Лора Уайлдер Инглз - Долгая зима

— Что ты говоришь, Лора! Неужели тебе и сейчас хочется меня стукнуть?

— Нет, нет! — воскликнула Лора.

— Правда не хочется? Может, ты ко мне так добра только потому, что я слепая?

— Нет, честное слово, нет! Я даже и не думаю о том, что ты слепая. Я... я просто рада, что ты моя сестра. Я хотела бы быть такой, как ты. Но, наверно, никогда не смогу, — со вздохом проговорила Лора. — Я не понимаю, как тебе удается быть такой хорошей.

— Я вовсе не такая уж хорошая, — возразила Мэри. — Я изо всех сил стараюсь, но если бы ты только знала, какой упрямой и противной я иногда себя чувствую, если бы ты могла увидеть, какая я на самом деле, внутри, ты бы не захотела быть такой, как я.

— Я вижу, вижу, какая ты на самом деле, — возразила Лора. — Это же ясно видно. Ты всегда очень терпеливая и ни капельки не противная.

— Я знаю, почему ты хотела меня ударить, — сказала Мэри. — Потому что я изображала из себя примерную девочку. Я вовсе не хотела быть хорошей. Я просто хотела доказать самой себе, какая я хорошая. Я была просто тщеславной зазнайкой и заслуживала хорошей трёпки.

Лора не верила своим ушам. Потом ей вдруг пришло в голову, что она всегда об этом догадывалась. Нет, всё-таки Мэри не такая.

— Нет, ты вовсе не такая! Ты хорошая по-настоящему.

— Мы все страшно испорчены и склонны ко злу, и это так же верно, как то, что искры устремляются наверх, — ответила Мэри, слегка изменив слова Библии. — Но дело не в этом.

— А в чём? — удивилась Лора.

— Я хочу сказать, что нам не следует всё время думать только о себе и о том, хорошие мы или плохи, — объяснила Мэри.

— Да что ты говоришь? Разве человек сможет быть хорошим, если он не станет об этом задумываться?

— Не знаю. Может, ты права, — согласилась Мэри. — Я не знаю, как это лучше объяснить. Дело не в том, чтобы об этом думать, а в том, чтобы просто знать, как поступать. И не сомневаться в доброте Господа. Он нас не оставит.

Лора остановилась. Мэри тоже остановилась, потому что без помощи сестры не решалась ступить ни шагу. Она стояла среди бесконечных зарослей цветущих трав, трепетавших на ветру под огромным голубым небом, по которому плыли белые облака, но ничего этого не видела.

Всем известно, что Господь добрый. Но в эту минуту Лоре казалось, будто Мэри знает что-то такое, чего не знают другие.

— Ты в этом уверена? — спросила она.

— Да, теперь я в этом уверена, — отвечала Мэри. — Господь — пастырь мой, я ни в чём не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. По-моему, это самый красивый псалом. Зачем мы тут остановились? Здесь совсем не пахнет фиалками.

— Мы заговорились и прошли мимо лежбища бизонов, — спохватилась Лора. — Вернёмся по другой дороге.

Повернув обратно, Лора увидела поросший жёсткими травами невысокий пологий пригорок, на котором стоит их хижина. Косая половинка крыши делала её похожей на маленький курятник. Сложенный из дёрна хлев едва проглядывал сквозь заросли диких трав. За ними паслась Эллен со своими телятами, а дальше к востоку на свежевспаханном поле папа сеял кукурузу.

Пока земля ещё не просохла, он старался поднять как можно больше дёрна. Прошлогоднюю пашню он разрыхлил бороной и засеял овсом. Теперь он медленно шёл по вспаханному полю с мешком зерна через плечо и с мотыгой в руке.

— Папа сеет кукурузу, — сообщила Лора. — Пойдём по этой дороге. Вот и бизонье лежбище.

— Да, я знаю, — отозвалась Мэри.

Сёстры немножко постояли, вдыхая медовый аромат согретых солнцем фиалок. Лежбище бизонов, совершенно круглое, словно большое блюдо в три или четыре фута глубиной, было сплошь покрыто фиалками. Тысячи, миллионы цветков разрослись так густо, что закрыли лепестками собственные листья. Мэри опустилась на землю и, осторожно нащупывая тонкие стебельки, нарвала букет.

Когда Мэри с Лорой проходили мимо папы, он тоже с удовольствием вдохнул аромат фиалок, улыбнулся девочкам и спросил, довольны ли они прогулкой, не переставая при этом работать. Сначала он разрыхлял мотыгой землю, потом выкапывал маленькое углубление, бросал в него несколько зёрнышек, прикрывал слоем земли, крепко прижимал ногой и шёл дальше.

