— Хорошо у вас, Пелагея Ивановна, — сказал он, надкусывая пирог. — Лучше, чем было за синей занавеской! Правда, кучерявая?
— Уж сравнил тоже… — сказала Поля. — Ведь здесь у самого Сутницкого кабинет был. Как увижу я иной раз, что он со двора на наши окна смотрит, так мне даже страшно становится.
Саша засмеялся.
— Не бойтесь, Пелагея Ивановна, — сказал он, — мы вас в обиду не дадим.
Марийка плохо слушала разговор — ей очень хотелось узнать поскорей, что у Саши в пакете.
А он, видно, забыл про него — положил на подоконник, да так и оставил.
«Может, это вовсе не для меня, — думала Марийка, — может, ему на службе сапоги выдали или другое что».
Саша заметил, что она всё время посматривает на подоконник.
— Ну-ка, Марийка, развяжи, — сказал он.
Марийка обрадовалась и стала быстро развязывать Сашин пакет.
В пакете оказалась сумка. Школьная сумка, блестящая, чёрная, с металлическим замочком и с двумя ручками, — совсем такая, какую видела когда-то Марийка у одной из Лориных подруг.
Сумка была не пустая. В ней что-то тарахтело и перекатывалось. Марийка открыла сумку и высыпала на стол несколько карандашей, ручку, линейку, резинку и три тетрадки.
— Это всё мне? — испуганно спросила Марийка, вертя в руке новенький карандаш.
За всю её жизнь у неё никогда не было целого, неочиненного карандаша. Ей всегда доставались только огрызки.
— Сашенька, это мне? Зачем?
— Как — зачем? — сказал Саша. Нынче тебе, Мария, в школу идти. Через два месяца занятия начинаются…
Шатаясь по городу, Марийка с Машкой забрели на Филимоновскую улицу.
— Давай посидим в сквере, ноги устали, — сказала Марийка.
— Ладно. Я там листьев насбираю.
Девочки присели на скамейку в небольшом сквере, как раз напротив бывшей женской гимназии.
Машке не сиделось на месте, и она сейчас же побежала собирать красновато-золотистые листья клёна.
Марийка осталась одна на скамейке. Она смотрела на облицованный жёлтыми кафлями, точно вылепленный из сливочной помадки, фасад гимназии. Ей вспомнилось, как её присылали сюда с завтраком для Лоры.
Теперь в этом доме было пусто. Одно из окон было распахнуто настежь. На подоконнике стояла женщина и протирала стёкла; даже слышно было, как скрипит под тряпкой стекло.
«Наверно, скоро занятия начнутся, — подумала Марийка. — Опять Лора будет ходить в гимназию под ручку со своей подругой. А я-то пойду ли в свою школу? Хоть бы открывали её поскорей! Надоело дома одной сидеть».
Марийка вздохнула.
Вернулась Машка с охапкой кленовых листьев:
— Ты чего нос повесила?
— Так. Пойдём, Машка, домой.
— Пойдём.
— Машка, а в гимназии уже окна моют, — сказала по дороге Марийка.
— Ну так что же? — равнодушно спросила Машка.
— Учиться охота.
— А мне так нисколечко.
С тех пор как Саша подарил Марийке сумку, карандаши и тетради, она не переставала думать про школу. Интересно, где ж откроется эта школа? Уж не там ли, где учился Сенька Полуцыган? Один раз Марийка даже отправилась на другой конец города, чтобы посмотреть Сенькино училище. Оно помещалось в узком и пыльном переулке возле вокзала. Марийка с грустью посмотрела на одноэтажное кирпичное здание с выбитыми во время перестрелки стёклами и с грязным крыльцом. Над крыльцом висела, держась только на одном гвозде, доска с надписью:
УЕЗДНОЕ 4-КЛАССНОЕ УЧИЛИЩЕ
Нет, Марийке совсем не хотелось учиться в этом грязном и скучном доме. Но всё-таки она обошла его со всех сторон, заглянула во двор и, шагая назад по кривым привокзальным улицам, подумала:
«Ладно уж! Пусть хоть эта-то школа поскорей откроется…»
Она начала каждый день громко читать вслух и писать чернилами. Уж конечно, в школу принимают только тех, кто скоро пишет и очень скоро читает! Тетрадки, подаренные Сашей, Марийка жалела и поэтому писала на обёрточной бумаге и на чистой стороне листков отрывного календаря. Она списывала целые куски из газеты или из «Мёртвых душ». Без линеек писать было очень трудно. Буквы сами собой съезжали вниз или подпрыгивали кверху. Строчки иной раз так далеко разъезжались врозь, что между ними приходилось вписывать новые строчки. Не пропадать же бумаге зря!
Но вот уж два месяца прошло с Марийкиного рождения, а про школу все ничего не слышно.
