— «Коншаковку» несут!.. «Коншаковку»!
В конторе члены правления обсуждали какие-то дела.
Ребята внесли мешок в комнату.
— Сюда его, сюда, на почетное место! — Татьяна Родионовна вышла из-за стола, приняла мешок и поставила его на лавку в переднем углу, где висели план колхозных угодий и диплом Сельскохозяйственной выставки.
— Кто из вас подарок подносить будет? — шепотом спросил у ребят Андрей Иваныч.
— Саня Коншаков, — также шепотом ответила Маша. — Его родного отца пшеница.
— Нет, — покачал головой Санька, — ее Федя спас. Пусть он подносит.
— И совсем не я, а дедушка, — смущенно отказался Федя.
— Что еще за счеты! — остановил их Захар. — «Коншаковка» сама за себя голос подаст. А если цифирь какая нужна, у Маши все записано.
Маша протиснулась вперед, раскрыла свой дневничок и скороговоркой принялась высчитывать, сколько зернышек было посеяно на клетке № 5, сколько взошло, сколько стебельков погибло от стихийных бедствий — в эту графу у нее попали и град, и жук-кузька, и Долинка, по недосмотру забежавшая на участок, и Санька с Петькой — и, наконец, сколько колосков сохранилось и принесло урожай.
Кругом засмеялись:
— Это счетовод! Свела баланец! Нам бы такого в правление.
К мешку один за другим подходили бригадиры, звеньевые, колхозницы, бережно брали на ладонь по щепотке зерна — такого тяжелого, так напоенного солнцем, словно земля отдала ему все тепло и свет, поглощенные ею.
— Золотая пшеничка! — почтительно говорили люди.
— Богатый хлеб!
— Сила!
И так же бережно ссыпали зерно обратно в мешок. Только бабка Манефа, подув на зерно, отправила его в рот.
— Что ты, бабушка! — кинулась к ней Маша. — Целый гектар загубила! — И, услышав смех, заспорила: — Ну да, гектар! Егор Платоныч помните с чего начал? С трех колосков.
Но бабка ничего не слышала. Закрыв глаза, она долго жевала пшеничные зерна, потом громко причмокнула языком, облизала губы и истово перекрестилась:
— Слава тебе… Дожили до белых пирогов.
— Ну что ж, ребята… — Татьяна Родионовна оглядела стоявших у порога детей. — Превеликое спасибо от колхоза. И вам и Захару Митричу. Доброе вы зерно вырастили. Принимаем его в сортовой фонд… Заприходуй, Клаша, — кивнула она счетоводу, — трудодни молодым колхозникам начисли, премию, все как полагается.
— Зерно под номером пойдет или заименуем как? — спросила Клаша.
— Есть уже название… лучшего не придумаешь, — сказал учитель: — в честь Егора Платоновича Коншакова.
Хорошо спится на рассвете! Катерина подошла к кровати и тронула Саньку за плечо. Но сон еще крепко держал мальчика: Санька мычал, натягивал на лицо одеяло, яростно отбивался ногой. Катерина решила было не будить мальчика так рано, но потом вспомнила, какой сегодня день, и вновь наклонилась над ним.
— Вставай, сам же просил разбудить… На Старую Пустошь выходим.
Санька открыл глаза, огляделся и сразу вскочил на ноги. Он тоже все вспомнил. В эти дни, когда по всему району начался подъем запущенных земель, их колхоз решил наконец взяться за Старую Пустошь. Вот почему сегодня стар и млад двинулись к Старой Пустоши.
В первые дни колхозницы срывали кочки, засыпали землей ямы, рытвины, корчевали кустарник. Мальчишки свозили валежник и хворост в огромные кучи и разжигали костры. Длинные языки пламени взвивались высоко к небу и завывали, точно сердитые псы.
Санька с Федей с таким усердием орудовали около костров, что лица у них покраснели, как у кочегаров, волосы пропахли дымом, подпаленные брови и ресницы закурчавились и на рубахах от стреляющих из костров угольков появились дырочки.
Затем на расчищенную Старую Пустошь выехали пахари.
Саньку по-прежнему тянуло к коням.
Как-то раз он встретил при въезде в деревню подводу, запряженную Муромцем. На ней ехала Анка Спешнева, возившая молоко в город вместо Евдокии Девяткиной.
Заунывно скрипели немазаные колеса, вовсю трезвонили жестяные бидоны, но сонная, разомлевшая от жары возчица ничего не замечала.
Санька остановил Муромца, потрогал упряжь, растолкал Анку:
— Смотри: седелка на боку, дуга завалилась. Колеса скрипят, на сто верст слышно. Разве так стожаровские ездят? Да я бы сквозь землю со стыда провалился!
— Тоже мне наставник! — фыркнула Анка.
