Каким-то шестым материнским чувством Светлана определила:
«Вот он, злодей Батурин!»
Теперь их обоих не видно было за перегородкой. Приятная бабушка безмятежно поджидала своего.
Хороший мальчик Петя Моряхин самооделся наконец, отец повязывал ему шарф. Молчание за вешалкой, потом негромкое сопение, возня.
И вдруг — довольно явственный шлепок по мягкому. И вдруг — негодующий и громкий Димкин голосок:
— А вот я тебе дам!
Петин отец уже шел к двери, приостановился.
Из-за вешалок — насмешливый голос Батурина (теперь-то уж наверное знала — Батурин это, никто другой!):
— Что ты мне дашь?
Незнакомые мамы в передней прислушивались с явным интересом.
Страшно коверкая слова, но так, что можно было понять эту сложную фразу, Димка выговорил:
— А вот я тебе дам!.. Отпор неспровоцированной агрессии!
Опять шлепок по мягкому… На этот раз Светлана не сомневалась, что не Димку ударили, а ударил Димка.
Обидчик слабых всегда трус. Злодей Батурин взвыл, отступая из-за вешалок под защиту своей приятной бабушки.
Димка — на голову ниже его — со сжатыми кулаками преследовал врага.
Светлана бросилась к нему:
— Стой, стой, Димок! Надевай шубку. Ну, дал отпор неспровоцированной агрессии, и хватит.
Хотелось пояснить тем, кто не понял Димкину сложную фразу, что, собственно, здесь произошло. Но все поняли и без пояснений прекрасно — все, кроме батуринской бабушки.
Отец Пети Моряхина ушел, одобрительно улыбаясь. Оставшиеся мамы со сдержанным удовольствием посматривали на ревущего злодея. Видимо, он многим уже успел насолить.
А Димка совсем разошелся. Пока Светлана застегивала тугую верхнюю пуговицу под воротником, Димка злорадно скандировал:
Рева-корова, дай молока!
Сколько стоит? Три пятака!
— Не надо, Димок, дразнить, нехорошо!
Батуринская бабушка смотрела на Димку с ужасом.
— Маленький такой, а задира!
Для нее злодеем был именно маленький Димка.
На улице постояли немного.
— Мама, почему мы не идем?
— Сейчас пойдем.
Димок, Димок! Как тебе объяснить? Увлекло оскорбленное материнское чувство. Некрасивая все-таки получилась картина: четверо взрослых упиваются злорадно слезами пятилетнего малыша!
Ага! Вот они выходят наконец: Батурин с покрасневшим от слез лицом и его расстроенная бабушка. Сворачивают на бульвар. Очень удачно. Попутчики. Быстрыми шагами Светлана догнала их.
— Простите, ваша фамилия Батурина?
— Да.
У бабушки страх в глазах, как при встрече с разбойником в глухом переулке. Вела своего правой рукой, теперь перехватила в левую, чтобы подальше от страшного Димки.
А Светлана ее под локоть:
— Осторожнее, скользко очень. Мальчики, вы бы шли вперед. Возьмитесь тоже за руки.
Димка вышел вперед — он привык слушаться. Почему-то послушался и Батурин — может быть, потому что побили его? Но за руки не взялись.
Бульвар недлинный, неизвестно, куда потом они свернут. За какие-нибудь три-четыре минуты нужно объяснить этой бабушке все. Главное — чтоб не обиделась. В конце концов, на карту поставлена Димкина вера в человека, его прирожденный оптимизм. И еще…
— …Вы меня правильно поймите, я не жаловаться вам хочу на вашего внука… Для чего я вам это все рассказываю? Я очень люблю детей — не только своих, всяких. Меня всегда очень волнует, когда что-нибудь не ладится в жизни у них… А начинаются эти нелады, поверьте, иногда очень рано. И право же, я не знаю, кому было бы вреднее и кого тут больше жалеть: того, кто привыкает к шлепкам и царапинам в три года, или того, кто привыкает царапать в пять лет. То есть я хочу сказать: царапать безнаказанно, царапать тех, кто слабее его!
Бульвар кончился. Бабушка не успела сказать ни одного слова. Ребята шли теперь уже не впереди, а по боковой дорожке, любовались автобусами и грузовиками.
Димкин голосок:
— А ты «Волгу» видел?
Батурин — снисходительно:
— Конечно, видел.
— А милиционеры ночью спят?
— Конечно, нет.
Ого! Прогресс! Теперь — закрепить достигнутое, не снижать взятых темпов!
— Вам теперь куда?.. Простите, как ваше имя и отчество?.. Ольга Васильевна, если бы вы знали, как мне хочется, чтобы наши мальчики подружились! Вы в выходной где гуляете? Скажите, а можно, мы с Димкой как-нибудь за вами зайдем?
