарами заколебался. Тогда я строго прикрикнула:
— Серенькая! Иди сейчас же сюда!
— Мав-ур-мав, — ответила Серенькая недовольным голосом, но послушно вышла из палисадника на тротуар.
Так вот, значит, где она пропадает по целым дням! Сидит у своего старого дома, и ждёт — не раздадутся ли знакомые шаги на парадном. И так день за днём, с раннего утра до позднего вечера. Где ей, бедной кошке, знать, что людям случается переезжать из города в город…
— Серенькая, пойдём-ка домой, — предложила я. — Всё равно твоя хозяюшка не вернётся. Привыкай ко мне.
— Му-у-ур-ур, — произнесла Серенькая, словно соглашалась со мной. А когда я её взяла на руки, прижалась к плечу и не шевелилась до самого дома.
Больше Серенькая не уходила из дому — казалось, поняла, что надо привыкать к новому месту. Скоро она обжилась в моей квартире, почувствовала себя хозяйкой. Зажили мы с ней довольно дружно, хотя характер у Серенькой оказался не совсем покладистым — гордый и независимый.
Вот, например, история с моей дверью.
Дверь в мою комнату прикрывается туго. Другая бы кошка, если ей нужно выйти на улицу, мяукнула, попросив её выпустить. А Серенькая ни за что просить не станет. Она старается сама справиться. Становится на задние лапы, когти передних лап пропускает в щель и тянет тяжёлую створку на себя.
Чаще всего ей удается открыть дверь настолько, чтобы выскользнуть наружу, — она сильная кошка. Но случается и другое, — дверь плотно прикрыта, и сколько Серенькая ни бьётся — открыть не может. Но помощи она всё-таки не просит. Садится на пороге и ждёт, может целый день так просидеть в ожидании, что кто-нибудь войдёт в квартиру.
Если я вижу бесплодные усилия Серенькой и открываю ей дверь, она — прежде чем выйдет из комнаты — поднимает мордочку вверх и говорит:
— Мау-мау!
Я думаю, что на кошачьем языке это означает: «Большое спасибо».
Кошки большей частью попрошайки. Учуют запах мяса или увидят, что люди садятся обедать — они тут как тут, — мяучат, надоедают. А Серенькая никогда не попросит. Сядет возле стола и ждёт, когда её покормят. Если уж она очень голодна, то приподымается на задние лапки, а передней тихонечко дотронется до моего локтя — вежливо напомнит о себе.
Только один раз она нарушила это правило. В тот день у нас к обеду были гости, и мы засиделись за столом. Серенькая уже два раза напоминала о себе. И вдруг…
— М-ма-а-у, — сердито прозвучало в комнате. — М-ма-а-а-у!
— Серенькая! — воскликнула я возмущённо. — Ты, оказывается, нахалка!
Что тогда стало с кошкой! Не будь у неё такой густой шерсти, было бы видно, как она покраснела. Она ткнулась носом в пол, прижала уши, сгорбилась и жалобно пропищала:
— М-ме-е-е…
Мы поняли, что она извиняется за своё поведение. Но тут наши гости громко рассмеялись, глядя на кошку. И Серенькая, вконец сконфуженная, опрометью кинулась под кровать. Еле я её потом уговорила выйти.
Случается нам с ней поссориться немножечко. Это бывает, когда Серенькой вдруг взбредёт в голову выспаться в платяном шкафу. С дверцей шкафа она легко управляется, вмиг открывает. Но я не разрешаю ей, говорю:
— Серенькая! Не смей…
Она оборачивается и смотрит на меня укоризненно — может быть, я всё-таки позволю? Но я повторяю:
— Серая! Не смей!
— Маув, маув, маув…
Серенькая уходит, сердито раскачивая опущенным хвостом. Но я спокойна: раз она ответила, значит, уже не скоро повторит попытку пробраться в шкаф.
Ссоримся мы с ней ещё из-за Джека. Джек — забавный кудлатый пёс, ласковый и глуповатый. Он — большой лакомка, и потому ходит ко мне в гости, что я даю ему сахар или конфеты.
Но что делается с моей кошкой, когда Джек, приветливо виляя хвостом, заходит в комнату! Серенькая превращается в тигрицу. Шерсть вздыбливается, спина поднимается горой, а хвост, как змея, извивается по полу. И шипит по-змеиному:
— Фршшш-фршшш…
Требует, чтобы Джек ушёл. А Джек поначалу не понимал, норовил поиграть с ней. Подойдёт, игриво толкнёт носом в бок. Тут Серенькая поднимается на задние лапы, а передними хлещет Джека по морде. И, наверное, коготки выпускает, потому что Джек громко взвизгивает и стрелой вылетает из комнаты.
Я в негодовании кричу:
— Серенькая! Не