— Наставник не наставник, а требует по делу, — подошла Татьяна Родионовна. — Ты, Нюра, нашу колхозную марку не порочь. Народ знаешь как судит: какова упряжь, таковы и хозяева… Ну-ка, Коншаков, покажи, как с лошадью нужно управляться.
Санька быстро перепряг лошадь, выровнял дугу, поправил седелку, туго затянул чересседельник.
— Картинка! — похвалила Татьяна Родионовна. — Вот что, Саня: зайди-ка вечерком в правление… Поговорить надо.
Медленно тянулось время в этот день. Саньке даже казалось, что солнышко решило совсем не закатываться и светить до нового утра. Наконец стемнело. Отказавшись от ужина, Санька полетел в правление. У крыльца постоял немного, отдышался от бега и в контору вошел неторопливым, степенным шагом.
Татьяна Родионовна была не одна.
За столом сидели члены правления, Андрей Иваныч, Лена.
— Вот и молодой Коншаков, легок на помине, — сказала председательница и поманила Саньку поближе к столу: — С конями, значит, умеешь управляться?
— Ничего… получается…
— И ребята тебя слушаются?
— А как же!
— Тут, Саня, такое дело. Жатва подходит, обмолот. Снопы надо возить с поля, хлеб государству сдавать. А людей не хватает. Вот и решили мы на правлении транспортную бригаду из ребят собрать. Только вот не знаем, кого за старшего над ними поставить. Ты как, Саня, думаешь?
Сердце у Саньки упало. Значит, все еще нет ему полного доверия… Он помял в руках пилотку, подышал на красную звездочку и по привычке начал протирать ее рукавом гимнастерки.
— Да побереги ты свою звездочку, Саня, — улыбнулась Татьяна Родионовна, — у тебя она и так светит, как ясный месяц. Кого же, по-твоему, в бригадиры поставить?
— Федю Черкашина можно… или Степу Карасева, — с трудом выговорил Санька. — Они справятся.
— А я предлагаю Коншакова, — подала голос Лена и переглянулась с Андреем Иванычем.
— Это как понимать? — спросила Татьяна Родионовна. — Комсомол, значит, поручается за него?
Лена обернулась к Саньке. Глаза их встретились. Санька смотрел серьезно и твердо. «Ты же меня видела, знаешь», — говорил его взгляд.
— Поручаемся, Татьяна Родионовна. Уверена в нем, — сказала Лена.
— Татьяна Родионовна!.. — Санька подался вперед — Да я… да мы… я такую бригаду соберу… Мы хоть тысячу пудов перевезем… Что хошь перевезем.
— Только чур, — предупредил учитель, — про школу не забывать! В седьмой класс ты обязательно пойдешь.
— Готовлюсь, Андрей Иваныч. Мы с Федей вместе занимаемся, — сказал Санька.
— Ну что ж, — кивнула председательница. — Засучивай рукава, молодой бригадир, берись за работу.
На другой день Санька пришел на конюшню.
— Стосковалась я по тебе, Саня, — сказала ему Седельникова. — Дали мне тут на подмогу бабку Манефу, а она к коням подойти боится. Все крестит да увещевает их. Ты построже здесь командуй, по-мужски.
— Это уж как полагается, — согласился Санька.
Он вычистил конюшню, разложил траву по кормушкам, накачал в колоду чистой воды.
Попасть к Саньке Коншакову в транспортную бригаду стало заветной мечтой всех стожаровских мальчишек.
Но Санька принимал в бригаду с большим разбором. От каждого возчика он требовал, чтобы тот мог в считанные минуты словить, взнуздать и запрячь в телегу норовистую Лиску и проехать на ней узким кривым проулком, ни за что не зацепив осями; требовал он также, чтобы каждый возчик умел постоять за товарища, не жаловаться по пустякам взрослым.
Началась уборка хлебов. В поле замелькали яркие головные платки жниц, белые рубахи косарей; словно большие степные птицы, замахали крыльями лобогрейки.
В риге тонко, с посвистом завыла молотилка. Когда в ее зубастую пасть совали жаркий шуршащий сноп, она ворчала, задыхалась, словно пес над костью.
Из хвоста молотилки вылетала легкая шелковистая солома, сбоку вытекало смуглое теплое зерно.
Работы молодым возчикам хватало. Они доставляли к молотилке с поля снопы, отвозили зерно на заготовительный пункт.
Санька знал каждую рытвину на дороге, каждый подъем и спуск и мог провести обоз хоть с закрытыми глазами. За ним упрочилась слава толкового и расторопного бригадира.
На пути от Стожар в город лежало село Локтево, дорога около которого после дождей превращалась в непролазную топь. Колеса увязали по ступицу, лошади надрывались. Однажды в этой хляби застряли три подводы. Пришлось на себе перетаскивать мешки с зерном на сухое место, распрягать лошадей и вытягивать телеги на руках.