Бабушка не выдержала наконец — улыбнулась приятно.
Школа, в которой начинала работать Светлана четыре года назад, была одна на весь район — учились там и мальчики и девочки. А на новом месте, совсем недалеко друг от друга, — две школы: одна прежде была мужская, другая женская. Совместное обучение ввели опять только год назад. Ребят и девочек перетасовали, как карты в колоде, и почти все были этому рады. Почти, но не все.
Летом еще, когда стала устраиваться на работу, Светлана зашла сначала в школу — бывшую «мальчиковую».
Но там можно было взять только четвертый класс, а хотелось начать с первого, чтобы не расставаться весной, так и вести своих малышей с самого первого школьного дня.
Директор вроде понял, кивал головой. Голова черная, с проседью, крупные морщины около губ, рот большой, твердый, властный. И руки большие, властные.
Уходила с сожалением — директор понравился. И он ее отпустил, видимо, тоже с сожалением, после трехминутного разговора.
Уходя, спросила:
— А вы довольны, что опять вместе мальчики и девочки учатся?
Чуть усмехнулся уголком твердого рта:
— Не жалуемся.
В бывшей женской школе можно было начать с первоклассников.
Нина Александровна, директор, любезно привстала навстречу, приветливая, спокойная, величественная даже.
— Почему вы не работали эти годы?
— Ребята у меня.
Удивленно переспросила:
— Ребята? Сколько же их у вас?
И — уже почти с материнской нежностью:
— Молоденькая такая!
Нина Александровна тоже понравилась… Завуча не видела еще, был болен, но, говорят, приятный старик и хорошо с ним работать. Итак, до первого сентября!
Первое сентября — день совсем особенный. Начало работы — и в то же время праздник. Жалко, что кончились каникулы, — и весело войти в класс. Даже самые шалуны невозможные утром первого сентября как-то еще сдерживаются и кажутся хорошими, как все.
А уж первоклассники — такие трогательные, такие милые! Даже на переменках не решаются бегать и шуметь, как настоящие школьники!
Первый урок в первом классе — это наслаждение! Вот они собрались, еще не знающие друг друга, такие неопытные, такие домашние! Во все глаза, во все сорок пар глаз, ясных детских глаз, голубых, серых, темно-коричневых, смотрят на тебя — и ждут. Они готовы полюбить тебя с первого дня. А ты их уже с первого взгляда полюбила.
Приятно знакомое чувство собранности, уверенности в себе. Три года не входила в класс, и было, конечно, волнение: как войду, как на меня посмотрят, возьму ли сразу правильный тон, не растеряла ли чего-нибудь за эти годы?
Нет, не растеряла, а может быть, даже кое-что и приобрела.
Как звучит голос — нравится самой. Движения точны. И так увлекательно во время этой первой беседы с классом каким-то боковым чувством и боковыми мыслями давать ребятам первые характеристики на лету. Потом будет интересно проверять себя: угадала или ошиблась?
Вертится худенький мальчуган у окна — трудно с ним будет: чем заинтересовать такого? Главная беда — туповат, видимо, бедняга, если ему уже сегодня интереснее смотреть назад, чем вперед!
Слишком спокойно и быстро поднял руку черноволосый мальчик, переутюженный мамой, выделяющийся своей аккуратностью даже в этот первый день, когда отглажены все. Слишком четко и без смущения ответил на вопрос. Учиться будет хорошо, но… не мешало бы ему немножко застенчивости.
Бело-розовая девчушка с прямым носиком и светлой пальмочкой волос, стянутых бантом над головой. Зашепталась с соседкой. Пришлось сделать замечание. Покраснела ужасно, стоит, лапочки дрожат на крышке парты… Со стороны смотреть — и то жалко, а ей-то каково: она-то видит себя в самом центре!
Теперь не упустить момент, заметить, когда она поднимет руку, дать ей ответить хорошо, похвалить.
Ведешь урок дальше, а ее не упускаешь из виду. Так и есть. Самолюбива и старательна. Вот уже тянется вверх ручонка… Эх, опустила, засомневалась в себе. Теперь нужно посмотреть прямо ей в лицо, подбодрить:
— Ну-ка, Люба, ответь…
Расцвела. Ответила.
— Молодец! Садись.
Села Люба. Румянец еще жарче. Но это уже счастливый румянец.
После первого урока пропали два ученика — заблудились на перемене.
Зато постучался в дверь чужой мальчик, совсем несчастный:
— Это первый «В»?
— Нет, это первый «Б». Да ты не плачь. Вторая дверь по коридору направо.
