— Так уж и протухнет! — не поверил Самохин. Но на всякий случай все же ключиком открыл свой сундучишко.
По комнате разнесся запах жареной курятины. Самохин оказался человеком запасливым. Он вытащил картофель, отваренный в мундире, малосольные огурцы, банку шкварок и целиком зажаренную курицу.
— Это мне надолго, — сказал он. — Если всем желательно курочки отведать, давайте в складчину прикончим ее.
— Сколько же твоя курица стоит? — спросил Лапышев.
— А по полтинничку с каждого, — ответил Самохин. — Вот и вся цена.
— Ладно, я один покупаю твою поджарку и угощаю всех, — сказал Лапышев.
Отдав Самохину два рубля, он послал Шмота за кипятком и стал делить курицу на пять частей. Ромка вместо тарелок подсовывал чистые листы, вырванные из тетрадки.
— A y кого есть заварка и сахар? — поинтересовался Самохин.
Ни плиточного, ни простого чая у новых жильцов не оказалось. Сахару тоже не было.
— Не годимся мы еще для самостоятельной жизни, — заключил Лапышев. — Впрочем, можем приготовить пунш. У кого есть кружки, — ставьте на стол.
Кружки нашлись у Ходыря, Самохина и Шмота. Громачеву и Лапышеву достались стаканы.
Детдомовец достал из своего ранца бутылку кагора, налил каждому по полстакана и разбавил горячим кипятком. По комнате распространился приятный запах. Шмот понюхал свою кружку и воскликнул:
— О, я такое вино в церкви на причастии пил! Вкуснота.
— Ты что, верующий? — удивился Ромка.
— Да нет, мамка в бога верила. Она больной была…
— Прошу поднять бокалы, — предложил Лапышев, — и выпить за новоселье и за то, чтобы наша будущая футбольная команда никогда не проигрывала.
Ребята чокнулись кружками и выпили по большому глотку. Питье оказалось приятным. Оно теплом растекалось по внутренностям и вызвало такой аппетит, что за каких-нибудь полчаса из всего, что было выложено на стол, остались лишь крошки пирога да банка топленого сала. Увидеа это, Ходырь погрустнел:
— Хлопцы, а мне матка все это на неделю дала. Что будем робить?
— Не унывай, — успокоил его Лапышев, — говорят, как только распределят нас по цехам, аванс выдадут. Первый год по двадцать два с полтиной отхватим!
— Не жирно — меньше рублика в день, — рассудил Самохин. — Придется ремешок подтягивать.
— Давайте вместе питаться, — предложил Лапышев. — Меньше мороки будет. У кого есть деньги?
— Поначалу давайте по три рубля соберем, — предложил Шмот. — Больше я не припас.
— А чего ты тогда на чужую еду навалился? — ехидно спросил Самохин. — Видно, за двоих есть будешь? Тогда с нас по полтора рублика.
— Ладно, не жмотничай, — сказал Лапышев, — выкладывай трешку.
Собрав пятнадцать рублей, он спросил:
— Кого заведующим хозяйством выберем?
Все молчали. Кому охота с едой и деньгами возиться.
— Я могу взяться, — вдруг согласился Самохин. — Только чтоб полное доверие… без жалоб. На пятнадцать рублей не разгуляешься. Хватит только до аванса. В общем, я подсчитаю, сколько чего пойдет на каждого. Если кто обжористей — доплату возьму.
— Вот это ни к чему, — заметил Лапышев. — Мы же коммуной будем жить. А в коммуне с такими мелочами не считаются. Ну, а теперь довольно о делах. У кого есть бутсы? Надевай, пойдем на футбольное поле. Нас, наверное, уже ждут.
Настоящие бутсы оказались только у Лапышева. Всем остальным переобуваться не пришлось, натянули на себя лишь старенькие футболки и гурьбой спустились вниз.
Футбольное поле оказалось недалеко — на следующем углу. Здесь когда-то были дровяные склады лесопромышленников, пригонявших с Ладоги плоты и баржи с дровами. После революции остался захламленный пустырь, заросший бурьяном. Железнодорожники в один из субботников очистили его, выровняли и соорудили спортивный городок с раздевалками и скамейками вдоль футбольного поля.
Когда появилась лапышевская ватага, над полем уже взлетали два мяча. Собралось человек двадцать подростков, которые толпились у одних ворот.
— Давайте на две команды разобьемся, — предложил Лапышев. — На фабзавучников и дворовых.
Одни стали присоединяться к детдомовцу, другие становились в сторону. Фабзавучников набралось двенадцать человек, дворовых тринадцать. Чтобы было поровну, лишнего сделали судьей. Ему дали свисток и часы.