Марийка и Машка лениво брели по дорожкам сквера, подбирая листья. Листья были крупные и плотные, точно кожаные. Одни — красные, другие — лимонно-жёлтые, третьи — ржавые.
Марийке было грустно, она сама не знала почему.
Поднимаясь к себе по лестнице, она встретила Лору.
Лора пробежала мимо, что-то весело напевая. На Марийку она даже не взглянула.
«Уж опять нос задрала… Видно, все подруги в город вернулись, в гимназию собираются», — подумала Марийка.
Она пришла домой очень злая, пихнула ногой худую кошку, попавшуюся ей в коридоре, а Сеньку, который хотел дёрнуть её за волосы, обозвала «дохлым химиком».
Мать ещё не вернулась из больницы. Марийка отперла дверь, бросилась ничком на диван, полежала немножко и не заметила, как заснула.
Её разбудили чьи-то шаги. Она вскочила с дивана.
Глаза у неё запухли от долгого сна, в ушах звенело и затылок был тяжёлый, точно она спала вниз головой.
Уже наступил вечер, в комнате стояли сумерки, и Марийка не сразу разглядела мать.
Поля зажгла свет и подошла к дивану. От неё вкусно пахло осенним холодком и капустными кочерыжками — в больнице квасили капусту.
— Ну, дочка, — сказала Поля громко, — завтра пойдёшь записываться.
Марийка протёрла глаза:
— Куда записываться?
— В школу.
— В какую?
— Да сказано — в третью трудовую…
Марийка как встрёпанная вскочила с дивана:
— Мама! А меня возьмут?
— Неужели нет?
— А экзамен будет?
— Экзамен не экзамен, а проверка, говорят, будет. Посмотрят, как вы читаете да пишете.
— Ой, наверно, там нужно очень скоро писать!
Марийка схватила листок бумаги и карандаш и начала быстро-быстро чиркать на бумаге какие-то слова.
— Мама, прочитай! Можно разобрать?
Поля поднесла к глазам листок:
— Ишь ты, намарала! Раньше будто поразборчивей писала.
— Так зато ж это быстро!
Поля с сомнением покачала головой.
Марийка побежала во двор, чтобы рассказать ребятам новость. Но она опоздала. Чуть только она спустилась по лестнице, как увидела Машку, которая бежала к ней навстречу и кричала:
— Школа открывается! Бесплатная! Завтра записываться пойду!
— Значит, ты тоже учиться теперь надумала?
— А то что ж?
Всю ночь Марийка ворочалась с боку на бок, боялась проспать. Ей всё казалось, что если она опоздает в школу хоть на десять минут, для неё уже не хватит места.
Утром она встала очень рано, надела батистовое платье, которое ей Поля перешила из юбки, и побежала за Машкой.
Во дворе было пусто. Трава покрыта росой. На всех окнах закрыты ставни, даже куры ещё спали в своих курятниках. Марийка подошла к дворницкой и потопталась возле запертой двери. Постучать или не постучать?
Вдруг дверь отворилась, звякнув щеколдой. Старый дворник, зевая, вышел на крыльцо и побрёл через двор, волоча за собой метлу.
— Дедушка! — догнала его Марийка. — Машка встала?…
— Спит. А тебе чего надо в этакую рань?
— Да ничего…
Марийка подождала, пока дворник скрылся в сарае, и тихонько стукнула в окно:
— Машка! А Машка!..
В форточке показалась Машкина голова с всклокоченными белобрысыми вихрами.
— Чего тебе?
— В школу пора…
— Да ты очумела? Только шесть пробило, а сказано к восьми приходить.
— Ну и что ж? Пока дойдём, пока всё разузнаем… Нет уж, Машка, ты как хочешь, а я сейчас пойду.
— Ну ладно, и я с тобой…
Через десять минут они вышли за ворота, и тут только Марийка вспомнила, что она не знает, где находится третья трудовая школа.
— А куда же идти? Где эта школа будет? — спросила она у Машки, жевавшей на ходу кусок хлеба.
— Как, где? На Филимоновской, в четырнадцатом номере.
— На Филимоновской? Это какой же дом? Я по номерам не знаю.
— А вот придём, тогда и увидим…
От волнения у Марийки началась икота. Она всю дорогу икала, а Машка над ней смеялась. Дошли до Филимоновской и стали смотреть на номера. Второй, четвёртый, восьмой, четырнадцатый номер… Жёлтый плиточный дом, точно вылепленный из сливочной помадки. Вот тебе и раз! Да ведь это ж гимназия!.. А сказали — третья трудовая.
— Маша, а ты не напутала? Может, не четырнадцатый?
— Говорю — четырнадцатый.
Марийка и Машка поднялись на крыльцо и вдвоём толкнули огромную дубовую дверь. Она не поддавалась.
— Закрыто! Опоздали!.. — в ужасе прошептала Марийка.