К ним подбежала Кэрри и зарылась носом в букет. Она должна была присматривать за Грейс, а та непременно хотела играть в поле, где работал папа. Грейс не могла отвести глаз от червяков, которые вылезали из-под перевёрнутых пластов дёрна и тотчас же зарывались обратно в землю.

— Ты разрезал червяка пополам, а обе половинки всё равно лезут в землю. Почему? — спрашивала Грейс.

— Они, наверно, хотят там спрятаться, — отвечал папа.

— Почему?

— А ты почему хочешь играть в земле?

— Почему? — не отвечая, приставала к папе Грейс. — А по скольку куккурузин ты бросаешь в ямку?

— По четыре. Раз, два, три, четыре.

— Раз, два, четыре... Почему?

— Ну, это очень просто. Вот послушай:

В огороде тем временем уже рядами кустились всходы редиски, салата и лука, тянулись кверху первые сморщенные листочки гороха, кудрявилась кружевная листва молодых томатов.

— Пора рыхлить грядки, — сказала мама. — Стало так тепло, что и бобы вот-вот взойдут.

На следующий день из горячей земли начали проклёвываться ростки бобов. Первой их заметила Грейс. Она с радостным визгом примчалась домой рассказать маме и всё утро ни за что не хотела уходить с огорода. Заметив, как закрученные спиралью стебельки бобов один за другим выскакивают из голой земли, распрямляются, словно стальные пружинки, а за распавшиеся надвое половинки старого боба цепляются бледные двойные листочки, Грейс всякий раз начинала визжать от восторга.

Засеяв кукурузное поле, папа принялся достраивать вторую половину хижины. Он сделал бревенчатый фундамент, сколотил стенную раму, с помощью Лоры поставил её вертикально по отвесу и прибил гвоздями. Потом приладил дверные косяки, оконные рамы и уложил стропила для второго ската крыши.

Лора всё время ему помогала, а Кэрри и Грейс смотрели и подбирали с земли гвозди, которые папа нечаянно ронял. Даже мама то и дело отрывалась от работы и с интересом наблюдала, как хижина постепенно превращается в настоящий дом.

Когда стройка была окончена, к большой общей комнате добавились две спальни — в каждой по одному окну.

— Сейчас мы убьём двух зайцев разом, — сообщила мама. — Переставим вещи и сделаем весеннюю уборку.

С помощью Лоры и Кэрри она выстирала занавески, одеяла и развесила их во дворе. Потом вместе с Лорой до блеска вымыла новые окна и повесила на них занавески, аккуратно сшитые Мэри из старых простыней. В новые спальни поставили топчаны, сколоченные из свежих пахучих досок. Лора и Кэрри набили тюфяки сухим сеном, взятым из самой серёдки стога, постелили на них простыни и накрыли ещё тёплыми от маминого утюга одеялами, от которых пахло свежим воздухом весенней прерии.

Затем мама с Лорой вымыли и выскребли пол и стены старой хижины, которая теперь превратилась в большую общую комнату. В ней остались только шкафчики с посудой, стол, стулья, печка и этажерка, она сделалась свободной и просторной, и все невольно ею залюбовались.

— Можешь мне ничего не рассказывать, Лора. Я и так чувствую, как здесь чисто и красиво, — сказала Мэри.

Лёгкий ветерок раздувал накрахмаленные белые занавески на открытом окне. Чисто выскобленные доски отливали мягким жёлтовато-серым цветом. От букета полевых цветов, которые Кэрри поставила на стол в голубой вазе, веяло весной.

В углу стояла полированная коричневая этажерка. Луи вечернего солнца золотили тиснёные заголовки книг на нижней полочке. Над ними красовались три стеклянные коробочки, разрисованные цветами. Ещё выше сверкали позолотой цветы на стеклянном футляре часов и, качаясь из стороны в сторону, поблёскивал медный маятник. А на самой верхней полке, возле Лориного фарфорового ящичка с малюсенькой золотой чашечкой и блюдечком на крышке, стояла на страже бело-корчневая собачка Кэрри.

На стене между дверьми двух новых комнат мама повесила деревянную полочку, которую много лет назад, когда они ещё жили в Больших Лесах Висконсина, папа подарил ей на Рождество. Каждый её цветочек и листочек, две маленькие веточки по краям и большая вьющаяся ветка, поднимавшаяся к большой звезде, венчавшей самую верхушку полочки, выглядели так хорошо, словно папа только вчера вырезал их своим складным ножом. И с этой старой полочки улыбалась бело-розовая фарфоровая пастушка, которую мама берегла с тех пор, когда Лоры ещё не было на свете.

Да, комната и впрямь была прекрасна.

Вдоль борозд, словно кончики зеленовато-жёлтых лент, уже трепетали на ветру тоненькие побеги кукурузы. Как-то под вечер папа вышел в поле на них посмотреть и вернулся домой расстроенный и усталый.