Фабзавучников на поле расставил Лапышев, сам занял место центрохава. Он оказался ловким и быстрым игроком: помогал нападению и успевал прибегать на защиту.
Нападение у фабзавучников было напористое. Особенно — Тюляев и оба Ивановы. Они сыгрались в дворовых командах, пасовками запутывали рослую защиту, прорывались к штрафной площадке и били по воротам. Ромка, как правый хавбек, только изредка подбирал отбитые мячи и посылал их Лапышеву — главному распасовщику.
Тут же выяснилось, что Самохин, поставленный на левом краю, совсем не умеет играть в футбол. Даже в неподвижный мяч он не мог с разбегу попасть ногой.
Ходырю — левому хавбеку — приходилось играть за двоих.
В перерыве рассерженный Лапышев спросил:
— Самохин, ты почему себя футболистом назвал? Соврал, да?
— Ага, — сознался тот, — думал, бесплатную форму дадут. Но ты не сумлевайся, я ухватистый, выучусь.
— Учатся не во время игры. На второй тайм становись третьим к защите. Если не сможешь останавливать мячи, то хоть мешай бить по воротам.
Во втором тайме будущие фабзавучники разыгрались. Они уже стали понимать друг дружку, шли в наступление широким фронтом и, пробившись к воротам, обстреливали их с ходу. За пятнадцать минут они забили три гола.
Противники не сдавались. У них тоже были неплохие футболисты, умевшие прорываться на штрафную площадку. Но у фабзавучников в воротах стоял Шмот. Он оказался непробойным: брал мячи и в прыжке и в падении. За все девяносто минут пропустил только один гол.
Уставшими и довольными собрались футболисты у раздевалки. И здесь заметили, что они все похожи на трубочистов. Черная пыль, поднятая во время игры, осела на потные лица и ноги.
На такое грязное тело, не помывшись, не наденешь чистой рубахи и штанов. Душа же на стадионе не было. Около водопроводного крана уже толпились питерцы. Они по очереди мыли лица и ноги.
Чтобы не терять времени на ожидание, Лапышев с двумя Ивановыми и Тюляевым принялись «кикать» — учиться пасовать в одно касание и с лету бить по воротам. Их мячи подбирали «загольные» — мальчишки, пришедшие поглазеть на футбол. Самохину же не терпелось скорей попасть домой. И он предложил:
— Чего тут валандаться. Идем ополоснемся в речке.
За ним увязались Ходырь, Ромка и Шмот. Держа штаны под мышкой, они пересекли трамвайную линию и по откосу спустились к Обводному каналу. На берегу фабзавучники разделись и, не долго раздумывая, один за другим бултыхнулись в мутный канал…
Всплыли они почти одновременно и, сплевывая неприятно пахнувшую воду, стали жаловаться:
— Фу, какая гадость! Знал бы — не полез. Ну и купанье в городе!
— Не вода, а помои теплые.
— Шмот, смотри, у тебя что-то в волосах повисло, — заметил Ромка.
Шмот провел по лицу рукой — и оно стало черней, чем было. Жирная грязь залепила глаза и пальцы.
— Ой, щиплет! — завопил Шмот. — Помогите выбраться.
Ромка кинулся выручать пострадавшего и сам запутался в какой-то пузырчатой дряни.
Отплевываясь и кляня коварный канал, парнишки выбрались на берег и увидели, что их тела стали грязней, чем были. Животы и плечи покрылись черной грязью, отсвечивающей перламутром.
— Гет глупство, что у хлопцев не спытали, яка река, — сокрушался Ходырь.
— Это нефть, братцы, — определил Самохин. — Надевать одежду опасно, не отмоешь.
Взглянуть на несчастных купальщиков останавливались пешеходы. Прибежали и футболисты.
— Ну и чучелы! — потешались они.
— Шмот! — окликнул вратарь дворовых. — Ты что, в помойке на голове стоял?
— Какая же водица на вкус? — интересовались насмешники. — В канал все уборные стекают.
— Вас теперь и керосином не отмоешь.
К Обводному каналу прибежал и Лапышев. Увидев понурых друзей, укорил:
— Эх, вы… пошехонцы! Нашли где купаться.
— Кто знал, что воду тут загадили, — оправдывался Самохин. — Теперь одежду не наденешь, смердеть будет.
— А вы не одевайтесь, — посоветовал Лапышев. — Так в баню пойдем. Она здесь недалеко.
Подобрав одежду и ботинки, в одних трусах, шлепая босыми ногами, приунывшие купальщики двинулись за своим капитаном на Боровую улицу. За ними увязалась вся ватага футболистов.
Странное шествие привлекло внимание не только пешеходов, но и стража порядка. Перед голышами вырос милиционер.
— Это еще что за выходки? — грозно спросил он. — Сейчас же одеться!
